Трава щекочется, лезет в нос, сейчас не выдержу, чихну! Ой, апч-фус-пус! Заметил, заметил! Убегаю! Лови! И только трава засвистела под ногами – догони меня, попробуй! А он уже снова зовет:

– Лисичка-сестричка, выходи! – и хохочет, хохочет-заливается. Но голосок его начинает меняться: грубеть, темнеть. И уже не хохочет, а гортанно смеется. – Выходи играть, если не боишься!

Нет, я не боюсь! Вот задам тебе, чтоб не пугал! Что это? Трава желтеет и вянет на глазах, туча находит на солнце, и дымом запахло. Куда бежать, куда? Вот он, вот он, мой братик, с которым мы играем: мелькнул тенью в высокой траве! Бегу. Бегу уже, подожди! Ждет.

А! Большая рыжая песья морда скалит зубы и рычит на меня. Это не братик! Это смерть моя! Ай, собака, ай! Мама, папа, спасите!

– Беги, дочка, беги к нам! – голоса в зарослях травы, тени в зарослях травы, огонь в зарослях травы. И пес бросается на меня, щелкнув зубами.

Три рыжие молнии из зарослей травы кидаются ко мне, ветром проносятся мимо, отгоняя зубастую рыжую смерть. Отгоняя, потому что с ними – огонь! Он бежит по их следам, и тварь боится огня и воет от страха. А огненные молнии убежали, убежали: остался только дым и черные полосы сгоревшей травы. Никого, больше никого вокруг. Где, где вы все? Но они же меня найдут, правда? Я не боюсь, почти не боюсь, я буду ждать. Солнце вышло из-за тучи, пригрело. Я дождусь…

«Странный сон, – подумала Саша, не открывая еще глаз. – Словно не мой, а чей-то. Хотя, сегодня у меня все странное и не мое». Но Счастливчик лежал рядом, теплым комочком, спокойно дышал – не надо даже смотреть, и так понятно, что щенку полегчало. Осторожно привстав, словно рядом лежал маленький ребенок, а не щенок, девушка собралась было спустить ноги на пол. Взгляд невольно упал на собачонка под боком: тот лежал на спине, раскинув лапки, как младенчик.

Невозможно не улыбнуться, когда видишь такое. Пусть даже оно сильно полинявшее и даже облезлое. Овсянка витамины и ветеринар должны помочь, обязательно помогут, а свежий воздух в маминой деревне вообще от всего лечит, малыш!

Тут только Саша заметила, что на голом розово-белом пузике щенка, между задних лапок ничего не было. «Вот так Счастливчик! – снова улыбнулась она. – Да ты у нас барышня, оказывается! Так даже лучше: дамы, они живучее! Значит, будешь ты Лаки!»

Щенок так и не заметил, что хозяйка встала: видно, намаялся, бедный, что спал без задних лап. Зато она заметила, что тревога ушла. С бедой надо переспать, не зря же говорят. Солнце еще не село, да и на часах – всего половина четвертого. Впереди последняя рабочая смена и долгие каникулы, хоть и без поездки в Китай. Жизнь потихоньку налаживается, верно, милая Лаки?!

Скрипнула калитка за окном. Противно, словно вскрикнула старуха. Михална собак не держала, и потому и петель не смазывала – какая-никакая, а входная сигнализация. Да такая получилась она визгливая, что на весь околоток слышно, что кто-то сунулся в зеленую калику. Тут только Саша обратила внимание, что еще и собаки лают, до хрипа, до исступления, слово готовы скорее задохнуться, срываясь с цепи, чем смолчать, стерпеть присутствие чужака на своей улице. Впервые вой и истеричный лай такой мощности стояли на улице. Когда выбивалась из сил одна из псин, ей давали отдышаться другие, срывая голос до бульканья пеной, но брехня не прекращалась ни на мгновение, становилась общим шумом, который сразу и не различишь спросонок.

Саша глянула в окно, но гость уже прошел в дом. Зато на пороге возникла Михална. Ведьма, как есть ведьма – все время появляется неожиданно. Вот и сейчас старуха стояла в двери, уперев руки в боки, а взгляд на кровать где лежал щенок.

«Ой, все! Увидела!» – только и успела подумать девушка.

– А ты, дочка, когда съезжать-то собралася? – без предысторий уточнила старуха.

– Завтра, – сама для себя решила тоже не тянуть квартирантка. – Сегодня смену отработаю, вещи соберу и утром уеду. Потерпите?

Михална вскинула перещипанную в молодости бровь:

– Что так резво-то? Ты ж вроде еще какие-то экзамены хотела сдавать, чтоб в заграницы ехать? Или квартиру другую нашла, подешевле?

Саша опешила:

– В смысле? Вы ж сами сказали, что с собакой нельзя!

