– Но почему не все Перворожденные избирают себе в Хранящие детей из одного рода? – Спросила Цефея.
– Лишь только Перворожденные, во власти которых была первородная сила награждены подобной привилегией. Эти Перворожденные были созданы первыми вначале времен. Они старшие. – Произнес Рубин. – Таким образом, поддерживается сохранение тайны источника их сил. К тому же, так больше шансов удержать мудрость в одной семье, ведь то, что Хранящие какого-либо Перворожденного избираются в пределах одного рода, указывает не только на их силу, но и на опасность могущества, которую необходимо удерживать под контролем.
– Первородная сила? – переспросила Хранящая. – Я не встречала упоминания об этом в книгах…
– Первородная сила – это то, что таилось в Айре до того, как Создатель сотворил Перворожденных. – Пояснил Эниф.
– Пламя, – добавил Рубин, – которым он разжег солнце. Вода, которым он наполнил мир. Земля, которую он поднял из глубин океана. Эфир, которым он напитал богов и сотворенных.
– Четыре стихии. – Догадалась Цефея.
– Верно. Четыре стихии. – Кивнул Рубин.
Цефея хотела спросить друга о том, относится ли Файро к числу первородных, но неожиданно заметила, как Хранящий прикрывает ладонью глаза. Его лицо внезапно вытянулось от усталости. Он поднялся с кресла и немного постояв у пустого камина просил у друзей прощения за внезапную усталость.
– В последнее время он сам не свой. – Неуверенно заметила девушка. – Быть может, ты знаешь причины?
Эниф отвел взгляд от друга и уставил на Цефею холодный взгляд стальных глаз. Он улыбнулся и Цефея, в сотый раз, невольно подметила красоту его лица.
– Вы – люди, даже Хранящие – непонятны мне. – Медленно и вкрадчиво произнес он. – Перед тобой только что сидел человек, за которого ты, по-видимому, переживаешь. Однако, о его самочувствии ты спрашиваешь у меня.
Проглотив справедливую насмешку Хранящего, Цефея попыталась перевести тему разговора в русло обсуждения последней прочтенной книги, но Эниф прервал ее рассказ вопросом.
– Расскажи мне о своей жизни. Как тебе живется в покоях Рубина?
Хранящая поднялась из-за стола и прошлась по гостиной. Немного помолчав, она рассказала другу о том, как Рубин балует ее подарками: платьями, книгами, картами. Как он, вопреки своему распорядку дня и ночи подолгу сидит с ней в библиотеке или гостиной, размышляя об искусстве, истории и помогая разобраться в исписанных тэлирскими рунами свитках.
– Он замечает на моем лице грусть и спешит тут же пригласить на танец или же посадить за рояль для изучения новой симфонии. Он занимает мою жизнь. Жизнь, которую я провожу в четырех стенах. Что в действительности за стенами этих покоев – мне неизвестно. И оттого я чувствую себя канарейкой, которую заперли в золотой клетке. – Закончила Цефея. – Справедливо ли его обвинять в моей грусти по свободе? Думаю, что нет.
– В твоем заточении виноват не только Рубин. – Заметил Эниф. – В большей степени причина тому я. А точнее – новости, которые я приношу с собой.
– Я все понимаю, Эниф. Разумом я понимаю каждое ваше с Рубином опасение. Но разве могу я уговорить свои чувства отказаться от мечты покинуть эти стены и посмотреть город? – Неожиданно она улыбнулась, будто оправдывая свою слабость, добавила: – Да и как заглушить свое любопытство? Я столько читала об Айре. А видела лишь то, что доступно разглядеть с балкона моей спальни.
– Подожди немного. – Попросил Эниф. – Очень скоро ты будешь свободна. Поверь мне, Цефея. Сейчас ты свободнее многих Хранящих… – Эниф осекся. Фраза, пророненная им в глубокой задумчивости, удивила Цефею. Не успев ни о чем спросить друга, Хранящая тут же услышала новый вопрос. – Рубин вскользь упоминал о твоих видениях во время болезни. Они все еще беспокоят тебя?
– Если ты о том, вижу ли я их до сих пор – нет, я не вижу их. Однако, я их помню. Каждое мгновение. У меня нет личных воспоминаний о жизни до того, как я появилась в покоях Рубина. Но у меня в достатке воспоминаний из жизни Айры. Думаю, я могу рассказать об этом мире больше, чем его старожилы…
– Что ты видела?
