Пукхи и Тукхи остались в доме утром, когда Чанджин, Сонджа и Исэк отправились на паромный причал в Пусане. Прощание с сестрами было трудным; Тукхи безутешно плакала, опасаясь, что Чанджин может отправиться в Осаку и покинуть сестер в Йондо.

Масса пассажиров ожидала своей очереди показать документы полицейским и иммиграционным чиновникам, прежде чем отправиться на паром из Пусана в японский порт Симоносеки.

Пока Исэк стоял в очереди к полицейским, женщины сидели на скамейке рядом, готовые встать, если ему что-то понадобится. Большой паром уже стоял у причала и ждал пассажиров. Запах водорослей смешивался с запахом топлива от парома. С самого утра Сонджу тошнило, и она выглядела измученной. Ее вырвало, и желудок совершенно опустел. Чанджин прижимала к груди маленький сундучок. Когда она снова увидит свою дочь? Весь ее мир рухнул. Теперь было не так важно, что лучше для Сонджи и ее ребенка. Зачем они уезжают? Чанджин не сможет взять на руки внука. Почему она не может поехать с ними? Для нее ведь должна найтись работа в Осаке. Но Чанджин знала, что ей нужно остаться. Она должна была заботиться о своих родственниках. Она не могла покинуть могилу Хуни. Кроме того, где она остановится в Осаке?

Сонджа слегка покачнулась.

— Ты в порядке?

Она кивнула.

— Я видела золотые часы, — сказала Чанджин.

Сонджа обхватила себя руками за плечи.

— Это от того человека?

— Да, — сказала Сонджа, не глядя на мать.

— Кто может позволить себе нечто подобное?

Сонджа не ответила. В очереди перед Исэком осталось лишь несколько человек.

— Где тот, что дал тебе часы?

— Он живет в Осаке.

— Откуда он?

— Он из Чеджу, но живет в Осаке. Я не знаю, где он сейчас.

— Ты планируешь его увидеть?

— Нет.

— Ты не можешь видеть этого человека, Сонджа. Он бросил тебя. Он нехороший.

— Он женат.

Чанджин вздохнула. Сонджа подумала, что разговаривает с матерью, как с чужим человеком.

— Я не знала, что он женат. Он не сказал мне.

Чанджин сидела неподвижно, слегка приоткрыв рот.

— На рынке ко мне пристали японские мальчики, и он прогнал их. Потом мы подружились.

Было так легко наконец говорить о нем.

— Он хотел позаботиться обо мне и ребенке, но не мог жениться на мне. Он сказал, что у него есть жена и трое детей в Японии.

Чанджин взяла дочь за руку.

— Ты не должна его видеть. Этот человек… — Чанджин указала на Исэка, — этот человек спас тебе жизнь. Он спас твоего ребенка. Ты член его семьи. Скоро ты станешь матерью. Я надеюсь, что у вас будет сын, которому не придется оставить тебя, когда он женится.

Сонджа кивнула.

— Часы. Что ты с ними сделаешь?

— Продам их, когда доберусь до Осаки.

Чанджин была довольна этим ответом.

— Сохрани их для чрезвычайной ситуации. Если муж спросит, где ты их взяла, скажи, что я дала.

Чанджин возилась с кошельком, спрятанным под блузкой.

— Это принадлежало матери твоего отца. — Чанджин дала ей два золотых кольца, которые свекровь вручила ей перед смертью. — Постарайся не продавать их без нужды. У тебя должно быть что-то на случай, если понадобятся деньги. Ты бережливая девочка, но воспитание ребенка — это большие расходы. Будут вещи, которых вы не можете ожидать, например, посещения врача. Если это мальчик, понадобятся сборы за школу. Если пастор не даст тебе денег на домашнее хозяйство, зарабатывай что-то и откладывай сбережения для чрезвычайных ситуаций. У женщины всегда должно быть что-то свое на черный день. Обращайся с семьей мужа с почтением. Повинуйся им. Если допустишь ошибку, они проклянут нашу семью. Подумай о своем добром отце, который всегда делал все возможное для нас. — Чанджин попыталась вспомнить что-нибудь еще, но ей было трудно сосредоточиться.

Сонджа засунула кольца в кошелек под своей блузкой, где держала часы и деньги.

— Прости, мама.

— Я знаю, я знаю. — Чанджин прикрыла ладонью рот и погладила волосы Сонджи. — Ты — все, что у меня есть. Теперь у меня нет ничего.

— Я попрошу пастора Исэка написать тебе, когда мы прибудем.

