— Прошу тебя, послушай, — начал было Гэвин, понимая, что тот фундамент доверия, что он выстраивал столько времени, рассыпается подобно песочному замку.

— Нет, это ты меня послушай, демон, — прошипел Коннор, неотрывно смотря в зелёные глаза, — убирайся из моей церкви.

— Кон…

— Исчезни! Проваливай туда, откуда появился, возможно, тогда я поверю в искренность твоих слов!

Жадность притих, отступил, потупив взор, не желая видеть ненависть в обычно добрых глазах цвета шоколада. Эта ненависть острым клинком резанула где-то под рёбрами и укоренила там росток отчаяния и страха.

— Как скажешь, — прошептал демон, крепко сжав кулаки. Человеческие ногти были слабыми, но от безысходности на руках начали проступать острые когти, больно распарывающие кожу ладоней до чёрных капель. — Если это то, чего ты действительно хочешь, то я исчезну, лишь бы ты поверил в искренность моих слов, в то, что я действительно люблю тебя.

Демон перевёл взор на пастора, который содрогнулся от чистоты чужого взгляда. Взгляда, в котором плескался невероятный океан эмоций, неподвластных описанию.

— Прежде, чем я уйду, хочу, чтобы ты знал, что все те люди, которых я прогнал, живы. Я не убивал их, не забирал их души, я просто запретил им приходить. Ты достоин искренности, Коннор, а в них была лишь похоть и желание всецело заполучить твоё внимание, а потом и тебя практически в личное пользование. Если влияние греховных мыслей на их души ослабнет, если они действительно верят в Создателя и хотят, чтобы ты вёл их, то они вернутся. Если же этого не случится, то значит, не так сильно их волновало спасение.

Произнеся это, создание ада исчезло, медленно растворившись в воздухе струйкой дыма. На месте, где несколько мгновений назад стоял Гэвин, осталась лежать золотая монета со сложным узором, рассечённая поперёк основного рисунка. «Совсем как шрам на его носу», — подумал Коннор, взяв блестящий кругляш в руки и осторожно проведя пальцем по грубой насечке. Монета ещё хранила чужое нечеловеческое тепло, и Коннор, поддавшись минутному порыву, спрятал её в карман, решив, что выкинуть её всегда успеет.

========== – 15 – ==========

Вечером, сидя в одиночестве на расправленной кровати, Коннор перекатывал оставленную Гэвином монетку между пальцами, вспоминая трюки, которым научился ещё в школе. Получалось не так ужасно, как он предполагал, учитывая долгое отсутствие практики, но золотой кругляш всё равно падал чаще, чем того хотел пастор. Прокатив монету между пальцами, Коннор напоследок подбросил её вверх и, поймав в полёте, положил на край стола. Выключив ночник, мужчина раскинулся на кровати и закрыл глаза. Он устал, день высосал из него почти все силы, а эта ссора с демоном забила последний гвоздь в крышку гроба его бодрости. Отец Андерсон был уверен, что скоро отключится от усталости, но прошёл час, а сон всё не шёл.

Коннор вошкался на кровати, пытаясь найти удобную позу, укрывался одеялом по уши, а через несколько минут целиком раскрывался, потому что становилось слишком жарко. Чего-то не хватало. Кого-то не хватало — подсказывал внутренний голос, но отец Андерсон не хотел ему верить, не хотел признавать, что настолько привык засыпать в присутствии демона, слушая его красивые песни, что сейчас организм отказывался расслабиться, ожидая привычного ритуала.

В жалкой попытке обмануть самого себя, священник воскресил в памяти одну из любимых песен Гэвина, которую он пел чаще остальных, но вместо расслабленного поющего образа перед глазами встало искривлённое от боли и отчаяния лицо. Сердце болезненно кольнуло, и Коннор сжался, сцепив зубы и пытаясь убедить себя в том, что ему всё равно. Его не волновала чужая боль, не цепляли чужие чувства, ему были безразличны признания Гэвина и его внимание. Но безразлично не было…

— Чувства ненастоящие, — тихо прошептал себе под нос пастор. — Всё обман, просто влияние его проклятой магии, которое скоро развеется, нужно только немного подождать, — попытался убедить себя отец Андерсон.