Эниф обратился к Цефее столь твердо и властно, что она впервые вспомнила о его княжеском происхождении.
– Войну. Чуму. Голод… – Коротко ответила Хранящая, не желая вдаваться в детали. Затем, словно желая защитить Айру, девушка добавила: – Но было и счастье, с которым Айра также щедро делилась со мной.
– А что же с грядущими событиями? Ты видела то, что должно случиться? – настойчиво продолжал расспрашивать Эниф.
Цефея ненадолго замешкалась. Она не желала рассказывать о гибели мира, но, в то же время не желала обманывать друга. Взглянув на эльфа, девушка замерла и тот, будто прочтя в ее взгляде ответ, задумчиво протянул: «Вот значит, как…».
Часы на башне городской ратуши пробили одиннадцатый час.
Эниф разглядывал Цефею, задаваясь вопросом о том, станет ли она для Айры спасением или гибелью. Во мраке угадывался блеск ее аметистовых зрачков. Эльф неподвижно замер в кресле, от чего стал похож на холодную фарфоровую куклу, чье изящное тело и точеное лицо творил умелый мастер. Только твердый, ледяной взгляд пронзительных серых глаз выдавал в нем жизнь. Наконец, он моргнул, слегка нагнувшись, поставил на стол полупустой бокал вина и, отбросив от лица черную прядь волос, поднялся с кресла. В ладони эльфа блеснула россыпь перламутровых капель. Он положил их на стол и коротко сообщил: «Это для тебя», после чего, развернувшись, прошел к двери. На столе поблескивал серебряный гребень, украшенный лунными камнями. Цефея желала благодарить друга, но тот, развернувшись, произнес напоследок, поставив, тем самым, точку в их беседе:
– Каждый Хранящий несет тяжесть своей судьбы. В этом мы мало отличны от простых смертных. Но ты должна помнить о том, что мир ждал тебя как спасителя. Так будь им, как бы тяжек не был твой путь.
К началу второго месяца весны 1121 года Цефея, окончательно привыкнув к укладу жизни в покоях Рубина, стала обращать внимание на то, как формируются ее вкусы и предпочтения. Ежедневные ритуалы перерастали в привычку и вопрос о любимых сладостях и вине более не вывал растерянности. Наблюдение за процессом становления собственной индивидуальности оказалось весьма увлекательным занятием. Музыка доставляла Цефее удовольствие, но петь в компании Рубина ей нравилось больше, чем слушать в стороне неизвестных исполнителей. Эниф – неразговорчивый и сдержанный – не принимал участие в домашних концертах, лишь иногда возлагая на себя роль скучающего слушателя. Голоса Рубина и Цефеи были весьма недурны, но однажды Хранящей довелось услышать пение барда в Императорском дворе. Девушка пела перед гостями вечернего променада, аккомпанируя себе игрой на звонкой лютне. Баллада о Сариннаре – сказочном герое Сентория – пелась мягко и нежно, будто бы на одном выдохе. Цефея с наслаждением прислушивалась к трелям голоса и, с окончанием последнего куплета печально отметила для себя крайне невысокий уровень собственных вокальных данных.
Цефея обожала танцы и никогда не отказывала в просьбе Рубина подарить ему танец. Особое удовольствие ей доставляли танцы под музыку, которую крайне редко исполнял для них Эниф. К слову, эльф должен был быть благодарен за свои весьма неплохие успехи в этом деле Рубину. Танцы с Энифом были для Цефеи непосильным испытанием. Единожды ей довелось танцевать с эльфом. Его тело было гибким и ловким, он словно скользил по паркету, уверенно ведя за собой партнера. Цефея, еще не до конца простившись с непоседливостью начинающего танцора, очень скоро утомилась. Рубин, напротив, удивлял мягкостью, с которой он вел партнера в танце. Даже его улыбка, которая была непременным признаком огрех в движениях Цефеи, доставляли девушке радость. Перехватить инициативу управления было практически невозможно – в какой-то миг Хранящая все равно оказывалась во власти красноволосого друга и покорно подчинялась заданным движениям. Возможно, причиной такой уверенности в танце с Рубином были многочасовые уроки, за которыми друзья коротали вечера.
