— Ты помнишь о них? Можешь рассказать одну? — Попросила Ника.

Психея повела плечом. Её голос и тягучая манера речи успокаивали и убаюкивали Нику. Ей хотелось продолжать слушать эту загадочную девушку.

— Я почти всё забыла. Кроме одной. Наверное, очень часто слышала её в детстве. Эта история о Киммуксуке и его сестре, кане.

Ника не осмеливалась перебивать её, лишь кивнула, чтобы Психея продолжила.

— Однажды в непогоду муж с женой отстали от своего племени, и зимовать им пришлось в наскоро сколоченной лачуге. Вьюга за окном не унималась ни на день, мужчина с женщиной были вынуждены голодать. Женщина вскоре понесла двух детей, которых назвали Кимуксук и Кана в честь падавшего в ту ночь снега. Молодая семья еле-еле пережила тяжкую зиму, они уже собирались отправиться на поиски своего племени, когда вечером ранее в их дом пожаловала одинокая странница, рамаси — или злая колдунья. Муж понял это по упряжке, запряженной сказочными животными — латаки, это собаки с головами тюленей. «Пусти меня в дом переночевать, а я взамен дам тебе это мясо», — сказала рамаси, указывая крючковатыми пальцами на свою поклажу, где громоздились туши освежёванных животных. Мужчина понял тогда, что ему выпало столкнуться с потусторонней силой, но обычай требовал пригласить странницу в дом, поэтому он не отказал ей, тем более от вида свежего мяса он едва мог сдержать слюну.

«Пусть заходит, но пищу её трогать не смей», — шепнула ему жена. Она знала, к чему могли привести последствия такой встречи. Рамаси тем временем зашла в дом, не ожидая приглашения, и принялась хозяйничать: коптить тушки зайцев. Жена же смогла поставить на стол лишь корешки таволги, которые накопала с утра, да единственного пойманного в ловушку лемминга. «Не богат ваш стол, но вы не стесняйтесь, угощайтесь моими яствами», — предлагала колдунья, раскладывая щедро смазанные жиром ломти мяса.

«Не ешь, добрый мой супруг. — Шептала жена, — Рамаси ненавидят людей и всячески пытаются нам навредить. Нам будет достаточно и нашей еды». Рамаси же тем временем жадно пожирала разложенные ею угощенья. Её зубы щелкали по-волчьи, вгрызаясь в мясо и отрывая от него куски. Жена старалась не смотреть на неё, она молча жевала корешки розовой таволги, силясь разгрызть их, и баюкала двух своих чад на руках. За зиму грудь её совсем обвисла, молоко иссякло, и дети тоже постоянно просили есть, но она сдержалась, и не притронулась к угощениям рамаси. Мужчина же, съев лемминга, коего почти не заметил, долго пялился на колдунью. Та не церемонилась, оставляя здоровые куски мяса на костях, которые бросала прямо на пол. Одну из костей, не сдержавшись, мужчина поднял и обглодал, не в силах совладать с голодом.

«Не устоял! — Закричала рамаси с восторгом. — Отведал мяса, а сам и не заметил даже, что оно было человеческим!» Мужчина с ужасом взглянул на кость, которая сперва показалась ему оленьей ногой, но вдруг на одном её краю он отчётливо разглядел человеческие пальцы. «Будешь навеки теперь ты обречен!» — захохотала рамаси и испарилась в тот же миг вместе с повозкой и всеми своими угощениями.

С тех пор мужчина потерял рассудок. Больше ни одна пища, кроме человечины не приносила ему насыщения. Не прошло и дня, как он зарубил свою супругу топором. Её он ел всё лето и осень, отрезая от тела по небольшому куску. Детей он пока трогать не стал, решил, что сначала они должны подрасти. Подолгу пропадал он, оставляя Кимуксука и Кану одних, подстерегал в лесах одиноких охотников и таскал их тела домой. Так прошли годы. Дети выросли. В отличие от своего кровожадного отца, они никогда не пробовали мяса, питаясь лишь корешками, что собирали возле их хижины. В том месте, где их отец-каннибал закопал остатки их матери, постоянно прорастали высокие заросли розовой таволги, которая кормила их на удивление сладкими корешками. Кимуксук вырос угрюмым и сильным юношей, в то время, как Кана была мягкой и хрупкой. Кимуксук давно думал о том, как бы им обхитрить и сбежать от отца, попробовать найти других людей, он давно подозревал, какие чудовищные бесчинства совершает их родитель.

