— А у меня есть иной выбор?! — раздражённо рыкнул Жадность, опасно сверкнув янтарём глаз. — Ты не хуже меня знаешь, что я пытаюсь вернуться! Я каждое свободное мгновенье трачу на то, чтобы найти способ преодолеть это грёбаное проклятье!

Демон подскочил, разъярённо метнув в сторону огненный шар. Ближайшая скала разлетелась мелкими осколками каменной крошки. Жадность был зол не на комментарии демонессы, а на собственное бессилие, которое душило изнутри, скручивалось тугими спазмами вокруг заживающего источника силы. Разлука, боль, тревога и постоянные попытки сопротивляться чужой магии выматывали, ослабляли, вынуждали звереть от постоянно проваливающихся попыток вернуться.

— Я самый сильный демон среди вас всех и, несмотря на всю мою силу, я сейчас абсолютно бесполезен! — Гэвин устало опустился на землю, зарываясь когтями в растрёпанные волосы. — Я не могу вернуться, Лень, и не могу остаться здесь. Без него это не жизнь…

— Если хочешь, я могу поговорить с твоим пастором. Он переживает, изводится и скучает по тебе, это видно даже мне, — участливо предложила Лень, сама не веря, что готова пойти на такой шаг.

— Первый убьёт тебя раньше, чем ты успеешь хоть слово ему сказать. — Грех грустно улыбнулся. — Я не готов потерять ещё и тебя.

— Но…

— Хватит, Лень, не спорь со мной хотя бы сейчас. Лучше уходи и лишний раз не приближайся ко мне. Сейчас, когда король мне больше не доверяет, ты тоже можешь попасть под удар, — Гэвин с надеждой посмотрел в тёмные глаза сестры и добавил совсем тихо, — просто уходи.

Та изучающим взглядом осмотрела сгорбившуюся фигуру и недовольно качнула головой. Если раньше демонесса думала, что Жадность заблуждается в своих чувствах, то теперь, видя его таким разбитым и растерянным, она поняла, что его эмоции более чем настоящие.

— Поверить не могу, что говорю это Истинному греху, но сейчас ты выглядишь человечнее многих людей. — Махнув в знак прощания, демонесса растворилась в воздухе, оставляя собрата наедине со своими мыслями.

Гэвин ощутил лишь слабое дуновение, скользнувшее по коже, когда Лень исчезла. Он даже не повернулся, словно через испорченный экран телевизора следя за тем, как Коннор без аппетита жуёт очередной сэндвич, смотря перед собой невидящим взглядом. Жадность протянул руку, касаясь пошедшей рябью картинки, но пальцы ощутили лишь слабые импульсы магии. Родного тепла, предсказуемо, не было.

Едва восстановившийся источник силы снова дал трещину, и Гэвин схватился за грудь, переживая очередной болезненный спазм. В последнее время такие трещинки появлялись постоянно, стоило только увидеть священника и в очередной раз понять, что он тоже страдает из-за расставания. Гэвин бы с радостью забрал на себя всю боль Коннора, но подобное было не под силу даже ему.

Залечив оставшиеся повреждения, Жадность поднялся и снова направился в человеческий мир, появляясь на несколько метров ближе к церкви, чем в прошлый раз. Он едва сдержал рвущийся из груди нечеловеческий рёв, когда тело снова скрутила боль, впивающаяся в каждую частичку образа.

Шаг, ещё шаг, а потом демон рухнул на колени, впиваясь когтями в собственное тело. Кости скрипнули под напором, из ран потекла густая кровь, стекая по животу вниз, к сведённым судорогой дрожащим ногам. Жжение в груди усиливалось, разрасталось со скоростью пожара, цеплялось в дух, плоть, в средоточие силы, желая разорвать, уничтожить, стереть каждую частичку нечеловеческого тела и оставить от демона лишь никчёмное воспоминание.

Гэвин жалобно взвыл, устремляя взор в хмурое небо, и снова поднялся. Ноги двигались с трудом, налились неподъёмной тяжестью, и каждое движение забирало невообразимый объём сил. Глаза щипало то ли от боли, то ли от влаги, щёки жгло от позорных слёз, которые Жадность не мог сдержать в себе.

Шаг. Шаг. Шаг.

