Наконец-то Ла-Маншская эскадра получила долгожданную передышку. Западные ветры разыгрались не на шутку и надолго. Ни один корабль не мог больше остаться в открытом море, не рискуя при этом своими мачтами и оснасткой. Вот поэтому девятнадцать линейных кораблей и семь фрегатов эскадры под командованием адмирала Флота Его Королевского Величества лорда Бридпорта, державшего свой флаг на флагмане эскадры «Победа», временно покинули свои блокадные позиции близ Бреста, чего не случалось за последние шесть лет. Эскадра обогнула мыс Берри и бросила якоря в гавани Торбей.

Далекому от моря человеку это укрытие вряд ли показалось бы сколько-нибудь надежным, так как почти не защищало от бушующего шторма, но измученным командам даже открытый всем ветрам Торбей казался райской лужайкой после кошмарных месяцев в беспокойном Бискайском заливе. Отсюда можно было сравнительно легко добраться до Торки и Бриксхема, получить накопившуюся почту и пополнить запасы свежей воды. На многих судах эскадры даже офицеры по три месяца не видели ни того, ни другого. Только моряк может оценить то наслаждение, какое получаешь от свежей прозрачной воды после той вонючей зеленой жидкости, которую выдавали по пинте на нос не далее как вчера вечером.

Молоденький лейтенант прохаживался по палубе корабля «Слава». Он был одет в толстый бушлат, но все равно поеживался от холода. Крепкий ветер дул прямо ему в лицо, заставляя слезиться глаза, но молодой офицер упрямо не желал отрывать от глаз окуляра подзорной трубы: он находился при исполнении служебных обязанностей офицера-сигнальщика и не имел права пропустить ни одной передачи. Сейчас как раз наступил момент, когда следовало ожидать повышенной активности в обмене информацией между судами эскадры. Вот почему юный лейтенант не опускал подзорной трубы, терпя при этом существенные физические неудобства. С флагмана могли поступить приказы, касающиеся размещения больных или снабжения продовольствием и боеприпасами, а также свежая информация, привезенная с берега. Нередки были приглашения к обеду и обычная болтовня между старшими офицерами.

Не сводя глаз с флагмана, лейтенант обратил внимание на небольшую шлюпку, только что отвалившую от борта захваченного накануне французского брига. На захваченный приз был направлен со «Славы» помощник штурмана Харт. Сейчас, когда трофей находился в гавани и стоял на якоре, Харт возвращался обратно.

В этом событии, казалось, не могло быть ничего экстраординарного, способного заинтересовать офицера-сигнальщика. Тем не менее, он был очень заинтересован, но не столько появлением Харта на палубе, сколько его поведением. Он казался чрезвычайно возбужденным, наскоро доложился вахтенному офицеру и тут же поспешил с докладом в капитанскую каюту. Прошло несколько минут, и на палубе появился капитан «Славы» капитан Сойер. Харт следовал за ним по пятам. Они направились прямо к сигнальщику.

— М-р Хорнблоуэр!

— Сэр!

— Будьте любезны передать вот этот сигнал. Сигнал предназначался для флагмана. Послание гласило: ««Слава» — флагману. Приз — французский бриг «Эсперанса» — имеет на борту Барри Мак-Кула».

— М-р Джеймс! — рявкнул Хорнблоуэр, хотя мичман-сигнальщик находился от Хорнблоуэра на расстоянии локтя; но такова уж судьба мичманов военного флота — на них орут все кому не лень, а особенно стараются свежеиспеченные лейтенанты.

Хорнблоуэр вслух зачитал номера и проследил взглядом за поднимающимися на нок-рею флажками. Флажки затрепетали на ветру, ожидая ответа. Дело было, похоже, важное. Хорнблоуэр еще раз прочитал текст послания, — до этого он ознакомился с ним, но как ни старался, не смог понять, в чем же заключается его важность.

Всего три месяца назад он был освобожден из испанского плена, поэтому события двух истекших лет были известны ему не так хорошо, как хотелось бы. Во всяком случае, имя Барри Мак-Кул ни о чем ему не говорило. А вот адмиралу оно, кажется, было хорошо известно.

