Из бани слышались удары веника, довольное уханье и плеск воды. Скрипнула дверь, и в клубах пара показался Миша, завëрнутый по пояс в белую простыню. Не замечая меня в густых сумерках, он облокотился на перила и глубоко вдохнул морозный воздух.

Я не выдержал искушения и, стараясь остаться незаметным, слепил небольшой снежок. Холодное орудие полетело в сторону бани и ударило точно в цель — в распаренный волосатый живот.

Миша охнул от неожиданности и, собрав немного снега с перил, запустил им в меня, но промахнулся. Я, не теряя времени, слепил ещё один снежок и снова зарядил, на этот раз попав в плечо. Радуясь второму удачному выстрелу, я победно захохотал, запрокинув голову, а в следующий момент меня чуть не снесло с лавки целым сугробом, который запустил в меня этот зверюга. Я подавился снегом вперемешку со смехом и начал мстить.

Мы перекинулись ещё десятком комков, с переменным успехом, пока его боеприпасы в виде снежных шапочек на перилах не закончились. Обстрел прекратился, но я чуял, что война не кончилась.

— Вань, иди-ка сюда! Скажу кое-что, — позвал он меня елейным голосом, исходя паром в тусклом свете уличного светильника.

— Не-а! Мне и тут хорошо, — отозвался я с лавочки, ухмыльнулся и показал ему язык, уверенный, что он не увидит.

Увидел.

— Ах, так? — рыкнул «медведь», а потом, прямо в резиновых шлëпках, побежал на меня.

На миг мне показалось, что на меня несётся локомотив в простыне. Я взвизгнул и сиганул прочь, как заяц, петляя на пятачке перед баней. Прискакавший Тузик активно мешался под ногами.

Долго бегать не получилось, и «медведь» в лучших хищных традициях ударил меня, то есть зацепил лапой, подминая под себя. Если бы это случилось на асфальте, то он бы меня, наверное, раздавил. Но мы, задыхаясь от хохота, рухнули в снег, а потому никакого дискомфорта не было.

Я лежал на спине в сугробе, куда меня вдавил своим телом Миша, и пытался успокоить дыхание. Добрые карие глаза оказались совсем рядом и с нежностью скользили взглядом по моему лицу. Момент был до сводящих скул романтичный, и я решил его не упускать.

— Миша, прости меня, я дебил. И спасибо, что спас, — выдал я речитативом, боясь отложить самое главное в очередной раз.

— Хорошо, — я начал чувствовать жар его раскалëнного тела через куртку. Зато голову и шею, которые больше не защищал слетевший с меня капюшон, обжигало холодом снега.

— Тогда мир? — я призвал всю свою гуттаперчевость и всё-таки смог вытащить руку, чтобы неловко расположить еë для рукопожатия чуть ниже наших лиц.

Миша посмотрел на мою нелепо скрюченную ладонь, а потом снова в глаза. Неужели не пожмëт? Отомстит? Сердце неприятно ëкнуло от этой мысли. В носу стало щекотно.

— Мир, — он сжал мою ледяную ладонь, согревая своим теплом.

Я совершенно потерялся в его карих глазах и прервал рукопожатие, превратив его в сплетение пальцев.

— Зáюшка, — пробормотал Миша и наклонился ниже, скользнув взглядом к моим губам.

Я так хотел этого поцелуя! Нуждался в нем, как в новом вздохе. Но щекотка в носу стала невыносимой.

— А-апчхи!!!

Я бы хотел сказать, что нас обоих подкинуло от моего чиха, но, скорее, Миша остался на месте, а я ещё глубже впечатался в сугроб.

Ëлки-иголки, стыдобá! Надеюсь, обошлось хотя бы без слюней!

— Будь здоров! Вань, ты же совсем замерз! Выскочил без шапки! И руки голые! Так и заболеть недолго, — отреагировал человек, который почти голышом лежал в сугробе. — Пошли в баню, отхожу тебя берëзовым веничком! — прогудел он и, поднявшись на ноги, выдернул меня из сугроба, как морковку.

Я хотел отказаться, но новый чих сотряс меня с головы до ног, заглушив протесты.

— Тузик, домой! — властно скомандовал Миша, и я на инстинктах тоже чуть не дал дëру. — Заходи, Вань. Одежду вешай сюда. Полотенца там. Если пить захочешь, вода и сок на столе. Раздевайся и заходи, — он взялся за ручку, выструганную из цельного куска дерева, и замялся, избегая смотреть мне в глаза. — Только, Вань… трусы оставь.

