— Хочу как можно дольше оставаться тем, кого увидел во мне Коннор.

— Я понимаю, что ты чертовски силён, генерал, но Ад же должен начать разрушать твою телесную оболочку. Разве тебе не больно поддерживать образ человека? — спросила Лень, заметив, как на щеке демона расцвело свежее пятно ожога, которое Жадность тут же залечил.

— Поверь мне, Лень, разлука с Коннором ощущается в разы больнее, — скривился Гэвин, когда на теле проступил новый ожог. — И не зови меня генералом, те времена остались в прошлом, больше нет никакой армии и воевать не с кем.

— Армии, может, и нет, но войну ты продолжаешь до сих пор. — Собеседник посмотрел на демонессу, в непонимании подняв бровь. — Ты воюешь сам с собой, Гэвин. Вместо того, чтобы вернуться к нему и поговорить, ты борешься со своей ненормальной тягой, отсиживаясь в этой дыре.

— Я не могу прийти к нему, Коннор выгнал меня, так что я дождусь, когда он пригласит меня обратно, — грустно улыбнулся демон. — Я год наблюдал, прежде чем явиться перед ним, четыре месяца прожил рядом, я смогу подождать ещё немного до момента, когда он позовёт меня сам.

— А если не позовёт? — с вызовом бросила в ответ демонесса. — Он же священник, Жадность, он может контролировать свои желания. Что ты будешь делать, если он отречётся от твоих и своих чувств в пользу служения Богу?

Гэвин повернулся, смотря слезящимися от жара и копоти глазами на собеседницу, и в этом взгляде Лень прочла гораздо больше, чем Жадность мог передать словами.

— Я уже принял решение, Лень, — хрипло заговорил мужчина, проталкивая слова сквозь комок, плотно застрявший в горле. — Я готов переродиться, чтобы жить с ним, чтобы просыпаться по утрам и видеть его рядом, чувствовать тепло и слышать, как в спокойствии ровно бьётся его сердце.

Жадность прервался, закашлявшись от продирающего горло жара. У демона ушло секунд тридцать, чтобы снова восстановить дыхание и продолжить разговор.

— А если он откажется от меня, то в дальнейшем существовании не будет смысла. Я вырву свой источник силы и разобью его. — Гэвин повернулся, со всей серьезностью смотря в черные глаза подруги. — Если я не смогу прожить несколько десятков лет с Коннором, то вечность без него мне даром не нужна.

Гэвин поднялся, отряхивая от сажи потёртые джинсы, и размял затёкшие плечи.

— И сколько ты готов ждать его зова? — спросила Лень, поднимаясь следом.

— До конца его дней, — тихо ответил Жадность и, сморщив нос, нехотя начал менять свой облик.

— Снова Первый зовёт?

Лень внимательно следила за происходящими с Жадностью метаморфозами. Она никогда не видела, как происходит изменение образа, обычно демоны скрывали этот процесс ото всех или уходили перевоплощаться в человеческий мир. Гэвину же было безразлично, он скрывался только от камер в мире людей, чтобы не создавать проблем себе и Первому.

Перевоплощение из человека обратно в демона, производимое в Аду, выглядело омерзительно: человеческая кожа лопалась, мышцы, кости — всё таяло и растворялось, уничтожаемое пеклом, источаемым землей и самим воздухом мира демонов. И насколько отвратительно выглядела эта метаморфоза, настолько же болезненно она ощущалась. Эта боль была своеобразной платой за возможность принять человеческий облик, спрятать своё уродство за более приятной глазу оболочкой. По этой же причине Жадность не любил ходить в мир людей по поручениям Первого, ведь стоило забыть сменить облик сразу, в Аду при обратном превращении, пусть лишь на несколько секунд, но приходилось терпеть удушающую боль. Возможно, Гэвину не пришлось бы бегать по довольно простым поручениям короля, но тот доверял лишь ему, и демону приходилось с этим мириться или стараться перевоплощаться перед самим возвращением в родной мир.

— Когда вернешься, снова примешь образ человека? — не скрывая недовольства в голосе, спросила Лень и подошла ближе.

— Да, — коротко ответил Жадность. — Мне пора. — Не дожидаясь ответа, он исчез, не желая выслушивать очередную бессмысленную лекцию. Иной раз греху казалось, что Лень опекает его больше, чем следовало бы, учитывая ту пропасть в силе, что лежала между ними. Возможно, общение с Жадностью, который открыл себе ранее недоступный мир чувств, сказывалось и на ней тоже.