Прошло не больше времени, чем нужно сигнальщику флагмана на то, чтобы добежать до адмиральской каюты, как на флагмане взвился на нок-рее вопрос: «Флагман — «Славе». Мак-Кул жив?». Хорнблоуэр прочитал флажки на лету и тут же доложил капитану.

— Отвечайте утвердительно, — приказал тот. Едва подтверждение было передано на «Победу», оттуда поступил новый сигнал: «Немедленно принять Мак-Кула на борт. Приготовиться к заседанию Военного Трибунала Флота».

Военный трибунал — это серьезно, но Хорнблоуэр по-прежнему не знал, кто же такой этот самый Барри Мак-Кул. Дезертир? Вряд ли обычный дезертир привлек бы к своей персоне внимание командующего эскадрой. Изменник? Тогда почему его собираются судить на корабле?

По приказу капитана Харт отправился на «Эсперансу» за пленником, а между «Славой» и «Победой» продолжался оживленный обмен посланиями, касавшимися заседания трибунала.

Будучи сильно занят своими непосредственными обязанностями сигнальщика, Хорнблоуэр мельком сумел разглядеть доставленного Хартом Мак-Кула. В памяти остался большой морской сундук пленника и его длинные, до плеч, огненно-рыжие волосы. Лица Хорнблоуэр толком не разглядел, заметил лишь его мертвенную бледность. Роста Мак-Кул был выше среднего, худощав и без шляпы. На нем была красно-синяя форма французского пехотинца. Эта форма, имя и огненно-рыжая шевелюра натолкнули Хорнблоуэра на мысль, что Мак-Кул мог быть только ирландцем.

Пока Хорнблоуэр находился в плену в испанской крепости Эль-Ферроль в Ирландии вспыхнул очередной бунт, как всегда потопленный в крови. Уцелевшие мятежники сотнями бежали во Францию, где часть их поступила на службу в армию. Мак-Кул мог быть одним из таких ренегатов, хотя это по прежнему не объясняло повышенного внимания к нему со стороны высокого начальства, равно как и того факта, что судить его собирался флотский трибунал, а не гражданский суд.

Прошло не менее часа, прежде чем Хорнблоуэр узнал подлинную историю. Произошло это во время обеда в кают-компании.

— Держу пари, что господа судьи долго с этим мерзавцем возиться не будут, — сказал корабельный хирург м-р Клайв, сделав при этом многозначительный жест, изображающий петлю.

Хорнблоуэра этот жест шокировал. По его мнению, за обедом было неуместно шутить подобным образом.

— Надеюсь, на его примере кое-кто получит неплохой урок, — заметил второй лейтенант м-р Робертс, сидевший во главе стола вместо отсутствовавшего старшего помощника м-ра Бакленда, занятого приготовлениями к судебному заседанию.

— А за что его должны повесить? — спросил Хорнблоуэр.

— За дезертирство, за что же еще? — ответил Робертс, с удивлением посмотрев на Хорнблоуэра. — Хотя, вы же новенький у нас на корабле и не слышали этой истории. Я сам привел его на это самое судно в 1798-м. М-р Харт, помнится, еще тогда его начал подозревать.

— А я думал, что он мятежник.

— И мятежник тоже, — сказал Роберте. — В то время самым надежным и быстрым способом покинуть Ирландию было завербоваться в армию или во флот.

— Понятно, — сказал Хорнблоуэр.

— Той осенью мы за два дня навербовали целую сотню матросов, — добавил третий лейтенант м-р Смит.

«Никаких вопросов им, конечно же, не задавали, — подумал Хорнблоуэр. — Флот нуждался в матросах и готов был поглотить любой человеческий материал, на который удавалось наложить руки».

— Барри Мак-Кул дезертировал однажды ночью, когда мы пережидали штиль у мыса Пенмарк, — объяснил Робертс. — Он пролез через пушечный порт, прихватив с собой деревянную решетку, чтобы с ее помощью удержаться на воде. Мы считали его утонувшим, пока из Парижа не пришло донесение, что он жив и по-прежнему мутит воду среди ирландских эмигрантов. Он напропалую хвастался своими подвигами — так мы и узнали, что он и есть О'Шоннеси, — этим именем он назвался при вербовке.

— Вульф Тон тоже напялил французский мундир, — сказал Смит. — Висеть бы ему на нок-рее, кабы он сам не перерезал себе горло.