— Генри, остановись! Не делай этого, ты должен бороться, должен сдерживать себя! — крикнул пастор, пытаясь отнять от себя чужие руки, которые почти справились с туго затянутым поясом.

В ответ раздался лишь истеричный визгливый смех.

— Я достаточно боролся, отец Андерсон. Нет, Коннор! Я буду звать тебя по имени, ведь скоро мы сблизимся, — прохрипел мужчина, перехватывая руки настоятеля. — Ограничения, борьба с искушениями, противостояние желаниям — нахрен это дерьмо! Почему я должен отказывать себе в удовольствии здесь и сейчас ради мифического Рая, который никто не видел?

Мужчина склонился прямо к уху пастора и шептал, удерживая руки крепко прижатыми к полу. А потом мокрый язык скользнул по изгибу ушной раковины, и Коннор дернул головой в безуспешной попытке увернуться.

— Ну что же ты, Коннор, неужели не нравится? Или ты не любишь нежности, предпочитаешь жестче, грубее? Я слышал, что священники те ещё извращенцы, вон, скольких пересажали за совращение маленьких мальчиков. — Жёлтые зубы болезненно сжали кожу прямо над яремной веной, оставляя багровый след. — Но ты-то у нас предпочитаешь мальчиков покрупнее, да?

Яд сочился в каждом слове, бил больнее незаслуженной пощёчины. Коннор закусил губу, болью стараясь заглушить омерзительный шёпот.

— Давай, Коннор, расскажи мне, как ты любишь, м? Готов спорить, что за этим невинным личиком прячется та ещё шлюха.

Мужчина почувствовал, как одна рука обрела свободу, а следом не в меру сильные пальцы сжались под челюстью, вынуждая повернуться.

— На меня смотри, когда я с тобой разговариваю! — рыкнул прихожанин, смотря взглядом бешеной псины. Капилляры в глазах Генри полопались от напряжения, добавляя склерам алый оттенок. — С кем ты трахаешься, Коннор, с кем? С тем огромным негром, да, любишь скакать на толстом чёрном члене, да? — Пальцы скользнули ниже, сжались на горле, и пастор, захрипев, на автомате вцепился в тонкую кисть. Кислород стал стремительно утекать из лёгких.

— Или, может, ты подставился тому неотёсанному мужлану, Гэвину, кажется. С ним ты спал, Коннор, ему отдавал себя, пока я изводился от неразделённой любви?! — сипел Генри, не замечая, что сжал на горле пастора уже обе руки.

— Пусти… — просипел Коннор, едва сохраняя сознание. Перед глазами плыло, темнота становилась всё гуще, а лёгкие горели огнём, грозя прожечь плоть. — Прошу. — Ослабшими пальцами священник скользнул по чужому животу.

Он так и не понял, подействовало движение или просьба, но хватка на горле ослабла. Отец Андерсон закашлялся, жадно вдыхая недостающий кислород, но даже не мог повернуться. Генри продолжал сидеть у него на животе, любуясь синяками, которые сразу начали расцветать на белой шее.

Когда муть в глазах рассеялась, Коннор резко двинулся, скидывая с себя засмотревшегося на синяки Генри. Мужчина вскрикнул от неожиданности, повалившись на бок, и пастор, путаясь в подоле рясы, ринулся в сторону скамейки, где, по его предположениям, должна была лежать потерянная монета. Ему нужна была помощь, помощь Гэвина, потому что если кто и смог бы отбиться от безумца, так именно демон. Последняя надежда, единственная, ведь если Гэвин не услышал бы зов, то самостоятельно спастись Коннор бы не смог.

Настоятель не добежал буквально несколько шагов до замеченного ранее блика света под одной из скамей, как Генри снова повалил его на пол. Короткая борьба закончилась очередным поражением отца Андерсона, чьи руки Генри снова прижал к полу, надавливая костлявыми коленками на бицепсы. Пастор утробно взвыл от того, как больно стало рукам.

— В догонялки решил сыграть, Коннор? — пролаял Генри, голос которого с каждым словом становился всё скрипучее. — Даже не думай, я не отпущу тебя, пока не возьму своё!

Коннор брезгливо поморщился, когда несколько капель слюны упало ему на лицо.

— Одумайся, — голос был тихим, говорить после неудавшейся попытки удушения было тяжело, — это преступление. Если ты изнасилуешь меня, тебя посадят в тюрьму.

