Признание было ошибкой — слишком поторопился, самонадеянно решил, что Гэвин примет эти чувства, что согласится быть вместе, нарушит свои принципы. Знал ведь, что Рид против отношений с коллегами, знал, но под воздействием страха, паники не сдержался, рискнул, открылся. Стоил ли один поцелуй того, чтобы получить отказ? Сложно сказать, но это прикосновение к живым податливым губам, сухим, горячим, таким послушным, приятно было проигрывать в памяти. Гэвину понравился поцелуй. Пусть неуверенно, но он ответил, позволил вести, отдался эмоциям, ощущениям, разрешил себе пойти на поводу у истинных чувств, показал желание, что скрывал в глубине души.

Что бы ни случилось с Гэвином ранее, что бы ни заставило его выстроить огромную стену между работой и чувствами, это осталось в прошлом. Сейчас всё иначе, по-другому, нужно лишь дать ему понять, насколько огромна разница между людьми и андроидами. Девятисотый не сомневался, что он лучше тех, с кем Гэвин мог коротать ночи, заботливее, внимательнее, нужно лишь показать это. Андроид признавал, что вчера ошибся, что некоторые действия были лишними, продиктованными необузданными эмоциями, что нужно было лучше контролировать себя, а не идти на поводу у чересчур бурных чувств. Но сейчас было поздно что-то менять, ведь выбор уже сделан, и единственный верный путь — это дойти до конца.

— Я не сдамся, Гэвин, — прошептал Найнс, замерев у выхода из сервиса «Киберлайф», — мы будем вместе.

Дверь кибертакси закрылась, когда Ричард сел в прохладный кондиционированный салон. На губах играла предвкушающая улыбка, а в стальных глазах горела решимость.

***

Тишина… Странная, густая, обволакивающая, она проникала под кожу, растекалась по венам, разрасталась в сознании, такая нетипичная для этого города, некомфортная, немного пугающая. В тишине обострялись рефлексы, сердце учащало бег, а мозг в панике пытался выцепить из окружающего мира хоть какой-то звук. И вот он, какой-то ритмичный непонятный стук. Сначала тихий, потом громче, чаще, смешивался с раздражающим жужжанием другого инструмента. Что-то знакомое, но у мозга никак не получалось идентифицировать звук. А потом…

Дрель, ну конечно. И как сразу не догадался? Но откуда?

Вибрация, перестукивания, работа сверла доносились не снизу, не сбоку, а сверху, вызывая ещё больше вопросов. Последний этаж, третий, выше только крыша, которую чинили два года назад. Если бы снова начался ремонт, жильцов бы предупредили заранее, в прошлый раз за два месяца объявили о смене настила.

— Какого?..

Неудачная попытка заговорить заглушилась сильным приступом кашля. Шея и горло взорвались болью — пульсирующей, бесконечной, которая усиливалась с каждой секундой, пока разбитое сознание пыталось собрать себя по кускам. Будто удавку нацепили и тянут, тянут, тянут, чтобы остались синяки и алые полосы, чтобы слезились глаза и першило от сухости во рту. Блевотный привкус на языке на секунду выдернул из вязкого бреда, на миг вышло открыть глаза, но вокруг лишь тьма и одинокая бледная точка в высоте. В глаза впились сотни острых игл, голову прострелило, словно пулей, ударной волной накатила тошнота, и желудок содрогнулся в узловатых спазмах, пока диафрагма судорожно сокращалась, гоня горькую желчь вверх по пищеводу. Если бы Гэвин уже не лежал, то точно упал бы, трясясь от режущих позывов. Верх, низ, право, лево — всё смешалось, реальность завращалась, как в крайней стадии алкогольного опьянения, и Гэвин едва успел перевернуться, чтобы пузырящаяся жёлтая пена не забила дыхательные пути.

