— Гэвин, пожалуйста, — молящий шёпот буквально вынуждал сдаться, — мне нужно.

— Нет, — прохрипел в ответ грех, снижая голос до утробного рокота. Он сам не верил в то, что отказывается. — Ты не готов.

Тёплый выдох пощекотал кожу у самых губ, а потом Жадность упал на колени, вжимаясь носом в ткань боксеров. Высунув наружу алый язык, Гэвин очертил по контуру возбуждение пастора, неотрывно смотря на него своими пожелтевшими глазами. Обхватив губами упругую головку прямо через мягкую ткань белья, грех на пробу сжал губы, наслаждаясь шумным выдохом, после которого длинные пальцы Коннора вцепились в волосы на затылке и несильно потянули, притягивая ближе. Мужчина толкнулся навстречу влажному рту и сам оттянул резинку трусов вниз. Получивший свободу возбуждённый член со звонким шлепком ударился о живот, а следом сильные пальцы впечатались в округлые ягодицы, фиксируя их на месте. Не стесняясь, адский гость глубоко вдохнул мускусный запах возбуждения, а следом широким мазком языка увлажнил напряжённый орган от основания до багровой головки.

Гибкий язык жаром окатил и так разгорячённую до предела кожу, и Коннор тихо застонал, задохнувшись от ощущений. Так сладко, приятно, чувственно и нежно, что в глазах помутилось от набежавших слёз. Гэвин — это невозможное в своём существовании тёмное создание — двигался уверенно, умело, впускал член всё глубже в свой бархатный и непередаваемо горячий рот. Он сжимался, тихо постанывая, когда пропускал в жаркую глубину горла, ни разу не подавился, даже не попытался отстраниться, когда Коннор сам двинулся, на пробу входя немного глубже. Шершавые ладони скользнули по ягодицам, бёдрам, поднялись обратно к копчику, посылая по телу стаи мурашек, и пастору казалось, что он вот-вот отключится от переизбытка ощущений.

Гэвину сдавило грудь, когда карие глаза закатились от удовольствия. Мужчина закусил тыльную сторону ладони, сдерживая рвущиеся наружу стоны, хотя Жадность мог бы часами наслаждаться переливами прекрасного голоса. Священник толкнулся несколько раз, проезжаясь по языку упругой пульсирующей плотью, и замер глубоко в горле. Грех проглотил машинально, жалея, что не может чувствовать вкус любимого человека, и, слизав последние капли, поднялся, помогая Коннору заправиться. О собственном возбуждении, неприятно упирающемся в жёсткую ширинку штанов, он старался не думать.

Расслабленно обмякнув в крепких объятиях своего демона, отец Андерсон послушно дошёл за ним до кровати. Жадность осторожно положил его на постель, накрывая тёплым одеялом, и опустился на пол, не отрывая взгляда от порозовевшего и такого умиротворённого лица возлюбленного. Карие глаза открылись лишь на несколько секунд, когда Коннор, мягко улыбнувшись, протянул руку и убрал со лба Гэвина несколько растрепавшихся прядей. Грех сыто улыбнулся в ответ и перехватил причёсывающую его руку, быстро касаясь губами тонкой кожи запястья.

— Отдыхай, Коннор, — на грани слышимости прошептал демон и, напоследок целомудренно поцеловав припухшие губы, пересел, опершись спиной о каркас кровати.

— Ты ведь никуда не уйдёшь? — сонно спросил отец Андерсон, откидываясь на мягкую подушку.

— Нет, я буду рядом, — ответил демон и тихо запел успокаивающую колыбельную. Вымотавшийся за вечер священник уснул ещё до того, как Жадность добрался до припева.

Наслаждаясь тишиной ночи и спокойным дыханием пастора, демон прислушался к своим ощущениям. Возбуждение схлынуло, растворилось в чёрной нечеловеческой крови, оставив после себя лишь лёгкую неудовлетворённость, которая постепенно отступала на второй план, уступая место новому чувству. Гэвин не мог дать ему точное определение, но ощущения от него были приятными. Эта эмоция согревала своим ненавязчивым теплом, дарила непривычную лёгкость, сравнимую с почти забытым ощущением полёта. Казалось, что за спиной действительно вот-вот проклюнутся крылья, причём не те жёсткие и кожистые, что были у него когда-то, а чистые, пушистые, слепящие своей белизной, сравнимые с теми, что носили создания света. Жадность знал, что это ощущение — лишь иллюзия собственного обманутого восприятия, но рядом с Коннором демон чувствовал себя удивительно непорочным.