Но влияние не развеялось ни через неделю, ни через две, больше не давая Коннору отрицать очевидное. Как бы он не старался убедить себя в обратном, он успел влюбиться в Гэвина в ответ. Каждый вечер комната встречала пустотой и одиночеством, каждый вечер пастор засиживался допоздна, надеялся, что усталость организма позволит отключиться и быстро провалиться в очередной беспокойный сон. Каждую ночь сверля потолок обречённым взглядом, Коннор понимал, что скучает всё сильнее по демону, которого самолично прогнал из церкви. А когда обречённость и притуплённая ноющая боль достигали своего апогея, мужчина брал в руки монету, ласково оглаживал надрез на ней и успокаивался от слабого тепла, которое она излучала вопреки всем законам физики. Видимо, Гэвин заколдовал свой дар, потому что золотая монетка никогда не остывала полностью, а иногда и вовсе казалось, что раскалялась сильнее.

— Интересно, слышишь ли ты меня, Гэвин, — однажды произнёс священник, обращаясь к кругляшу в своей руке.

Ответа, ожидаемо, не последовало, и Коннор, положив монету под подушку, свернулся на кровати в очередной вялой попытке уснуть пораньше. Священник не знал, что в тот момент Жадность оторвался от поглощения чьей-то жалкой душонки и посмотрел наверх, туда, где тусклым светом переливался выход в мир людей, и мечтательно улыбнулся. Да, он слышал, но на этот раз решил ничего не предпринимать. Коннор прогнал его, не желая видеть, и Гэвин чётко решил, что не вернется, пока пастор не позовёт его сам. Священник в присутствии демона мог отрицать очевидное, так что этот неприятный разлад немного играл греху на руку. Когда болезненные эмоции от разрыва немного поутихли, Гэвин задумался об изменениях в Конноре и понял, что почти добился своего. Пастор начал симпатизировать в ответ, возможно, даже влюбился, но упрямец явно не собирался признаваться в этом даже самому себе. Стоило подождать, позволить священнику примириться со своими новыми чувствами, пусть находиться вдали от любимого человека временами было даже слишком сложно.

Пошла третья неделя после того, как настоятель прогнал Гэвина, и всё время демон изнывал. Это было сродни худшей пытки: иметь возможность снова приблизиться к нему в любой момент и понимать, что своим появлением можно сделать только хуже. Жадность каждую секунду желал сорваться обратно в мир людей, чтобы хотя бы одним глазком вживую снова увидеть Коннора, и постоянно останавливал свои порывы, через силу заставляя себя отводить взгляд от портала в человеческий мир. Он даже не стал пользоваться магией, чтобы приподнять завесу, разделяющую их миры. Демону казалось, что стоит ему увидеть Коннора хотя бы на минуту, то он точно больше не сможет сдерживаться.

Пастор хотел доказательства любви, хотел, чтобы Гэвин показал своё умение держать себя в руках, и тот не собирался идти наперекор этому нелепому способу получить подтверждение правдивости его чувств. И пусть священник был зол и огорчён в момент, когда озвучил это, демон пообещал себе, что сможет выдержать разлуку. А пока приходилось радоваться, что Коннор не выбросил оставшуюся монетку и даже почти всё время хранил её под рукой. Гэвин связал часть себя с этой монетой и теперь мог чувствовать касания мужчины, его тепло и слышал голос Коннора. Из-за расстояния и завесы, разделяющей их миры, каждое касание было едва ощутимым, лёгким, слабым, как прикосновение волоса, а голос звучал глухо, будто пробивался сквозь толщу воды. Но даже такие мелочи были лучше, чем отсутствие какой-либо связи.

— А ты всё страдаешь, — раздался сбоку насмешливый голос. — Ну же, Гэвин, не кисни, на тебя уже смотреть тошно. — Лень легонько пихнула демона в плечо. — Глядя на тебя, остаётся надеяться, что я никогда ничего подобного не испытаю. Эти твои чувства — полный отстой.

— Пусть так, но благодаря этому, как ты выразилась, отстою, я чувствую себя живым, — угрюмо отозвался Жадность.

— Почему ты до сих пор не сменил облик? — спросила демонесса, с интересом разглядывая человеческое тело собеседника.