Появившись в главном зале чертогов Первого, Гэвин обернулся и обнаружил короля на балконе. Тот замер у полуразрушенных перил, смотря пустым взглядом вдаль, и погрузился в лишь одному ему ведомые размышления. Лишь когда Жадность подошёл ближе, глаза Первого ярко вспыхнули синевой, и он обернулся.

— Как всегда быстро, — довольно прохрипел Владыка. — Нужно, чтобы ты передал это Зависти. — В когтистой лапе материализовался пожелтевший и местами обгоревший конверт. — Он слишком расслабился в последнее время, нужно помочь ему расшевелиться. И отдельно передай, что это моё единственное предупреждение, в следующий раз я отправлю тебя за его источником силы.

Издав нечленораздельный звук, Жадность принял протянутый конверт.

— Почему ты просто не призвал его к себе? — недовольно буркнул грех.

— Хотел кое в чём убедиться.

— И в чём же? — демон едва сдержал удивление. Чем дольше времени он испытывал чувства, тем сложнее становилось их скрывать под маской безразличия.

— Что слухи врут.

Король приблизился, сверля взглядом Жадность, словно хотел вывернуть наизнанку, расчленить на мелкие кусочки всё его существо, лишь бы докопаться до скрытой внутри сути. Гэвин под этим испытывающим взглядом напрягся, надеясь, что это не отразилось на его истинном облике.

— Поговаривают, что ты зачастил в мир людей, — почти ласково начал Владыка.

— И чья это заслуга? — с вызовом бросил в ответ грех. — Ты несколько раз в месяц отправляешь меня туда, словно я грёбаный гонец. Не удивительно, что демоны начали выдумывать лишнее. — Жадность усиленно старался сохранить лицо и ничем не выдать себя Первому. Узнай тот о появлении человеческих чувств в пустой душе, пришлось бы подробно объясняться о природе их возникновения, и Первый явно не пришёл бы от этого в восторг.

— В твоих словах есть доля истины, — нехотя согласился король. — Ладно, иди, со сплетнями разберёмся позже.

Гэвина не пришлось просить дважды, и он сразу же отправился в город, где в последнее время чаще всего появлялся Зависть. Мелкий уродец не сидел на одном месте, но в человеческом мире его в любом случае найти было проще, чем в родном Аду. Телепортируясь, грех не заметил, что Первый всё ещё смотрел на него с большой долей подозрения.

— «Грёбаный», значит, — тихо произнёс король, думая над тем, а как давно его подчинённый начал использовать в своей речи сленг людей. По всем прикидкам выходило, что недавно.

А пока Жадность боролся со своим желанием после выполнения поручения бросить всё и снова появиться у Коннора в церкви, пастор старался задушить в себе неконтролируемые позывы к тому, чтобы позвать демона обратно. Священник до последнего отказывался признавать очевидный в своей абсурдности факт — он влюбился в демона. За тридцать лет жизни отец Андерсон не испытывал ни к кому ни романтических чувств, ни сексуального влечения, даже будучи подростком у него не возникало проблем с гормональными всплесками. Сейчас ситуация казалась патовой.

Он последователь слова Божьего, он не должен испытывать тяги к мужчине; хуже, тяги к демону. Гэвин даже обычным демоном не был, он был грехом — буквально олицетворением того, к чему не должен стремиться священник, и Коннор не понимал, в какой момент он свернул не туда.

Последняя неделя была ещё отвратнее предыдущей: пастор засыпал с трудом, до глубокой ночи изъедая себя самокопанием, а потом ещё долго молился, желая получить хоть каплю покоя; из-за недосыпа всё валилось из рук, даже рутинное мытьё полов превращалось в катастрофу. Мужчина стал рассеянным, внимание расфокусировалось настолько, что однажды он забыл затушить на ночь свечи. До утра они прогорели, и Коннор благодарил Бога, что обошлось без пожара. Последней каплей стала ссора с Джерри, который снова привёз группу туристов и получил от пастора выговор за внеплановое вторжение. Лишь когда парень показал Коннору сообщение, в котором тот сам дал согласие на посещение, священник понял, что облажался.