— Да плевать! Я одной ногой в могиле, тюрьма — это последнее, что меня волнует. — Попытка пастора достучаться до голоса разума в голове нападавшего потерпела крах. — Всё настолько дерьмово, что врач даже прогноз дать не может. А раз мне суждено сдохнуть, то лучше прямо перед смертью сделать то, о чём давно мечтал.

Генри наклонился, жадно изучая эмоции на лице пастора: страх, практически ужас, отвращение, боль — коктейль был почти идеален, не хватало буквально самого малого, но и самого важного. Мужчина скользнул пальцами по синим следам на шее священника, легонько сжал их, словно в предупреждении, очертил мягкие губы, успев вовремя убрать руку — пастор почти успел её укусить. От звонкой пощечины голова настоятеля дёрнулась, а на щеке заалел след от ладони.

— Значит, всё же любишь грубо, — довольно просипел мужчина и замахнулся снова.

— Нет, стой!

Новый удар рассёк Коннору губу и зацепил нос. Кровавый ручеёк побежал вниз, оставляя за собой алый след.

— Не люблю боль, — выдохнул священник, насильно заставляя себя расслабиться и выглядеть спокойным. Получалось из рук вон плохо, внутри скручивались нити отвращения, страха, а лицо горело не столько от боли, сколько от стыда и унижения. В голове созрел глупый план, и пастор ухватился за него, как за единственную возможность добраться до монетки. Он видел её блеск буквально в метре от себя, но из текущего положения никак не смог бы дотянуться. — Я не буду сопротивляться, сделаю, что ты захочешь, но позволь мне раздеться самому. — Переборов брезгливость, отец Андерсон растянул губы в вялой улыбке и посмотрел в лишённые разума глаза.

Генри замер, оценивая готовность священника содействовать. Похоже, тот действительно смирился со своей участью.

— Хорошо. — Мужчина встал, позволяя Коннору подняться.

Пальцы дрожали, когда настоятель взялся за узел на поясе и неторопливо развязал его. Незаметно покосившись на Генри, он сделал шаг в сторону скамьи, под которой лежала монета, и аккуратно сложил на неё завязку. Следом на скамейку опустилась туника, а сам Коннор сделал ещё один короткий шажок в сторону золотого кругляша. Генри, пристально следивший за его действиями, не придал значения этому движению. Дёрнув узел завязок на альбе, отец Андерсон словно случайно уронил тонкую верёвку на пол. Прихожанин нахмурился, когда настоятель начал медленно, без резких движений, наклоняться.

— Просто подниму, — успокоил его Коннор, хотя собственный голос почти звенел от напряжения.

Когда пальцы коснулись грубой верёвки, он бросил быстрый взгляд на Генри и сделал резкий рывок в сторону. Хватило секунды, чтобы схватить монету.

— Помоги! — только и успел крикнуть Коннор, когда Генри навалился на него со спины и вдавил лицом в пол, выбив монету из рук.

— Вот так, значит, ты решил подчиняться? Ну, ничего, Коннор, сейчас я тебе хорошенько помогу, точнее, мы с тобой поможем друг другу. Очень поможем.

И пока одна рука крепко вцепилась в волосы на затылке, силой вжимая пастора в деревянные доски, вторая скользнула под альбу, пытаясь добраться до ягодиц мужчины. Коннор шипел и напрасно извивался, пытаясь скинуть с себя несоразмерно тяжёлое тело, но Генри игнорировал жалкое копошение. Перед глазами так ярко реагировал на каждое действие желанный человек, что сдерживаться больше не было сил.

Мужчина не заметил, как за его спиной из пустоты сформировалось смольное кубло дыма, а следом из него показался Жадность, мгновенно принимая человеческий облик. Увидев ослабшего Коннора, по лицу которого размазалась кровь, и урода, державшего его в унизительном положении, демон озверел, наполняясь клокочущей яростью. Схватив нападавшего за капюшон куртки, он грубо откинул его в стену, снеся чужой спиной несколько скамей. Алое марево застилало глаза, и грех почти не видел перед собой недоумевающее позеленевшее лицо с запавшими под глазами тенями. Зато мельтешила дегтярного цвета душа, которая немыслимым образом до сих пор цеплялась за умирающее тело.