– Да, да, – как-то уж чрезмерно торопливо и даже напугано подтвердила девушка. – Вы идите, пожалуйста. Вот, товарищ меня проводит.
– Об чем речь! – с готовностью заверил товарищ.
Пока шла вся эта перепалка, Силантьич бочком по-крабьи выскользнул за дверь и тут же растворился в совсем уже заматеревших сумерках, усугубленных очередным приступом снегопада.
Антон пожал плечами и вышел за бродягой следом. Не оглядываясь, пошел прочь. Душу саднила обида. На девушку? На верзилу? На весь свет? Он слышал, как Эжбицкий что-то сказал Анне, возможно, про него, после чего они вместе рассмеялись. Этот смех, как показалось, содрал кожу с его лица, содрал вместе с веснушками – это кровь, прилив, опалила его огнем. Закрыв глаза и сдавив челюсти, он ушел в бушующую темноту. Вдруг сделалось стыдно так, что стало невозможно дышать. Снег влажным прохладным полотенцем упал на лицо, не успокоив, но слегка уняв боль.
– Ничего, – протолкнул он сквозь сжатые зубы, – еще посмотрим, как оно будет. Антон и Анна – звучит. Аня и Саша – нет.
Он брел по улице, сосредоточив все свое внимание на процессе ходьбы, слушая, как скрипит подмерзший асфальт под ногами. Произошедшее он ощущал, как горе. Горе свалилось на него в одночасье и – оглушило. Буря чувств, жгучих и томительных, о существовании которых он не знал еще вчера утром, теперь бушевала в его груди. Но, удивительное дело, он ощущал и слышал их отстраненно, словно все его лично не касалось и происходило за закрытой стальной дверью. От неожиданности он даже растерялся, и не торопился открыть дверь, боясь, что не вынесет ярости бури. Но только разве же от нее можно загородиться? Разве она спросит разрешения войти?
С косматого и клокастого, как бродячая собака, неба все сыпалась и сыпалась снежная крошка. Усилившийся к ночи ветер подхватывал ее на лету и пригоршнями в лицо Антону. Снег таял на горящей коже и сползал вниз мокрыми комками, а он, не замечая, машинально смахивал их ладонью на землю. В голове шипящим взбесившимся клубком билось все его сознание, но не вырывалось из него ни единой связной отдельной мысли, и не было у него ни малейшего понятия о том, как, каким образом можно было повлиять на ход никак не зависящих от него событий.
Вдруг впереди, в темноте улицы отделился от стены дома слева густой, как сажа, силуэт человека. Антон потому и заметил его сразу, что тот был на два тона черней окружающей его среды. А заметив – вздрогнул от неожиданности.
– А, Силантьич, ты! – узнал он сообщника, когда тот приблизился. – Досталось тебе сегодня. Прости, брат, не думал, что так получится.
– Ничего, – успокоил Силантьич юношу, – мы привычные.
– Нет, что ни говори, а скверно все сложилось: и тебе плохо, и мне не здорово.
Антон полез в карман и достал деньги.
– Уговор есть уговор, держи…
– Эх, – вздохнул Силантьич, хрустя бумажкой, не решаясь сразу спрятать ее в карман, – и совестно мне, да надобность в этой силе имеется.
– Ну, бывай здоров, – на прощание махнул рукой Антон бродяге, собираясь идти, и вдруг остановился от внезапной мысли. – Послушай, Силантьич, ведь тебе некуда идти, верно?
– Почему же, – степенно возразил мужичек, – мир широк, и он не без добрых людей…
– Да я не о том, – нетерпеливо перебил его Антон, – ты не понял. Белый свет – это хорошо, но он слишком велик, чтобы согреться в нем одному. Я имел в виду обыкновенное человеческое жилье. Пойдем ко мне, места хватит вполне, я живу один. Будем жить вдвоем, какие проблемы? Идет?
– Шутишь?.. – недоверчиво протянул Силантьич.
– Да нет же, не шучу!
Силантьич взъерошил свои густые волосы, смахнув с них снег, задумался.
– Заманчиво, – вздохнул он, – заманчиво, но… Нет, парень. Живи, как и жил, а я тоже останусь на своем месте. Думается, ничего хорошего из этой идеи не выйдет. Прощай!
– Ну, мы еще вернемся к этому разговору, еще поговорим! – прокричал Антон вослед растворившемуся в темноте мира бродяге, а сам уже не верил тому, что это возможно.
Постояв некоторое время на месте, свыкаясь с вновь обступившим его одиночеством и пытаясь дистанцироваться от общей для всех темноты, он отправился дальше, ощущая, что темнота и чернота захлестывают, путая реальность с миром своих переживаний и опасений.
По дороге ему вновь думалось о том, каким образом обычный человек может влиять на ход не зависящих от его воли событий. Достаточно ли для этого одного сильного желания, страстного желания, или же, как всегда, без благорасположения небес не обойтись? Если можно обойтись одним желанием, то все в порядке, оно у него было. Сейчас он ощущал его как ком, который распирал грудь изнутри и не давал дышать. Так или иначе, с комом придется повозиться, чтобы жить, чтобы дышать. А вот как быть с небом? С ним можно договориться?
Так ли это, иначе ли, но прошло почти три месяца, прежде чем Антон вновь увидел Анну.
Три месяца, в течение которых каждое воспоминание о девушке было для него мучением и болью. Три месяца страстного желания быть с ней и страдания от невозможности его исполнения. Антон боролся с собой, со своим чувством, но когда силы его иссякали, он шел туда, где, как ему казалось, он мог увидеть Анну, и кружил там, кружил часами. Иногда ему везло, и тогда он видел ее издали. Видел, как она спешила на работу, или стояла на том заветном крыльце, с которого впервые окликнула его. Видел, как смеясь и говоря что-то, она шла под руку с тем самым Эжбицким, непрошено вставшим между ними тогда и продолжавшим стоять теперь. Сто раз он собирался подойти к ней и выложить все начистоту, и каждый раз понимал, что это совершенно невозможно. Невозможно, потому что, а вдруг? А вдруг она лишит его все еще теплившийся в нем надежды? Пусть осуждает его тот, кто никогда не испытал ничего подобного. Но… Такие встречи не приносили облегчения, а лишь еще больше терзали исстрадавшуюся душу. Не об этом мечтал Антон…
Как ни удивительно, но все жизненные ситуации, так или иначе, разрешаются. Не стала исключением из этого правила и затянувшаяся любовная тоска Антона.