Тем не менее постояльцы ждали регулярного питания, а старый дом нуждался в ремонте. Да и аренду полагалось выплачивать каждый месяц. Со временем Чанджин научилась обращаться с деньгами, договариваться с поставщиками и говорить «нет», если условия ее не устраивали. Она наняла двух сестер-сирот и стала работодателем. Ей исполнилось тридцать семь лет, она уверенно управляла пансионом и больше не была робким подростком, появившимся на пороге нового дома со стопкой чистого нижнего белья, завернутого в квадратный кусок ткани.
Чанджин должна была заботиться о Сондже и зарабатывать деньги; им повезло иметь собственное дело. Первого числа каждого месяца каждый постоялец платил двадцать три иены за комнату и питание, но этого все чаще не хватало на покупку зерна на рынке и угля для отопления. Поднять плату за проживание не представлялось возможным, потому что жильцы не зарабатывали достаточно денег, и кормить их все равно приходилось. Из берцовых костей Чанджин варила густые мутноватые бульоны и заправляла их овощами со своего огорода; дополняла похлебку просом и ячменем, а иногда и жалкими кусочками сала, если к концу месяца оставалось немного денег. Когда зерновой мешок пустел, она готовила вполне вкусные блины из фасолевой муки и воды. Жильцы приносили ей ту часть улова, которую не смогли продать на рынке, так что иногда трапезу дополняла корзина крабов или скумбрия, и Чанджин умела сохранять рыбу впрок с помощью специй в расчете на более скудные дни, которые непременно придут.
Шесть постояльцев по очереди спали в одной комнате для гостей: три брата Чон из провинции Чолладо по ночам ловили рыбу и ложились спать днем, а двое молодых парней из провинции Тэгу и вдовец из Пусана тем временем торговали на рыбном рынке и шли отдыхать ранним вечером. В маленькой комнате мужчины спали бок о бок, но никто не жаловался, потому что этот пансион был лучше, чем дома, где они жили раньше. Постели были чистыми, и еда сытной. Девочки тщательно стирали одежду, а хозяйка пансиона латала изношенные вещи жильцов, используя для этого лоскуты от одеяний, износившихся за предыдущий год. Ни один из постояльцев не мог позволить себе жену, но это их не слишком огорчало. Жена могла бы создать комфорт, но в браке появились бы дети, которым нужна была еда, одежда и дом; жены бедняков часто ворчали и плакали, и постояльцы знали пределы своих возможностей. Торговавшие на рынке иногда расплачивались непроданными товарами, а Чанджин соглашалась взять банку кулинарного масла вместо нескольких иен арендной платы. Свекровь объяснила ей, что надо хорошо заботиться о постояльцах: в противном случае они могли найти другое место. У мужчин есть выбор, которого нет у женщин. В конце каждого сезона, если оставалось несколько монет, Чанджин бросала их в горшок из темной глины и прятала его за панелью шкафа, куда ее муж положил два золотых кольца, принадлежавших его матери.
За едой Чанджин и ее дочь бесшумно прислуживали жильцам, которые горячо спорили о политике. Братья Чон не умели читать, но внимательно прислушивались к новостям в доках и любили обсуждать судьбы страны за обеденным столом. В середине ноября рыбалка шла лучше обычного. Братья Чон только что проснулись. Ночная смена уже собиралась идти в дом спать. Братья-рыбаки садились за еду перед выходом в море. Хорошо отдохнувшие и энергичные, они были убеждены, что Япония не сможет покорить Китай.
— Да, эти ублюдки могут ловить грызунов, но Китай им не проглотить. Это невозможно! — воскликнул средний брат Чон.
— Эти карлики не могут захватить такое великое царство. Китай — наш старший брат! Япония — просто сорняк, — отозвался Фатсо, младший брат, расплескав теплый чай из чашки. — Китай покажет этим сукиным детям! Вот увидите!
Бедняки насмехались над могучим новым властителем, сидя в обшарпанном пансионе и чувствуя себя в безопасности, ведь колониальная полиция не будет беспокоиться из-за того, о чем думают рыбаки. Братья расхваливали силу Китая — отвагу и решительность соседей, которые не сдавались. Корею японцы покорили уже двадцать два года назад. Двое младших братьев никогда не жили в свободной Корее.
— Аджумони,[2] — выкрикнул Фатсо. — Аджумони!
