И все он помнил и понимал, сам был первым противником. Да вот только сбой какой-то случился в его мозгу. Может, желтый туман, наконец, добрался через дырявое защитное поле, или мозги совсем размягчились? Он даже по голове себя стукнул, причем прилично так приложил, что аж в ушах зазвенело. Нет, не помогло. Лежал этот чертов камень в пяти шагах от тропы и сиял так заманчиво, что сил не было оторваться. Камень был ровно как куриное яйцо, только черное. Свет в него входил и где-то там блуждал, заставляя светиться всеми цветами. Бусинка детей-великанов.

Виктор спросил себя, что происходит. Жадность? Нет, у него на Земле нормальный капитал в банке лежит, спасибо папочке. Не нужны ему деньги. Ему только Три Т нужен для полноты счастья. Ну и Мэри под боком, тоже хорошо было бы. Любопытство? Что он там в камне черном увидел? Да ничего, просто камень, черный, на Черной. Он хихикнул и в двадцатый раз проверил браслетом свою находку. Ничего. Ни радиации, ни полей никаких посторонних, так, слабое биополе, но это, скорее, джунгли фонят. Надо было двигаться вперед, Страус на пятки наступал, гундел где-то сзади, не далеко, и сигналы по рации посылал: «все ли в порядке?». Заботливый такой робот, гнида инопланетная!

Постоял он еще минуту, а потом сошел с тропы, спрыгнул вниз, коленку ударил и бегом бросился, как коршун к своему камушку. Схватил его и в карман нагрудный бросил и опять к тропе помчался. Три присоски сразу получил и выговор от Страуса, который по все его перемещения отслеживал. «Надо было, – буркнул и подумал, – всегда выбросить успею!». Нет от него никакого фона и мутационных свойств нет. Просто камень, может даже ничего не стоящий. Так, галька с обочины. И опять совесть в него вгрызлась, как голодный хорь. Обещал же старику ничего не трогать, да только отчитываться не перед кем, ушел его папаша в лучший мир. Землю, загаженную игигами, бросил, сынка в джунглях чужой планеты оставил, сам пусть выбирается.

Что ж, тут претензий предъявить некому, как и с камнем этим. Если убьет он Виктора, только Виктор и будет виноват. А если рога у него вырастут или там хвосты какие, – тоже никто за это не ответит, кроме самого смельчака. Берешь чужой предмет, будь ко всему готов.

– Да пошли вы все… – отмахнулся он от мыслей своих, да наплывов совести непрошенных и прибавил шагу по тропе, которая почти и без зарослей была. Никогда и никому больше такой камешек не попадется, – понял студент, – единственный он здесь. Выпал, например из кулона прежних хозяев планеты. Или был это глаз игрушки, местного медвежонка заводного. Впрочем, не важно. Камень уже соприкоснулся с его кожей и если была на нем какая-то зараза, то изменить все равно уже ничего нельзя.

– Почему остановка? – Страус был всего в полумиле и наяривал по рации, обстановку накалял, так как график у него был, железяки безмозглой.

– Сошел с тропы, – честно признался Виктор, о камене ничего не сказал, – оступился, голова закружилась. Еды, вы, жмоты, мало даете, скоро мы все передохнем, как мухи.

– Рацион рассчитан правильно, все жиры, белки и углеводы в достаточной мере…

Бла-бла-бла, ля-ля-ля и так далее. Вступил Страус в старый, как весь срок заключения, спор. Выкладки все научные привел, состав пищи, полезность и килокалории. Отрыжка это игигская, а не еда. Какашка собачья, и то вкуснее, а в калориях Виктор не разбирался. В математике и телефизике он соображал, да и то, не слишком много, половину лекций проспал, гулять больше хотелось, чем учиться. В мутагенах всяких сообразил бы, с детства у отца в лаборатории пробирки нюхал, а вот в калориях – нет. Да и смысл в них разбираться, когда желудок к спине прилип и жжет, словно раскаленным железом.

– Жрать охота от твоих калорий. – Оборвал он монотонную речь Страуса и рацию выключил.

Тропу быстро прошел, так, в самом конце пришлось мечом помахать, колючки там были с палец толщиной и вились вокруг стальной бляшки непонятного назначения. Бляшку он трогать не стал, оставил Страусу на рассмотрение. Была она похожа на крышку от банки, а сама банка под тропу уходила и чего там в ней внутри было, этого Виктор даже и знать не хотел. Все непонятое и черное надо оставить Черной, пусть переваривает. Не хотелось ему взлететь на воздух, всякие крышки отвинчивая.