— Да, да. И если тебе что-нибудь понадобится, попроси Исэка написать мне письмо на простом корейском, и я попрошу кого-нибудь в городе прочитать его для меня. — Чанджин вздохнула. — Хотелось бы, чтобы мы умели сами читать наши письма.

— Мы знаем цифры, умеем считать. Отец научил нас.

Чанджин улыбнулась.

— Да. Твой отец научил нас. Твой дом — с твоим мужем, — сказала она; так сказал ее собственный отец, когда она выходила замуж за Хуни. «Никогда не возвращайся домой», сказал он, но Чанджин не могла повторить это своему ребенку. — Создай хороший дом для мужа и вашего ребенка. Это твоя работа. Они не должны страдать.

Исэк вернулся, очень спокойный. Десятки людей получили отказ из-за отсутствия бумаг или сборов, но у них с Сонджей документы были в порядке. Офицеры не имели оснований его беспокоить. Он и его жена могли отправляться в путь.

12

Осака, апрель 1933 года

Когда Пэк Ёсоп уставал переминаться с ноги на ногу, он ходил вдоль железнодорожных путей на станции в Осаке, как заключенный в камере. Один. По природе Ёсоп был разговорчив, но, хотя его японский заметно улучшился, избавиться от акцента никак не удавалось. По внешнему виду он не отличался от окружающих и мог рассчитывать на вежливую улыбку, но стоило ему что-то сказать, как отношение резко менялось. Он был корейцем и принадлежал, с точки зрения японцев, к низшему и коварному племени. В любой ситуации корейцев считали потенциальными нарушителями спокойствия. Прожив в Японии уже более десяти лет, Ёсоп все это отлично понимал. Патрульный на станции Осака заметил беспокойство Ёсопа, но взволнованно ожидать прибытия поезда — не преступление.

Полицейский не знал, что он был корейцем. Большинство японцев утверждали, что могли различать японцев и корейцев по чертам лица, но все корейцы знали, что это ерунда. Ёсоп носил уличную одежду скромного рабочего из Осаки: костюм в западном стиле, рубашку и тяжелое шерстяное пальто, довольно новое и качественное. Давным-давно он отложил в сторону одежду, которую привез из Пхеньяна — дорогие костюмы, заказанные его родителями у хорошего портного, который шил для канадских миссионеров и их семей. В течение последних шести лет Ёсоп работал мастером на бисквитной фабрике, присматривая за тридцатью девушками и двумя мужчинами. На работе от него требовалась аккуратность, не более того. Он не должен был одеваться лучше, чем его босс, Симамура-сан, иначе тот мог заменить Ёсопа на более скромного сотрудника. Каждый день поезда из Симоносеки и паромы из Чеджу привозили голодных корейцев в Осаку, и Симамура-сан мог выбрать любого.

Ёсоп был рад, что его младший брат прибывал в воскресенье, его единственный выходной день. Кёнхи готовила пир. В противном случае она пришла бы сейчас вместе с ним. Им было ужасно любопытно, что за девушку выбрал Исэк. Ее положение шокировало, но то, что Исэк решил сделать, не удивляло. В семье давно привыкли к его самоотверженности. Больному мальчику обильные блюда приносили в комнату на лаковом подносе. Тем не менее он оставался тонким, как палочки для еды, хотя поднос возвращался на кухню пустым. Дело в том, что Исэк активно угощал слуг — никто не уходил от него без лакомства. Ёсоп подумал, что рис и рыба — это одно, но этот брак выглядит чрезмерным. Стать отцом чужого ребенка! Кёнхи взяла с него обещание не оценивать ситуацию, пока они не познакомятся с невесткой.

Когда поезд из Симоносеки прибыл на вокзал, толпа ожидающих придвинулась к путям. Исэк был на голову выше других и выделялся в толпе. Серая шляпа на красивой голове, очки в черепаховой оправе на прямом тонком носу. Исэк осмотрелся и, заметив брата, помахал ему тощей рукой.

Ёсоп бросился к нему. Мальчик стал взрослым мужчиной! Исэк оказался даже тоньше, чем при их прежней встрече, бледная кожа отливала оливковым тоном, вокруг сияющих улыбающихся глаз появились тонкие морщины. У Исэка было лицо Самоэля, и это вызывало у Ёсопа странное чувство. Западный костюм, сшитый семейным портным, висел мешком. Застенчивый болезненный мальчик за одиннадцать лет превратился в высокого джентльмена, но его изможденное тело истощилось от болезни. Как родители позволили ему в таком состоянии поехать в Осаку? Зачем Ёсоп настаивал на этом?