Шорох одежды, скрип половиц, звук льющейся воды — одурманенное сознание плохо воспринимало происходящее, оставалось лишь слепо крутить головой, отзываясь на звуки по сторонам. В губы ткнулось горлышко бутылки, и Гэвин принялся жадно глотать приятную прохладную воду, насыщая обезвоженный организм.
Стало легче. Немного, но легче. Температура слегка понизилась, возбуждение поутихло и не так сильно дурманило разум.
— Так гораздо лучше, — в электронной статике прозвучали неопознаваемые ноты, — теперь начнём нашу тренировку.
— Мразь, ты же сказал…
— Я сказал, что позволю тебе кончить, как ты поешь, но я не говорил, что это произойдёт сразу.
Когда потеплевшие руки без скина коснулись бёдер, Гэвин дёрнулся в попытке пнуть похитителя, но тот переместился, оказываясь у разведённых ног, и придавил их к кровати.
— Слушай внимательно, Гэвин, — смазанный холодным лубрикантом палец толкнулся внутрь, отчего Рид рефлекторно сжался, — мне без разницы, будешь ли ты материть меня, оскорблять, хамить или выплёскивать свою злость. Даже больше, я хочу, чтобы ты говорил со мной, чтобы честно отвечал, когда я задаю вопросы, и ничего не скрывал. Считай это третьим правилом. Но когда к тебе будут приходить люди и брать тебя, ты будешь закрывать свой дерзкий рот и покорно выполнять всё, что тебе скажут.
Внутрь толкнулся второй палец, растягивая тугие мышцы, а давление тяжёлого тела не позволяло уйти от проникновения. Прокрутив руку, андроид надавил подушечками на простату, и с члена сорвалось несколько полупрозрачных капель секрета. Наэлектризованный организм среагировал быстро: новые вспышки возбуждения ударили в мозг, пульсация в паху усилилась, натянулась струной, готовая в любой момент выплеснуться оргазмом.
— Закрепим третье правило, Гэвин, скажи мне, как давно ты был снизу?
— Сдохни, тварь. — Пальцы в несколько поступательных движений толкнулись глубже, растрахивая мягкие стенки. Рваный стон оцарапал горло, член дёрнулся в такт проникновению, и новые капли секрета упали на живот.
— Это простой вопрос, ответь. Ну же.
— Не знаю, — частые вдохи, чтобы утихомирить стук сердца, готового проломить грудную клетку, — полгода. Нет, чуть больше.
В голове была полнейшая каша. Январь, февраль, может, вовсе декабрь — когда был этот треклятый секс?
— Я не помню, блядь, не помню!
— Я тебе верю, — тихий шёпот над ухом, щекотное скольжение чуть влажного языка по кромке и дальше вниз, к изгибу потной шеи. Плотное кольцо пальцев, ласкающих головку, ствол, чувственные толчки внутри, догоняющие напряжение до наивысшей точки. Ещё немного, чуть-чуть, совсем чуть-чуть. — Кончай, Гэвин.
Горячая яркая вспышка удовольствия, судорожное напряжение бёдер, пара рефлекторных фрикций в сжатый кулак, пока вязкая сперма пульсацией выплёскивалась на живот и чужие пальцы. Блаженство, облегчение, наркотическое опьянение смешались в едином коктейле, ненадолго разъединяя сознание и измученный неудовлетворённостью организм. Но стоило немного отойти, как следом за наслаждением пришло омерзение, горечь и опустошение. Стало противно от самого себя, от предательских реакций, от несдержанности, этой животной похоти, что пробудил наркотик. Понятно, почему похищенные люди так быстро сдавались, ведь противиться действию этой дряни было невозможно. Оттого бессилие только сильнее топило под собой все эмоции, липким осадком засыхая на остывающем теле.
— Эрта оботрёт тебя, — сквозь вату просочился механический голос.
— Я могу сам, — хрипло, тихо, оставшихся сил едва хватало на спор, — там же есть ванная, туалет, так ослабь поводок.
«Как же ты жалок», — мелькнула едкая мысль, и Гэвин сильнее сжал зубы.
— Нет. Дай тебе волю, сразу попробуешь напасть, а я не хочу тратить время на бессмысленные драки. Я удлиню цепь, как только посчитаю, что ты не станешь создавать мне и Эрте лишних трудностей, но до того момента она будет обмывать тебя. А для естественных потребностей у тебя стоит судно.
— Противно.
— Только тебе. Ни меня, ни Эрту не напрягают человеческие нужды, стесняться здесь некого, а раз так хочешь получить определённую свободу передвижений, то покажи мне, каким послушным ты можешь быть, — спокойным тоном ответил андроид.
