– Обижаете, ма тант, в этом вопросе я Эйнштейн. Где продукт?

Серебристая коробочка, вся в стремительных парусах, нашлась на полке.

– М-м, – я повела носом, – «Эрл Грей», вкус вашей мечты!

– Я тоже обожаю бергамот. Ты что предпочитаешь: икру или семгу?

– Икру, моя радость. И семгу.

Бутерброды Лерка делала виртуозно, я просто не могла отвести глаз: первое касание – тонкий слой масла, второе – ровный плотный слой икры – артистическая работа.

– Э-э, ты что сачкуешь? Яблоки помой.

– Отвлеклась, извини. А насчет плодов уговора не было.

– Могла бы сама догадаться.

– Инициатива, мой друг, всегда наказуема.

– Ты, Платон в юбке, не отлынивай.

– Что может быть приятнее задушевной беседы? Так, а складывать куда? Синее блюдо в сушилке, нашла. Знаешь, что мне пришло в голову? Я с тобой в полное буржуинство скачусь: мыслимое ли дело – вот так запросто потреблять семгу?

– Претензии к ассортименту?

– По совести говоря, рыбопродукт тает во рту, однако все же…

– А ты живи без «все же». Кто знает, сколько нам отпущено? Я как со своим любезным рассталась, дала зарок: больше никакого второго сорта, никогда.

– Такой некачественный попался? – полюбопытствовала я.

Лерка пожала плечами:

– Не сказать, чтобы уж совсем, скорее, планы переустройства мира одолели.

Я кивнула:

– Знакомо. Профзаболевание наших мужиков.

– Ага, тоже хлебнула? Я от этого прямо на стену лезла. Одни разговоры. Дитятке уже тридцать, а все в слова играет. Сядет напротив и пошло: этот не то, тот… А сам-то ты кто? Главное, знал ведь, что меня это бесит, но каждый вечер в одну дуду. Достал, «Челноком? Моя жена?» Футы-нуты!.. Представляешь, год после развода под одной крышей жили: квартирешка однокомнатная, разменять не могли, а уйти некуда. К счастью, ему парочка нашлась, так я у них эту клетушку выкупила. На Троллейном, ужас, как вспомню…

– Кто меня учил не оглядываться? Может, если бы не он, ты бы не взлетела так высоко?

– Стимул был, это точно. Веришь ли, я себя от счастья не помнила, когда сюда перебралась.

– Что и говорить, форменный рай.

Лерка огляделась и задумчиво проговорила:

– Да, ее можно хорошо продать.

– Зачем? – удивилась я. – Ты же не нуждаешься?

– Это конечно, – засмеялась она. – Я на днях такое колечко прикупила, пойдем покажу.

Кольцо и вправду было изумительным – продолговатый изумруд в бриллиантовом венчике. Лерка медленно поворачивала прекрасную холеную руку в лучах лампы, и я ахала, любуясь игрой света в гранях, – мне искренне хотелось доставить ей хоть какую-то приятность.

– Ладно уж, покажу свои побрякушки, – довольно проворковала она, вынула из ящика туалетного столика лаковую коробочку и принялась извлекать из нее сверкающие вещицы – их, наверное, хватило бы на витринку средних размеров. Украшения были изысканны и изящны, ничего купечески тяжеловесного.

– Слушай, поделись, куда ты такую красоту надеваешь?

Длинные пальцы, между которыми струилась золотая змейка, замерли, Лерка взглянула на меня с какой-то затаенной грустью:

– Я и не надеваю. Так только, самое простое. У нас действительно некуда. Да и опасно.

– Точно, к таким камням охранник нужен. Тогда зачем?