— Почему? Вроде в банях все обнажëнные?

— Оставь, — тихо попросил он и аккуратно прикрыл за собой дверь.

Я разделся до нижнего белья, зашёл в горячую пустую баню и удивлëнно моргнул. Стены из светлого дерева, какие-то лавочки, тазики и полка с мыльно-рыльными были, а Миши нет.

— Я тут, — послышался приглушённый голос, и я открыл боковую дверь, которую сразу не заметил.

Наверное, примерно такая же волна жара приветствует грешника, попавшего в ад. На миг мне показалось, что от сухого пекла у меня свернутся брови и ресницы, а может даже обуглится нос. Но нет.

— Иди сюда. Ложись на кутник, — Миша похлопал по высокой двухступенчатой лавке, укрытой простыней.

Пока я неловко карабкался к вершинам, он подчерпнул из тазика с замоченным веником воды, капнул пару капель из тëмного стеклянного пузырька и, приоткрыв дверцу печки, плеснул туда отвар.

Раскалëнные камни рассерженно зашипели, испаряя воду и вываливая из печи клубы пара. Стало ещё жарче и одуряюще запахло хвоей.

— Ух, хорошо! Пробирает до костей!

Я согласно угукнул и растекся по кутнику довольной лужицей, уткнувшись носом в простынь. А ведь и правда хорошо!

— Вань, тебя как? Посильнее, или помягче?

— А как надо? Я никогда не был в бане. Точнее был, но в городской, и очень давно. А там всё по-другому.

— Тогда сначала помягче. Будет больно или жарко — сразу говори, не молчи. И вот, на шапку, а то голову напечëт, — и он надел на меня колючий головной убор с петелькой на вершине.

Я прикрыл глаза, пряча улыбку. Иногда бывает приятно, когда тебя считают слабым, а оттого заботятся ещё больше. Неужели «медведь» думает, что я жаркой баньки и веничка испугаюсь? Три ха-ха, ëлки-иголки!

Миша тем временем смочил берëзовые прутья и широко огладил ими моё тело, едва прикасаясь к коже. Мышцы с благодарностью откликнулись на это, расслабляясь от ласкающего жáра, а я застонал от удовольствия. Веник замер.

— Продолжай, Миш. Просто кайфово, — пробормотал я и приоткрыл глаза. Прямо перед моим взором предстала нижняя часть банщика, обмотанная белой простыней. Нет, лучше не смотреть. Не сейчас. Стояк на жёстком деревянном ложе вряд ли вещь приятная.

Сосредоточившись, я прикрыл глаза и вздрогнул от первого удара веником. За вторым пришёл третий, а после всё слилось в блаженную экзекуцию. Незабываемые, восхитительные ощущения!

Поддавшись наслаждению, я довольно ухал и постанывал, содрогаясь от хлëстких ударов. Тело буквально оживало от влажных шлепков, и я понял, что баня — удовольствие, совсем немного уступающее сексу. Возможно, такая банька даже может соперничать с занятием любовью, но я не пробовал, поэтому могу сказать только про секс.

Я захотел поделиться этой ценной мыслью с Мишей, чтобы похвалить его баню и навыки банщика, и открыл глаза. Язык присох к нëбу, и мне стало не до разговоров.

Обёрнутая вокруг мускулистых волосатых бëдер простыня почти размоталась и держалась на честном слове. На честном слове и большом, гордо торчащем члене «медведя». Будто повинуясь моему желанию, ткань распустилась окончательно и скользнула вниз, навсегда исчезнув из поля моего зрения.

Я уставился на покачивающуюся перед моим лицом дубину над увесистым мешочком и гулко сглотнул. Ëлки-иголки, неужели вот это всё поместилось во мне?! Да я полон сюрпризов и скрытых талантов!

Крупная атласная головка укоризненно качалась, словно на что-то намекая или напрашиваясь ко мне в рот. Не в силах просто лежать, я порывисто поднялся с кутника и встал перед медведем, храбро посмотрев ему в глаза из-под войлочной шапочки в форме колокольчика.

В этот момент во мне что-то изменилось. Я не понимал, что, но чувствовал, что меня ведëт. Ведëт от жара, от желания, от близости этого бородатого зверюги, от отхлëстанной веником задницы… Будто кровь в венах и артериях развернулась и потекла в другую сторону. Мне стало и очень хорошо, и мой привставший член тому доказательство, и как-то дурно, что доказывали мушки перед глазами.