Мышцы свело очередным мощным спазмом, и ноги предательски подкосились, роняя владельца на мокрую после недавнего дождя землю. По телу прошла дрожь, демон повалился на бок, поджимая колени к груди. Его трясло от боли, затмевающей обзор, бросало то в жар, то в холод. Жадность неосознанно раздирал сам себя, оставляя глубокие борозды, вырывая кусками плоть в слепом стремлении добраться до эпицентра боли. Позвоночник хрустнул, когда грех слишком сильно прогнулся от очередной порции уничтожающих его страданий, а следом демон выдернул себя обратно в родной мир.

Уже лёжа на прогоревшей земле, он старался отдышаться. Чёрная кровь текла по ранам, которые начали медленно затягиваться, впитывалась в пепел и окаменелую почву, толком не насыщая её. Громкий неприятный хруст — и позвоночник встал на место; несколько глухих щелчков — срослись сломанные в агонии рёбра; ещё несколько минут, и разодранная плоть с неприятным чавкающим звуком затянулась, не оставляя на подтянутом теле ни единого шрама. Боль отступила, дыхание нормализовалось, но Жадность продолжал лежать, распластавшись на земле, и переживал очередное поражение.

Пружина обиды, негодования, гнева затянулась ещё туже, приближая демона к очередному яростному срыву. Он практически был готов снова необдуманно броситься в атаку, чтобы уничтожить Первого, хоть и знал, что погибнет, так и не достигнув цели. Если уж и умирать, то никак не ледяные глаза короля Гэвин хотел видеть перед тем, как его существование окончательно прервётся.

С небольшим усилием грех сел и коротко взмахнул рукой. Перед глазами появилась мерцающая картинка, ставшая такой привычной за последние недели. Единственная связь с возлюбленным Коннором, и демон жалел как никогда, что эта связь была односторонней. Как же он хотел если не коснуться, то хотя бы дать пастору знать, что всё ещё жив, что не бросил его и любит так же сильно, как и прежде, а, может, даже сильнее. Хотел, но не мог, и оставалось только наблюдать за тем, как медленно чахнет любимый человек.

Месяц. Именно с этой мыслью Коннор с утра открыл глаза. С ухода Гэвина прошёл целый месяц, и пастор поверить не мог, что продержался на плаву так долго. Чудо, не иначе, что он до сих пор не сорвался, не бросил своё дело, заперевшись в родных стенах, ведь с каждым днём желание отгородиться от чужих сочувствующих взглядов разрасталось, подобно раковой опухоли. Это он должен был просвещать, наставлять, помогать, а в итоге сам нуждался в помощи. Настоятель зря опасался, что похоть, возникающая рядом с Гэвином, станет его грехом. Нет, далеко не похоть и разврат стали камнем преткновения, а уныние, которым изо дня в день, из ночи в ночь убивал себя отец Андерсон.

Мужчина тонул в глубоком водовороте собственных переживаний, накручивая себя, и только глубже погружался под беспросветную толщу отчаяния. Говорили, время лечит, но Коннор слабо представлял, сколько времени потребуется ему, чтобы вернуться в норму. Сейчас он как никогда понимал тех несчастных, что каялись ему в темноте исповедальни, когда сил терпеть безответную любовь или разлуку с возлюбленными не оставалось. Любовь пастора безответной не была, но легче от этого не становилось ни на йоту. Разлука убивала, сжирала серостью то светлое чувство, что до встречи с демоном было не знакомо отцу Андерсону. Это было почти смешно — демон, один из семи грехов, научил любви католического священника. Да, Гэвин бы оценил иронию, будь он рядом, возможно, они бы вместе посмеялись над этим противоречивым фактом. Вот только рядом Гэвин не был.

Начинало казаться, что Коннор медленно сходит с ума. Сколько ещё должно пройти времени, чтобы эти чувства исчезли? Сколько дней, недель, месяцев нужно было выждать, чтобы та жалкая надежда, что всё ещё тлела внутри, потухла бы окончательно? Месяц без вестей, месяц без каких-либо намёков, знаков — ничего. Тишина и пустота. Это значило только одно — Гэвин попался, в Аду узнали, что он пошёл против закона, и теперь он страдал, скорее всего, даже умер. Каким бы сильным ни был демон, вряд ли бы он смог вынести целый месяц постоянных пыток. Нужно было забыть о нём, вычеркнуть из своей памяти, из жизни, из сердца, но Коннор не мог. Неубиваемая надежда на то, что Гэвин всё ещё мог быть жив, не давала спокойно спать по ночам и не позволяла двигаться дальше. Пастор должен был узнать правду, должен был…