Но Кимуксук так и не успел привести свой план в дело. Одним утром отец решил, что Кана достаточно повзрослела, поэтому зарезал её ночью, и уже принялся потрошить, когда Кимуксук узнал, что случилось. В гневе он проткнул своего отца его охотничьим гарпуном — сестра была единственной, кого любил Кимуксук. На смертном одре разум отца немного прояснился, и он поведал своему сыну о том, как странствующая рамаси прокляла его, обратив в каннибала и заставив совершать такие злодеяния. Кимуксук решил, что раз рамаси косвенно виновата в крахе всей его семьи, то он заставит её вернуть хотя бы сестру.

Психея прервалась. Ника слушала её, затаив дыхание. История была действительно мрачной и пугающей, но метиска рассказывала её таким плавным и мелодичным голосом, что невозможно было не восхититься историей. Она вплетала в свой рассказ столько подробностей, что Ника никогда бы не поверила, будто Психея слышала его лишь в детстве. Возможно, в ней сохранился талант её предков к красочному и образному повествованию.

— Дальше я помню гораздно хуже, кирие, — призналась Психея, — простите…

— Ты хочешь вернуться туда? На север?

Психея уверенно кивнула.

— Все сейчас стремятся на север, кирие. Но люди бегут от отчаянья, боясь будущего. Меня же преследует прошлое.

— Что тебя останавливает? Из Харибды до Термины меньше дня пути. А дальше строго на северо-восток.

Психея потупила глаза в пол.

— У меня нет паспорта, кирие. Нет никаких документов.

— Как это? — удивилась Ника. — Ты говорила, что тебя забрал отец. Он что, не оформил тебе бумаги?

— Ему не позволили. Я родилась со свободным народом, и для всей Ойкумены я навсегда антропос. Я состою на учёте, числюсь в налоговых, но прав, как у полноценного жителя у меня нет, и не будет. Поэтому приходится работать здесь обычной горничной. Для такой работы документы не нужны. Платят мало, работы много. Без паспорта перемещаться нельзя. Фальшивые документы тоже стоят много. На зарплату горничной мне не потянуть. Особенно сейчас, когда поезда убирают из расписания, обрубая сообщение с отмененными землями. Я работаю тут, коплю деньги, но и жизнь в Харибде очень дорогая. Нужны ещё сани с собаками и провизия. Какие-то средства на взятки патрульным. Я никогда этим не занималась, мне потребуется сопровождающий. Я не знаю точной дороги, и как найти своё племя. Попасть туда на самом деле очень сложно и дорого.

— Точно… — протянула смущённая Ника.

Нике стало немного стыдно. Для них с Эльпис деньги не представляли проблемы, они жили в самом дорогом номере в центре Харибды. А ведь там, на улицах города, люди хватались за любую возможность подзаработать, экономили на всём, скрупулёзно копили на билет в один конец. Стыд едва не заставил её предложить деньги Психее, но в последний момент фиалковые глаза девушки укололи её ледяными брызгами океана. Она слишком гордая для того, чтоб взять.

Ника тяжело вздохнула, перешагнув через запретную черту. Она подтянулась к Психее и обняла её.

— Мы жаль, — прошептала Ника. К её радости, Психея не отстранилась, а ответила на объятья.

— Спасибо, кирие, — отозвалась она тихо.

— Зови меня просто Ника. — Сказала она, хотя и догадывалась, что та не послушает.

Как бы Эльпис отреагировала на эту сцену? Осудила бы её? Разозлилась? За долгие годы, что они провели вместе, Ника никогда не проявляла хотя бы малейшего интереса к другим людям. Что же поменялось сейчас? Почему она испытывала это инородное влечение к маленькой Психее, а не к своей единственной музе? Что-то менялось в ней самой, что-то, чего Ника пока что не понимала.

Перед ней, прямо в её объятьях, был совсем ещё маленький ребёнок. Сколько Психее лет? Едва ли больше восемнадцати. Совсем одинокая, чужая среди белых жителей севера, девочка, сбежавшая от отца с жаркого юга в большой незнакомый город. Нике хотелось утешить это потерянное дитя, хотелось спасти её. Но сейчас она была не в силах спасти никого. Ни Эльпис, ни себя. Единственное, что она могла дать — своё сострадание и объятья. Именно в этом она и сама так отчаянно нуждалась.