Пошло оно все к Мерлину! Он справится. Блэк он или кто, и дело даже не в дурацкой звучной фамилии! Просто он пес. А псы всегда преданы лишь одному хозяину (хозяйке) и не оставят его и после смерти.

Только вот…

Запах ванили и меда ощущается рядом слишком естественно, чтобы быть правдой. Сириус цепенеет на секунду. Принюхивается. Аромат никуда не исчезает, наоборот, он все сильнее и сильнее. Сладко. Не думать об этом, не думать. Не вспоминать, что именно так пахли волосы Марлин, которые он так любил перебирать пальцами, расчесывать, целовать… Матушка сжалиться решила, видать, да только не нужна она Сириусу и подавно! А в голову вдруг стукает запретно-спасительная мысль.

Сегодня же никто не готовил ничего, сегодня же…

— Я же сказала: будешь убиваться — сама закопаю. Тела, тела ведь не было настоящего, ты правильно задумался, правильно, дурак, я же видела!

Голос. Знакомый. Теплый. Ее. У Сириуса сердце замирает на мгновение, вечностью показавшееся, а затем в галоп пускается.

Нет. Он окончательно сошел с ума. Марлин ему просто чудится, просто чудится, это самообман, чистой воды сладкая ложь. Сейчас он вдохнет поглубже, посмотрит на серое британское плачущее небо и успокоится. Успокоится, правда?

Hello, I’m the lie living for you so you can hide…

Привет, я сладкая ложь, я дам тебе возможность спрятаться.

Don’t cry

Не плачь…

Сириус не хочет верить, одновременно желает, чтобы все оказалось бредом и явью, чтобы, чтобы… Он сам не понимает, что «чтобы», осознает только: аромат Марлин все еще здесь, переводит взгляд вперед, а на дорожку тут же ложится тень знакомой хрупкой фигурки позади него. И он все-таки оборачивается, сталкиваясь взглядом с родными голубыми глазами. Из горла рвется, сил хватает лишь на почти бессвязное:

— Марлс?

И на то, чтобы броситься к ней. Исхудавшей, потрепанной, уставшей, но живой. Главное — живой. Уже потом, когда эйфория немного схлынет, он узнает, что Марлин чудом удалось спастись, а Пожиратели применили иллюзии, пытаясь заставить Сириуса поверить в ее смерть. А может, чтобы прикрыться перед Темным лордом, так как все-таки упустили одного члена семьи МакКинон. Он с самого начала был прав: никакого тела и не было.

— К-как долго ты там стоишь? — Сириус задыхается, отрываясь от Марлин, гладит ее по дрожащим щекам, а она смотрит-смотрит-смотрит только на него, и у самой на голубой радужке слезы блестят. У него — по щекам уже бегут в три ручья, и, Мерлин, как же ему плевать на это.

— Дольше, чем тебе хотелось бы, — она даже сейчас шутить пытается, но в результате утыкается носом в его плечо, срываясь на плач и прижимаясь как можно ближе.

Марлин — не сон. Не иллюзия. Она живой остаток его прошлого, доказательство, что даже на треклятой войне еще не все потеряно. Не потеряно еще абсолютно ничего.

Suddenly I know I’m not sleeping

Внезапно я пойму, что всё это не сон.

Hello, I’m still here, all that’s left of yesterday

Привет, я еще здесь — всё то, что осталось от прошлого…

Но все это уже неважно, ведь у них крошечный кусочек счастья, их подсолнуховый рай снова с ними. И Сириус готов сорвать хоть море цветов, только бы видеть Марлин живой.

========== Мой свет (Modern!Мифология; Гет; Аид/Персефона; Отрицательный протагонист) ==========

Комментарий к Мой свет (Modern!Мифология; Гет; Аид/Персефона; Отрицательный протагонист)

Тема «Отрицательный протагонист».

Пара Аид/Персефона в мифологии у меня одна из любимых (как и Амур/Психея и Орфей/Эвридика), не могла про них не написать. Modern!Аида представляю как Мэтью Макхонахи (образ Человека в чёрном из «Тёмной башни»), а Modern!Персефону — как Джессику Честейн. Сонгфик на песню из рок-оперы «Орфей» «Она мой свет».

Наверное, по всем законам жанра свет должен был Аиду окончательно осточертеть. За столько тысячелетий, проведенных на Земле, за смену стольких поколений давно бы уже пора привыкнуть к тому, что вокруг все вдоль и поперек изучено. Каждый камешек, каждый лист, каждая грань жизни и смерти.

Лю-ю-юди. Какие же забавные существа, право. Они думают, что победят старую каргу, создают какие-то ненужные научные разработки и копаются, копаются в своих компьютерах. Что ж, прогресс: раньше они копались в земле. Только так и не поняли: он, Аид, и есть настоящая смерть. Тот, от кого не сбежишь, даже перенеся свое сознание в новомодного робота: Аид слышал, над этим уже работают. Ну, или пытаются работать. А впрочем, неважно. Все равно без толку.

Только вот загвоздка заключалась в том, что Аиду до одури нравилось наблюдать за этим изменяющимся миром. С каждым тысячелетием, приносящим с собой что-то новое, то, что Аид еще не подчинил, не изучил, не прибрал к рукам. И… Он никогда бы себе не признался, но наблюдение — созерцание, если угодно, — приносило ему не меньшее наслаждение, чем обладание.

Вот и сейчас он стоял в парке и просто смотрел.

Персефона рисовала. Восторженно выводила что-то на листе, заливисто смеясь и слегка брызгая краской, которая падала на щеки, шею, приоткрытые цветочным платьем плечи. Аид внезапно поймал себя на мысли, что ему хотелось стереть эти следы прикосновением пальца — невыносимо легкими для такого, как он, прикосновениями. Потому что он уже несколько дней назад приходил сюда, чтобы лишь увидеть ее рыжие волосы, ее нежную кожу, ее несмелую улыбку. Чтобы увидеть, как она рисует или фотографирует.

Она сама — как свет, как вспышка, как цветок, что вырасти мог даже в его гигантском загородном доме, больше похожем на склеп

Пойми, она — мой свет

Её прекрасный лик

Во мраке этих стен —

Цветок среди руин

Никакое богатство, никакая власть не шла в сравнение с тем, что он ощущал, когда Персефона оборачивалась и смеялась при виде его. Ее вечный слушатель, ее постоянный почитатель. Они встретились на показе мод всего неделю назад: она была одной из моделей, а он… Он всего лишь бизнесменом, которого затащили на показ влиятельные гости в качестве развлечения. Что ж, одно им удалось точно: Аид нашел себе развлечение очень надолго. И что пугало его больше всего, но он никогда бы в этом себе не признался даже под страхом прекращения своей бессмертной жизни: Персефона перестала казаться ему просто развлечением еще тогда, на подиуме.

Стезя моя темна,

Всё пепел да зола,

Но больше мне мила

Вблизи её тепла

— Здравствуйте, — из размышлений его вывел звонкий голос. Персефона смотрела прямо на него и улыбалась.

— Дня доброго, — Аид нарочито серьезно отсалютовал ей, однако легкую усмешку на губах скрыть не смог.

— Я вас запомнила еще на показе, — Персефона привстала, отошла от холста. — Вам понравилось? Вы на меня так смотрели, что, мне показалось, будто мы раньше встречались. Знаю, звучит ужасно, — она засмеялась и спустя секунду кивнула на мольберт, сверкнув задорными искрами в глазах. — Вас нарисовать? Вы так фактурно смотритесь на фоне зелени в своем черном костюме. Думаю, это было бы… Интересно.