Наравне с приятной лёгкостью в голове пульсировала навязчивая мысль. Гэвин смог, он добился своего, Коннор не просто принял его, но и ответил взаимностью. Знание, что священник тоже любит его, разожгло в пустоте души яркое пламя, постепенно разрастающееся и выжигающее черноту бездны. Каждый день, что он провёл в этой церкви, рискуя своим существованием, каждое слово, каждое действие и даже малейшие жесты наконец принесли свои плоды. Не могло быть лучшей награды для потерянного в новых эмоциях порождения тьмы, чем взаимные чувства.

Оставалось дело за малым — поговорить с Коннором, рассказать ему о возможности переродиться из демона в человека, а потом достаточно будет прийти к Первому и получить свободу от оков адского тела. Нужно было только дождаться утра и обо всё рассказать священнику.

Внутри забурлило нетерпение, жгучим зудом распространяясь по телу. Демон невольно дёрнулся от неприятного ощущения и почесал щетину, ставшую, казалось, ещё более колючей. Желание сорваться с места прямо сейчас захватило мысли, чувства. Гэвин едва не поддался собственному голосу, соблазнительно нашёптывающему глубоко в сознании, и усилием воли заставил себя сидеть на месте. Он обещал Коннору, что не уйдёт, и был намерен сдержать обещание.

Проснувшийся затемно Коннор без движения лежал в кровати, продолжая имитировать сон. Стоило слегка двинуть головой после пробуждения, как лавину памяти прорвало, и события вчерашнего вечера замелькали перед глазами пёстрым калейдоскопом. Удушливой волной к горлу подкатил стыд за необузданный срыв, а следом по телу прошлась волна жара, когда в ушах зазвучали собственные сиплые стоны, а на зудящих губах снова появился противоречивый горько-сладкий привкус демонического поцелуя.

Священник залился краской от ушей до самой шеи, вспомнив то будоражещее до самого нутра удовольствие, что подарил ему Гэвин. То, что он творил своим гибким языком, своим горячим ртом не укладывалось в голове, выходило за рамки приличия и моральных устоев пастора. Коннор не должен был этого позволять, обязан был держать себя в руках, бороться со своими соблазнами, сопротивляться искушению, но близость Гэвина вчера была потребностью, которую больше не получалось игнорировать. Было глупо отрицать очевидное, Коннор хотел этого, нуждался в тепле Гэвина, в нежных прикосновениях, в его всеобъемлющей любви и хотел дарить любовь в ответ. Эти чувства разрывали грудную клетку, стремились наружу, не хотели исчезать вопреки всем церковным запретам, и священник больше не собирался от них отказываться.

Мужчина открыл глаза, примиряясь со своими эмоциями, и посмотрел в сторону Гэвина. Тот мирно спал не в самой удобной позе, откинувшись головой на кровать, и во сне выглядел по-детски мило. Даже в предрассветных сумерках настоятель разглядел тонкую ниточку слюны, стекающую изо рта демона. Пастор улыбнулся и приподнялся, превозмогая тянущую боль в отбитой из-за потасовки с Генри спине. Грех дёрнулся, когда матрас под Коннором скрипнул, осоловело моргнул и ощутил прикосновение тёплых пальцев к лицу. Отец Андерсон улыбнулся, стирая влажный след с чужих губ.

— Доброе утро, — прокашлявшись, тихо произнёс пастор.

— Доброе, — сонно ответил грех, прижимаясь к оглаживающей его лицо ладони.

— Я так нормально и не поблагодарил тебя за то, что спас меня вчера, — продолжил Коннор, — и за то, что смог вечером сдержаться. — Мужчина смущённо почесал нос.

— Ты был не в себе, я бы не простил себе, если бы воспользовался ситуацией, — просипел Жадность.

— Есть люди, которые бы не поняли твой выбор, — пастор ненадолго замялся. — Так странно, что существо, которое я хотел прогнать, в итоге оказалось более честным и порядочным, чем некоторые люди, что приходят сюда.

— Тебя это огорчает?

— Естественно! Что я за священник такой, раз не могу наставить свой приход на верный путь, — горько усмехнулся отец Андерсон.