— Тебе так просто не сломать меня, дерьма кусок, ты ещё пожалеешь о каждом действии, — вяло огрызнулся Гэвин, в глубине души понимая, что вряд ли сможет долго протянуть в таком темпе.
В ответ раздался лишь неопознаваемый звук, а следом какой-то тихий шорох.
— Эрта, я послал сигнал на приёмник, когда я уйду, ты можешь снять с него повязку. Хорошенько вытри нашего гостя, дай воды и уходи, еду принесёшь через три часа. — Спустя секунду послышался щелчок закрывшейся двери.
Когда с глаз исчезла повязка, на которой вместо узелка красовался небольшой электронный сенсор замка, Гэвин бегло осмотрел своё тело. Пах был выбрит, щёки и подмышки, видимо, тоже, простынь на кровати была другого — голубого — цвета, значит, во время бессознанки эта тварь всё же исполнила задуманное. Лицо вспыхнуло жаром, от стыда и отвращения захотелось рассыпаться прахом здесь и сейчас, чтобы не думать о… Не думать, просто не думать. «Стесняться здесь некого», — словно в издёвку послышался в мыслях механический голос, и Рид тряхнул головой, отгоняя фантом чужого присутствия.
— Лучше бы я сдох, — одними губами, чтобы никто не услышал. Эрта, стирающая с живота остывшую сперму, никак не среагировала, даже не посмотрела в сторону, сосредоточенно продолжая выполнять задачу. — Действительно, просто оборудование с человеческим лицом, — кисло произнёс Гэвин, сдерживая душащие глотку спазмы.
Надежда на спасение слабо пошатнулась.
========== Тренировки ==========
Без часов на стене, без календаря, без привычного разделения суток невозможно было понять, сколько времени прошло в заточении: может, всего несколько дней, может, уже долгие недели. От единственного окна не было никакого толку, ведь «Нуэве» не оставляли в комнатах дополнительных выходов, проём выполнял декоративную функцию, а фотоплёнка с изображением голубого неба на стекле раздражала однообразностью. Из-за интимно приглушённого оранжевого света создавалось впечатление, что вокруг царит постоянный вечер, вечный закат, в котором и бодрствуешь, и спишь. Единственная возможность отсчитывать часы — это появление Эрты с новой порцией еды, воды или полотенцем. Тишина и одиночество сводили с ума, поломанная Хлоя не реагировала на речь, не отвечала на вопросы, колонка тоже почти всё время молчала.
С того взаимодействия с похитителем прошло три прихода Эрты. Нет. Четыре. И всё это время электронный голос больше не звучал, как бы Рид ни пытался спровоцировать пластикового ублюдка на разговор. Гэвин кричал, матерился, угрожал, избивал кулаками матрас и спинку кровати, уверенный в том, что похититель если не постоянно, то довольно часто смотрел за ним через видоискатель. Но отклика не было, а энергию, уходившую в пустоту, подпитывать было нечем. Внутри медленно, но верно росло опустошение.
Стараясь мыслить рационально и без эмоций, Рид предположил, что у появлений Эрты есть определённая система, похожая на попытки воссоздать завтрак, обед и ужин, пусть еда в тарелках не имела никакой логической связи с порядком приёма пищи. В первое появление после позорного секса Эрта принесла тарелку с супом, хотя по сбитым ощущениям организма Гэвин предполагал, что было раннее утро, и только из-за бесконтрольного чередования сна и бодрствования он не верил сам себе. И всё же внутреннее чутьё подсказывало, что до обеда ещё далеко, а порядок пищи выбран такой, чтобы окончательно запутать и не позволить отследить количество проведённого взаперти времени. Предположение подтвердилось, когда через несколько бесконечно долгих часов тишины и одиночества Эрта пришла с тарелкой цветных хлопьев с ароматом бабл-гама, залитых молоком.
— Это что за на хуй, мне, блядь, не десять лет! — крикнул Рид в камеру, отшвыривая тарелку в стенку. Пластиковая посуда отскочила в дальний угол, оставив за собой дорожку из цветных кукурузных шариков и потёки молока на бежевой стене и лакированном паркете. Колонка не среагировала даже на очевидную провокацию, лишь Эрта пришла через несколько минут, чтобы убрать с пола хлопья и белые лужи. После её ухода Гэвин снова оказался в одиночестве, не имея возможности ни встать с кровати, чтобы размять ноги и затёкшую спину, ни даже сходить в туалет — треклятое судно бесило одним своим видом. Оставалось довольствоваться собственным обществом, любоваться мокрым пятном на стене, которое по мере высыхания побледнело, но всё равно оставалось различимо.