Чанджин знала, что он хочет еще еды. Он был мелким, но ел вдвое больше, чем оба брата, вместе взятые.
— Не нальешь еще миску твоего вкусного супа?
— Да, конечно, конечно.
Чанджин принесла с кухни суп. Фатсо буквально проглотил его, и мужчины пошли на работу.
Ночная смена вернулась домой, вымылась и торопливо поужинала. Мужчины раскурили трубки, посидели немного и ушли спать. А женщины очистили столы и спокойно ели свой простой ужин: теперь, когда мужчины спали, они тоже могли отдохнуть. Девочки-служанки и Сонджа прибрались на кухне и очистили грязные умывальники. Чанджин проверила уголь, прежде чем стелить постели. Разговоры братьев о Китае все еще крутились у нее в голове. Хуни обычно внимательно слушал всех, кто приносил новости, он кивал, потом глубоко вздыхал, прежде чем встать и вернуться к делам. Он бы сказал: «Неважно. Неважно, капитулировал Китай или сражается, мне пора выполоть сорняки на огороде, сплести веревочные сандалии, иначе у нас не будет обуви, а еще надо присмотреть, чтобы воры не попытались снова украсть цыплят».
* * *
Подкладка шерстяного пальто Пэк Исэка промокла и замерзла, но на исходе сил он все же отыскал пансион. Долгая поездка из Пхеньяна измучила его. В отличие от снежного Севера, холод в Пусане был коварен. Зима на Юге казалось мягкой, но студеный ветер с моря проникал в его слабые легкие и вымораживал до мозга костей. Покидая дом, Исэк чувствовал себя достаточно сильным для путешествия на поезде, но теперь снова лишился сил и нуждался в отдыхе. От железнодорожного вокзала в Пусане он нашел путь к маленькой лодке, которая переправила его в Йондо, а сойдя с лодки, он доверился угольщику, местному человеку, который привел его к двери пансиона. Исэк вздохнул и постучался, готовый к отказу, но полный надежды, что найдет кров и сможет выспаться этой ночью; по утрам ему бывало лучше.
Чанджин только что присела на матрас, прикрытый хлопковой тканью, когда младшая служанка постучала по дверной раме комнаты, где вместе спали все женщины.
— Аджумони, пришел какой-то господин. Он хочет поговорить с хозяином дома. Что-то о его брате, который жил здесь много лет назад. Господин хочет остаться. Сегодня вечером, — на одном дыхании проговорила служанка.
Чанджин нахмурилась. «Кому вдруг понадобился Хуни?» — подумала она. В следующем месяце будет уже три года с момента смерти ее мужа.
Ее дочь Сонджа уже спала на теплом полу, слегка посапывая, распущенные волосы были волнистыми от тугих кос, которые она носила в течение дня, и теперь рассыпались по подушке, словно мерцающий прямоугольник черного шелка. Рядом с ней оставалось достаточно места для служанок, которые еще не закончили вечернюю работу.
— Разве ты не сказала ему, что хозяин скончался?
— Сказала. Он удивился. Господин говорит, что его брат написал хозяину, но не получил ответа.
Чанджин села и потянулась за муслиновым ханбоком,[3] который едва успела снять и сложить аккуратной стопкой возле подушки. Она надела юбку, блузку и стеганый жилет. Ловкими движениями Чанджин собрала волосы в пучок.
Взглянув на гостя, она поняла, почему служанка не решилась его прогнать. Молодой человек был тонок и строен, как молодая сосна, прям и элегантен, а еще необычайно красив: ясные улыбающиеся глаза, крепкий крупный нос и длинная шея. Бледный, с гладким высоким лбом, он совсем не походил на их неопрятных постояльцев, требовавших еду или поддразнивающих служанок тем, что они не замужем. Молодой человек был в костюме западного покроя и толстом зимнем пальто. Импортные кожаные туфли, кожаный чемодан и городская шляпа делали его появление перед входом в скромный дом Чанджин неуместным. Судя по всему, у этого человека хватило бы денег, чтобы снять комнату в центре, в респектабельной гостинице для торговцев. Почти все гостиницы Пусана, где имели право останавливаться корейцы, были полны, но за хорошие деньги всегда можно что-то найти. А в такой одежде ему нетрудно было бы сойти за богатого японца. Служанка уставилась на гостя, разинув рот; она явно надеялась, что такому красивому господину будет разрешено остаться.