Ее глаза мечтательно сузились, словно она увидела в переливах света нечто прекрасное и знакомое:

– Может же быль в жизни поворот…

По дороге домой я почему-то думала над этими ее словами. Если уж она мечтает о повороте в судьбе, то что остается делать мне? Впрочем, какой такой немыслимый сюрприз может подарить мне будущее? Человеку с таким характером, таким менталитетом? Даже если авантюра удастся, и я заработаю грошиков – что это изменит? Ну, обустрою быт, а дальше? Я никогда не стану звездой даже районного масштаба, да и нужно ли мне это? Я человек тихий, детские грезы о невероятных приключениях, тайнах и безумной любви легли сухими лепестками в тома Майн Рида и Сабатини. Смешно вспомнить, когда-то я мечтала пережить кораблекрушение или землетрясение – что-то совершенно потрясающее – оказаться на необитаемом острове… Наивный сентиментальный бред. Поездка в Африку – уж куда экзотичнее – обернулась неизбывной тоской по дому, одиночеством в людском муравейнике, бессмысленной по сути работой: американизация страны была столь очевидной, что перспектив у русистики категорически не просматривалось. Два года жизни, полной запретов – Северная Африка не лучшее место для русской женщины, мне даже не хотелось вспоминать те дни. Одно дело – туристический вояж, и совсем другой коленкор – длительное проживание. А уж если приплюсовать последствия… Но об этом лучше не надо. Греция по идее нечто иное. Забавно: в жизни не знала ни одного грека – какие они? Ладно, повезет – поглядим.

Как я ни стремилась сбить волнение перед поездкой, как ни убеждала себя в том, что ничего особенного ждать не стоит, сердце – да что там сердце, все внутри – трепетало при одной мысли о будущем. Это беспокойство было и сладким, и мучительным, лишало сил и сна. А тут еще весна и этот воздух теплый и сырой, полный неясных обещаний – ежегодный обман, от которого нет защиты…

Дома я заставила себя вновь взяться за тряпку, но не надолго: позвонила Клара. Она работала в больнице скорой помощи, крутилась там с утра до вечера и уж если выбрала время повидаться, дико было бы упускать такую уникальную возможность. Какое счастье, что Егоров починил печь, не то бы я опять получила полноценную клизму. За те полчаса, что понадобились ей на дорогу, я более-менее подготовилась к встрече, однако радовалась рано:

– Слушай, мать, я думала только у меня дома полный аут, – проговорила она, выходя из ванной – как все врачи, она была крайне чистоплотной, – но ты меня переплюнула: у тебя же все на честном слове держится. Не сегодня – завтра трубы полетят, ей-Богу.

– Да я уже сама дозрела.

– Не тяни, по-моему, ситуация экстремальная. Сейчас такой выбор, если поискать хорошенько, сравнительно недорого можно сделать.

– Ох, видела бы ты, какая ванная у Лерки! – опрометчиво брякнула я.

– Ты что, была у нее?

– Да как-то встретились на улице, она и затащила.

Хотя в школе нас и называли неразлучной троицей, Клара всегда относилась к Лерке чуть ревниво, мне не следовало об этом забывать.

– И как она?

– Процветает, судя по всему.

– Знаешь, эти новые русские… Сдается, все они ходят по крайне скользкой дорожке.

– Да она, вроде, на самом деле вкалывает.

– Вкалывать тоже можно по-разному. У нас их столько перебывало – ты не представляешь, в основном, огнестрел. А уж какие крутые попадались – охрана круглосуточно в коридорах толклась. Только где эти добры молодцы были в нужное время?

– Типун тебе на язык, давай лучше чай пить.

– Все равно мне эти шальные деньги не внушают доверия. Ты вон колотишься, я кручусь – и что? А откуда на них золотой дождичек капает?

– Мы же бюджетники, а они в свободном полете.

– Повидала я этих летунов в реанимации – печальная картина.

– Да ладно тебе. Каждый живет как хочет.

– Ошибаешься, мать: не как хочет, а как умеет. Она замуж не вышла?

– Кажется, нет.

– Видишь, а ведь и красотка, и разодета в пух и прах, я ее в прошлом году в такой норковой шубе видела – закачаешься. А толку?

– Вот мы с тобой – другое дело.

Клара щелкнула зажигалкой и затянулась – после развода она дымила как паровоз:

– Что о нас говорить? Мы рабочие клячи, и мужики вокруг нас такие же, а тут и машины, и норки, а счастье где?

– Ну, его каждый понимает по-своему.

– Брось, счастье оно и есть счастье. Слушай, у тебя крепче чая ничего не водится?

Я удачно вспомнила про недопитую бутылку Леркиного муската, глотнув из бокала, Клара блаженно закатила глаза:

– Чудная вещь. Я дома не держу – мать с Машкой забодают, а иногда ох как хочется для разрядки. Да, о чем бишь я?

– О счастье.