– А у тебя собака? Где? – Михална, подняв уже и вторую бровь, оглядела комнату. Лаки лежала все там же, на диване. Только теперь повернулась на бок и смотрела на старуху во все свои рыжие глаза. Бабка нахмурилась, ее раз зыркнула на Сашу, потом ухмыльнулась: – Да ладно шутить. Шила в мешке не утаишь, собачатины от меня не скроешь – я б давно запах почувствовала, будь твоя собака хоть невидимой. Я про что думаю: ежели тебе дорого у меня, то я скину со следущего году, то есть с осени, кады вернессья. Только ты, дочка, – Михална понизила голос до полушепота, как делают заговорщики, – мне из Китая шубу привези. И чтоб не собачью, а то я местным на рынке не доверяю. – Михална хитро прищурилась. – Лисью. Ладно-ть? Я тебе уж и денег принесла. Там же дешевле стоит, говорят.

Старуха полезла в бездонный карман байкового халата под опрятным сегодня белым холщовым фартуком, а Саша, чтоб не спугнуть удачу, скосила глаза на щенка. Голову повернуть не смела. Лежит Лаки, не прячется, не спит, то на бабку, то на нее смотрит, напряглась вся.

– Вот, на-ка, дочка, – Михална достала вместе с тощенькой пачкой денег еще и очки, и листок бумаги, согнутый пополам. Даже ручку бабка не забыла. Подошла и села рядом на диван. Щенка, как одеяло, рукой в сторону отодвинула. Лаки даже не пискнула. Саша видела, как клочки рыжей шерсти остались на рукаве и халате хозяйки. – А ты что, спала, а я тебя разбудила? Прости, дочка. Ну вот, держи. Расписка и четыреста американских долларов.

Бред какой-то, снова день превращался в бред.

– Я не еду, бабушка Михална, – Саша не хотела бреда. Надо уметь говорить «нет». – У меня нет денег на дорогу, и потому я не еду.

И вот дальше происходит еще одно чудо, неожиданнее даже предложения Тян Ши!

– Хм, – поджала губы старуха, – хм. Ладно, ты тогда мне полушубок привези, а то, что останется – возьми себе на дорогу. Но чтобы все чеки были, ладно-ть, дочка?

Бред чуть не захлестнул снова. Лай, визги и вой собак на улице – чем не подходящий дорожный марш реальности на пути в тар-тара-ры?! Но последующие слова бабки не дали миру Кислицкой рухнуть окончательно. Практичная старуха еще и добавила:

– Я потом потихоньку за квартиру с тебя вычту-то. Сочтемся. Да и телефоны твои институтские у меня есть.

Мир все-таки еще не уходил из-под ног! Он держался на жадных старушках. Точнее, они его держали, чтоб не сбежал.

– Бери, не сумлевайся, Сашенька. Да, тут еще давеча, сегодни, то есть, перевод тебе прислали. Родители, видать. Я за тебя расписалася. Таперича и их адрес знаю.

На еще не замусоленном в сморщенных руках бланке значилась сумма в треть необходимой. В графе «письменное сообщение», Саша готова была поспорить, стояло «На поездку». Мама есть мама, она всегда верила, что ее дочка – самая лучшая. Нельзя подводить тех, кто в тебя верит, даже если они ошибаются. Только что же они не звонят, не пишут? Царапнула мысль, что случилось что-то. Но тогда б уже кто-то да связался с ней. Просто нужно успокоиться и на выходных съездить домой, в Некрасовку.

И Саша Кислицкая взяла и перевод, и бабкины деньги на полушубок. Как Михална вышла, Саша не заметила. Наверное, довольно покряхтывая. Или даже важно вышагивая, представляя себя в обновке. Вмятина на диване еще не остыла, а Лаки встала уже на лапки, прижалась к девушке облезлой мордочкой, по-ребячьи заглядывая в глаза.

– Нет, ты либо не собака, либо Михална мне врала про аллергию или ослепла, – потрепала собачку за ухом Саша. Та поставила лапки ей на колени и еще раз заглянула в глаза, обдавая жарким животным духом, поскуливая. – Нет, дурында, я не понимаю, что ты хочешь мне сказать, но у меня уже есть две трети суммы, собачатинка моя милая! – улыбнулась девушка.

Лаки эта новость не вдохновляла, в отличии от Саши. Та уже отдала себе отчет, что теперь ей отказаться от поездки гораздо тяжелее. Может, если поработать неделю в две смены, попросить авансом выплатить… В конце концов можно же и…Собака, почувствовав, что не о ней сейчас думает хозяйка, спрыгнула на пол, глянула еще раз на Сашу, обернувшись, и полезла в свой темный угол за шкафом. В темноту уходили мордочка, лапка, другая, облезлая спинка и два низко опущенных ярких рыжих пушистых хвоста. У каждого на конце – белый треугольничек. Почти сразу прекратился собачий лай.