Он показатели с нее снял, Страусу передал, тропу от колючек очистил. Пусть кто хочет в эту банку свой нос сует, только не он. Достаточно, что яйцо это черное подобрал, да на груди припрятал. Если Философ узнает, зубы будет скалить, как павиан. Неделю еще припоминать будет. Перед прогалиной было две «дымовухи», но с ними Виктор быстро разобрался. Понял, что с боку надо заходить и в самое очко тыкать интегратором, причем, прицельно так, в самое отверстие. Тогда они не взрывались, а в воздух прыгали, как кузнечики и там в пыль рассыпались.

– Свободна тропа! Радуйся, Цезарь. – Доложил он Страусу и побежал к озерцу.

Там как раз Гуня булькнул, ровно посредине этого болотца. Где-то здесь должен был стоять его Страус, но нигде не стоял. Ушел что ли, или болото его засосало? Он прошел Гунину тропу и как раз на ней этот камешек нашел. И теперь он был в самой удобной точки для побега. Кого благодарить, неизвестно, то ли пропавшего без вести Гуню, то ли игига, что было бы политически не корректно, то ли судьбу-насмешницу. Почему-то ему казалось, что сегодня получится.

Они рванут, как спринтеры, и Страусы начнут выть сиренами, джунгли проснутся, а прохладный ветер свободы будет хлестать их опаленные щеки. И проснувшись из адского сна, они побегут, чтобы вернуться на Землю. Только бы профессор не подкачал, не свалился бы по дороге от напряжения. Он бегать давно отвык, прогуливается по тропе, спрятавшись за спиной Страуса.

Вспомнилась Виктору байка Бориса Натановича. Якобы он через свою рацию другие группы слышал, когда возле «качелей» проходил. Хотя, такое вряд ли может быть. «Качель» надо издали мочить, пока гравитацией не накрыло. Ну ладно, ну пускай. Предположим, перемкнуло его рацию, так же как и браслет. Услышал он, что две группы нашли «колодцы», дыры в пространстве. Без дна. То ли там что-то с пространством, то ли со временем, в этих дырах. И вроде бы двое в этот колодец сиганули, ахнулись и пропали. Нет их больше на планете.

Куда делись, кто знает? Может в будущее, где игиги все передохли, а может в прошлое, где их еще не налетело на Землю, как мух на свежую кучу. Столько загадок в этой планете было, и ни одной приличной. Вот и тянуло Бориса Натановича все их исследовать. Как бы старикан не заартачился. Впрочем, вопрос с побегом уже решен, а кто не хочет, так его и не насилуют. Оставайся штрейкбрехером и кланяйся в пояс игигам. Никто не запрещает.

Рация включилась и он всех одновременно услышал. По именам проверил. Макса последнего вызвал и спросил, как он себя чувствует. Нормально вроде, голос обычный, но черт их разберет, звездолетчиков, у них на дальних рейсах жаловаться не принято, так что привычка железная – лишний раз рта не раскрывать. Даже если что не так, не признается же, промолчит. Ладно, улетим с этой чертовой планеты, а там разберемся.

Стефан торчал уже на озере, браслетик свой поглаживал, да постукивал по нему. Время мол. Тут я с тобой согласен, Философ, время сейчас против нас. Но ждем всех. Вон и Мэри бежит, легко, как бабочка, на кочках прыгает. Молодчина. Он вспомнил вчерашнюю ночь и помрачнел. Может, показалось, нет между ними ничего, просто ей прислониться захотелось к кому-то надежному и сильному.

Вот он, Виктор, сильный и надежный, а годами не вышел, старше она на семь лет. Хотя, как говорил отец, чем ближе к смерти, тем меньше чувствуется разница. Через десять лет они почти как одногодки будут. Или нет? Подошла она, посмотрела так сосредоточенно, словно шансы его оценивала. И опять проглотил язык студент. Щеки, и так кирпичные, вспыхнули огнем. Он кивнул: все по плану, будьте готовы, и стал сосредоточенно всматриваться в лес, откуда еще двое должны были появиться. Профессор как всегда выкатился шумно и отфыркиваясь. Не было у него нужды ухать, фыркать, плеваться и гримасничать, словно его в куль с мукой опустили. Просто так ему привычнее, что ли, было, и ощущал себя старым и значительным. Мэри опять к нему побежала, чтобы под ручку довести.