— Сакуноске, — тихо выдыхает и старается приподняться. — Ты ничего не хочешь мне сказать?

Мужчина молчит, поджав на секунду одно плечо, мол, не знает. Осаму тоже не знает, но почему-то действие вызывает улыбку.

— Извини.

Улыбку, которая исчезает от одного слова.

— Извиняешься за то, что не знаешь, что сказать или это и есть что, что ты хотел сказать?

— ..Второе.

— Хорошо.

Кареглазый не усложнит такую простую вещь лишними словами. Кивнёт и отвернётся, не противясь на прикосновения к запястью. Воспроизводил желания в голове достаточно времени, пора бы использовать это здесь. Может и изменится часть в лучшую сторону, лучшую для всех.

— Время посещения закончилось. — оповещает Накахара, толком не войдя в палату. Только подняв голову замечает одиночество Дазая, пытающегося почистить мандарин одной рукой. Не додумался же попросить брата перед уходом. — Думал, он не ушёл.

— Да, я понял.

— Тебе помочь?

Не получая согласия, врач со вздохом берёт другой мандарин и быстро очищает от кожуры, отдавая младшему яркие дольки. Невольно сравнивает их цвет с собранными в хвост волосами, почти такие же рыжие.

— Вы будете?

— Нет, спасибо. — улыбается, отходя от постели. — Джеймс – наш замечательный психолог – заявил, что говорить ты с ним не хочешь. Могу узнать, почему так?

— Нет, не можете, — ухмыляется, ибо лицо того выявляет интересные эмоции. Не то растерянность, не то насмехательство над ним. Он очень спокойный. — Думаю, вас не должно волновать, не по вашей части, специальности и так далее.

— Да, я в курсе.

— Вот и чудесно.

Чуя выглядит без настроения. И Дазая забавит отношение к нему, как к действительно человеку, которого он знает. Но, очевидно, это не тот Чуя. И никогда им не станет.

Низкорослый мужчина садится на привычное место и нарочито тяжело вздыхает, Дазай почти оглох от такого шума. Да, с ним по любому что-то не так. Психолог Джимми-или-как-его-там вполне способен и травматологу оказать дружескую услугу. Вероятно, даже за бесплатно, лечащий лечащему. Нет, Чуе бы просто поговорить с кем-нибудь, видно прекрасно зашкаливание отрицательных эмоций. Но после нескольких минут спокойствия тот, как ни в чём не бывало, начинает работать.

Он переживает понапрасну. Вероятно, такое печальное лицо у Накахары было из-за пропуска обеда в связи с горой дел, а Осаму придумывает безумные и, очевидно, бессмысленные теории. А если нет?

На улице опять дождь. Достал.

— Когда меня выпишут?

— Не волнуйся. Дольше, чем две недели, лежать точно не будешь.

— Я не сказал, что волнуюсь, — вытирает пальцы о больничную рубашку. — Мне скучно. Не знаю, где мой телефон.. Кажется, в пакете видел новый, мой брат такой щедрый.

— Он выглядел испуганно в первый день.

— Ещё бы, у вас нет братьев или сестёр? — спрашивая – смутно вспоминает следующий образ, почёсывая нос.

— Был.

По коже идут мурашки. Лицо врача мрачнеет, Дазай прикусывает кончик языка. Не стоило задавать последний вопрос, но кто ж знал.

Они перестают смотреть друг на друга: телефон в кармане халата оповещает о звонке. Мужчина, зачем-то, долго пялится в экран, прежде чем ответить и сразу улыбнуться.

— Привет, родная.

Живот до боли скручивает, органы перемешивают чём-то жёстким. Хватило двух слов, чтобы ресницы стали в очередной раз влажными, пальцы невредимой руки сжимаются в кулак, остаются следы от ногтей.

Накахара, разумеется, не учитывает чужое состояние, оно мигом перестаёт волновать. Отходит к окну и рассказывает о составленном на вечер плане. Точно: сегодня, должно быть, пятница.

Мозг украл лишь образ. Чуя, полюбившийся ему, другой.

— Мне нужно сказать тебе кое-что, — приподнимается, насколько позволяют силы, и напрягает Чую: он подходит ближе и не даёт встать полностью. Лёгкий жест, младший пользуется моментом и берёт за руку, боясь отпустить

— Прости?