Кажется, его рвало бесконечно долго, выкручивало с такой силой, будто следом за желчью организм собирался отрыгнуть и желудок. Но после первой порции жижи блевать было нечем, лишь воздух, вырываясь из горла, громко разносился по помещению. Кислотность обожгла глотку, по ощущениям разодрала до кровавых язв, но это лишь обманка помутившегося сознания, ведь металлического вкуса так и не появилось. Как не появилось сил, ни чтобы встать, нет, хотя бы открыть глаза и осмотреться. В клетке разума испуганной птицей взмахнула крыльями мысль «где я?», а через секунду угасла под напором новой волны тошноты. А потом снова наступила тишина…

Новое пробуждение далось легче. Шея всё ещё пульсировала, отзываясь болью при каждом движении, но в этот раз хотя бы не рвало. Губы и уголок рта стянуло неприятной горькой коркой, которую не было сил стереть, а в желудке чувствовались болезненные рези, которые смешивались с незваным ощущением голода. Сколько не ел: день, два, может, больше — не ясно, как и не было ясно, сколько времени пролежал в бессознанке. Мозг со скрипом шевелился в черепной коробке, упрямо отторгая воспоминания последних часов, дней?

Какого хрена вообще произошло?

Ответа не было.

Какие-то мутные образы всплывали в памяти и тут же гасли, смываемые водоворотом головокружения. Попытки открыть глаза не помогали вернуться в реальность: картинка расплывалась, двоилась, троилась, вызывая новые приступы тошноты. В виске зудела дрель, сверлила, посылая яркие белые вспышки в глаза и нервные окончания, и Гэвин двинул ослабшей рукой, на ощупь проходясь по коже. Подушечки скользнули по странной корочке, которую Рид тут же подцепил ногтями. Из-за сверла в голове болезненные ощущения притупились, и он не сразу понял, что сковырнул свернувшуюся на ранке кровь. Маленькая мошка щекотно поползла вниз, собираясь скрыться в волосах, и Гэвин скользящим движением провёл по коже, размазывая влагу на виске.

Алый.

Алое пятно на светлой коже ладони сформировалось в чёткий образ кровяного мазка. Не мошка ползла, а капля крови, и по ощущениям на ранке уже собралась новая.

Вспышка, и в ушах зазвучал белый шум и монотонный гул басов.

Вспышка, и странное движение на периферии.

Вспышка, и перед глазами заколыхалось рыжее марево, будто мир плавился в огне костра.

Дурманом асфиксии затмило мысли, и тёмное, тихое встретило с распростёртыми объятиями уставшее сознание.

Отчаянно простонав, Гэвин открыл веки, фокусируясь на белой точке под потолком. Чёрная виньетка перед глазами медленно рассосалась, позволяя разглядеть одинокую лампочку дневного света — тусклую, унылую, как текущее состояние. Серый потолок, даже без краски, просто пласт бетонных панелей, стены из шлакоблока и больше ничего. Переборов головокружение, Рид с кряхтением поднялся с матраса, осматриваясь дальше. Помещение небольшое, чуть больше гостиной на съёмной квартире, значит, квадратов двадцать. Вокруг сырость и пустота: голые стены даже без шпатлёвки, окон нет, в дальнем углу деревянная лестница, ведущая наверх, к двери, которая скрывалась во мраке. Похоже, какой-то подвал.

Холодно.

Точнее, прохладно, но из-за стресса и недавней (или давнишней) рвоты по телу прокатывались волны неконтролируемой дрожи, оседающие где-то под кожей. Футболка прилипла к вспотевшей спине, предплечья покрылись мурашками, волосы вздыбились, и Гэвин зябко дёрнул плечами. «Я же был в ветровке, — мелькнула в голове мысль, — где она?» Куртка нашлась рядом, соскользнула к стене, когда Рид сел после пробуждения. Он поспешил накинуть её на плечи, но остывшая ткань не согревала.

Пытаясь восстановить в памяти произошедшее, Гэвин с усталым вздохом прислонился к бугристой стене и прикрыл глаза. Был захват, он со своей группой проник в бордель через тоннели, поднялся на этаж выше, а дальше? Дальше стычка с Кастильо, оглушающие выстрелы, быстрая тень и багровый диод. Найнс вырубил Карлоса. Что потом?

А потом чувственный поцелуй на грани отчаяния и растерянный шёпот признаний, от которого внутренности сжимались и переворачивались от безысходности и восторга.

— Блядь, — прислонив кулак к губам, прошептал Гэвин. — Да блядь же!

Душный приступ боли сжал лёгкие, и Рид поспешил расслабиться, отдышаться, отринуть лишние эмоции. Он поступил правильно, когда отказал, так будет лучше.

Как же они оба проебались.

«Как же проебался я сам».

Почему не заметил сразу? Почему не предотвратил? Почему допустил эту влюблённость? Почему, почему, почему?