Парень замирает, приоткрыв рот, но сразу сомкнув губы обратно. Старший продолжает в недоумении хлопать глазами, пытается вытащить конечность из хватки, пока он сам не отпускает.

И слова выдавить из себя не осиливает, кусая губу от обиды и ненависти.

— Может, поспишь? Твоё состояние начинает конкретно беспокоить.

— Всё в порядке, извините.

Вообще-то сложно спать при неудобном положении тела и ужасающих мыслях, правда сложно. Слёзы текут уже бесконтрольно, он не видит смысла их останавливать: мокрые полосы высыхать не успевают, щёки снова обдаёт жаром.

Безумно хочется домой. Не важно место, просто желает домашнего уюта.

***

В день выписки Осаму, наконец, улыбался. Солнце светило ярко, дышалось легко, ветер подгонял к замечательному настроению и не давал сплавиться. Небольшие преувеличения: не так жарко на улице. Рука болит намного меньше, привычно стало видеть её в коконе из гипса. Мыться правда, как выяснилось, ужасно неудобно, да и многие другие повседневные дела выполнять – тоже.

Но на время к нему в квартиру поселился старший брат. Кареглазый легко мог посещать университет со сломанной рукой, слушать преподавателей, а Сакуноске говорил о плохих последствиях подобной идеи. Собственно, пришлось забросить мысль и привыкать к бесконечным вопросам о самочувствии. Он ещё не разрешал заказывать наивкуснейшую пиццу, сам завтрак, обед и ужин готовил. Нет, тоже вкусно, просто такого никогда не случалось.

Всё идёт хорошо, не считая ночей. Абсолютно каждый раз, когда Осаму закрывает глаза – он возвращается в тот последний, придуманный день, видит себя со стороны, но не напуганного.

Счастливого.

Видит блеск слёз и лёгкую улыбку.

А лицо Накахары постепенно забывает. Он больше не снится, не беспокоит. Жизнь восстанавливается.

— Но ты всё ещё разбит.

— Правда? — с ухмылкой крутит пальцами ручку, ощущая, как плечи накрывают ледяные ладони. Кожа сейчас словно покроется инеем.

— Тебя что-то беспокоит, помнишь?

— Уже нет.

Идентичный по внешности юноша тянет за волосы, вынуждает высоко задрать голову ради возможности посмотреть в глаза. Такие же тёмные, бездушные глаза.

— Сакуноске.

Отводит задумчивый взгляд, зачем-то пожимая плечами. Весёлая мысль. Только зачем надобно завершать дело?

— Потому что ты думаешь об этом каждую ночь.

Самый страшный кошмар оправдался. Из-за аварии всё пошло не так, ведь не было того мужчины, ставшего спасителем.

Был громкий визг колёс, гул, боль. Он мог умереть тогда и не страдал, но всё-таки жизнь хуже, и она в выигрыше.

— Что изменится после его смерти? Что я докажу самому себе?

Копия не отвечает, хмыкая и постепенно сжимая пальцами горло. Дазай не сопротивляется.

— Ничего, верно?

***

В ту секунду реальность замкнулась. Остановилось время, люди ненадолго потеряли себя и суть существования, озираясь по сторонам. Он был один посреди прохожих и шёл в учебное заведение, думая о друге, что ждал у входа.

Бостон – по-прежнему чудный город. Где-то здесь он впервые поцеловался с девушкой, она рано или поздно узнает о трагедии. Здесь он окончательно потерял себя, постоянно глядя на окружающих, видел особенность во внимании к своей персоне. Жаль, внимания вышло недостаточно, старания прошли даром. Он путался в лицах, иногда замирая посреди дороги.

Здесь продолжают проживать свою молодость любимые ему люди, они спешат на временную учёбу, к трудностям, следом за ними идут остальные жизненные обязанности. Здорово наблюдать за радостными эмоциями, как они радуются солнцу, покупкам давно желанных вещей, смеются и любят. Любят жизнь, своих партнёров, домашних животных, работу..

Они не существуют, они по-настоящему живут.

Дазай чувствовал гниль изнутри, слышал побуждающий к действиям голос, не смел идти против или бороться. Он и бороться? Борьба для сильных, с заряжающей энергией мотивацией.

Как-то на паре преподаватель кинул вскользь запоминающуюся фразу: “Великий день в жизни каждого – понять, зачем эта жизнь существует”. И он, уверенный в нахождении ответа, сам завёл разум в дебри, из них не было шанса выбраться.