Я говорил, что Петру на вид было лет сорок? Нет, это не ошибка. Страшно было представить, сколько нервных клеток потерял этот человек за девять лет здесь. И это ещё не считая войны, через которую он прошёл.

Меня немного напрягало, что человек с таким кровавым багажом за спиной был настолько уверен, что не сможет мне помочь.

– Зачем же ты взялся меня учить? – спросил я, поднимаясь на ноги.

– Хочу дать тебе шанс. Ты же здесь по ошибке. Не научу драться – хоть помогу пожить подольше.

Вот так вот. Я должен был умереть на арене, и передо мной стояла лишь одна задача: проснуться на следующий день. Отложить неминуемую судьбу, просто прожить чуть дольше. Ничего не оставалось, кроме как принять это.

– Спасибо, Петя. Ну что, не будем тянуть?

Он учил меня до самой ночи. Лязг мечей отражался от голых стен тренировочного зала, сливаясь в единый непрерывный гул. Порой я чувствовал, что больше не могу, и хотел сдаться, но мысль о скорой смерти давала второе дыхание снова и снова. Моя реакция заметно улучшилась, я знал базовые приёмы и успешно их отражал. Пётр оказался талантливым учителем, и теперь я мог даже перейти в нападение, хоть и навыки эти помогли бы разве что против другого новичка. Обезоружить врага, обмануть его рефлексы, лишить главных козырей – это всё то, чего я ещё толком не умел, но держал в голове, что это и есть залог победы.

И самое главное – забыть, что передо мной человек.

Многие ли из вас способны на убийство, пусть даже ради собственного спасения? Все мы понимаем, что не сможем после этого спокойно спать. У меня же стоял выбор между сном беспокойным и сном вечным.

Одно я знал точно: если смогу вернуться отсюда живым – жизнь буду ценить ещё больше, и свою, и чужую. Только побывав на грани жизни и смерти начинаешь понимать, насколько хрупка твоя жизнь. Только убивая, начинаешь понимать, насколько ценна жизнь человека.

Одни убивают ради самообороны, другие – из корыстных целей. Не знаю насчёт вторых, но первым потом точно живётся несладко.

«Смогу ли я после этого жить прежней жизнью?»

Хотя, о чём это я? Мой дом теперь здесь. Прежней жизни уже не будет.

Прочно сцеплять ноги с землёй. Парировать удары. Попытаться предупредить атаку врага. Когда в руке гладиус, решают колющие удары. Не рубить голову соперника, а пронзать его горло насквозь. Прессовать щитом, прижимая оружие противника к его собственному телу, и не давать надавить подобным образом на себя.

Забыть увиденные фильмы с красивыми боевыми стойками и ударами. Щит должен закрывать меня всегда. Не размахивать мечом попусту: каждый удар должен быть на поражение.

Пот стекал с меня даже не ручьём, а самым натуральным водопадом. Руки и ноги отваливались, а сердце колотило так, будто хотело пробить рёбра. Самым глупым советом было «не волноваться». Я волновался уже сейчас, и даже страшно было подумать, какой нервоз у меня будет завтра.

Но нервничать нельзя. Нервы вызывают скованность движений и тремор. Ни то, ни другое мне на пользу не пойдёт.

– У нас бутылка коньяка припрятана, – полушёпотом сказал Пётр. – Бандиту из соседнего блока тайком принесли родные, а мы у него её за сигареты выменяли, пришлось хорошенько поторговаться. Глотнёшь перед боем.

– Едва ли тут поможет один глоток, – выдавил я в ответ.

Мы потные сидели на полу, облокотившись о стену, и говорили с перерывами на одышку (моя, само собой, была куда сильнее).

– Как самочувствие хоть? – спросил Пётр после небольшой паузы.

– Как огурчик… маринованный.

Мой репетитор по выживанию посмеялся.

– Скажи спасибо, что Вернер не был бестиарием, – сказал он.

– Кем? – переспросил я.

– Бестиарием. Все гладиаторы делятся на мурмиллонов – это все мы, димахеров, эквитов, цест и бестиариев. Последние – самые крепкие, сражаются с животными. Публика любит это дело. Сюда привозят различных животных со всего света, у них там целый зверинец. Дрался бы ты сейчас с бегемотами всякими да носорогами.

Я улыбнулся.

– Не думал, что здесь такая сложная система.

– Эта она со временем упростилась ещё. Мурмиллон – это гладиатор с гладиусом и щитом как у древних легионеров. Почти как у них. Всё-таки, они претерпели изменения за многие века. Раньше мурмиллоны между собой не сражались, огромное количество разных типов гладиаторов сходились в боях друг с другом. В итоге система стала упрощаться, остались только самые востребованные публикой типы, и всё чаще в боях стали сходиться бойцы одного типа. Теперь мурмиллоны дерутся с мурмиллонами, димахеры с димахерами… ну и так далее. Хотя бывают и исключения иногда. Ходит слух, что стрелки скоро появятся. Так что будут ещё и дуэли у нас на арене. Короче, начитался я об истории амфитеатров за время заточения.

– Где же все остальные, если мы все мирмиллионы? – спросил я.

– Мурмиллоны, – поправил меня Пётр. – В других блоках. В нашем только военнопленные мурмиллоны. В Риме всё по полочкам принято раскладывать. Ладно, – прервался он. – Не забивай голову. Тебе отдохнуть надо. Закончим на сегодня.

– Спасибо, Петь. Спасибо за всё.

Не совру, если скажу, что это была самая жуткая ночь в моей жизни. Руки тряслись уже сейчас. Я лежал на жёстких нарах и не мог подложить под голову ничего, кроме одежды. Всё, чего сейчас хотелось – это провалиться в забвение и прийти в себя в отеле «Лирика» на мягкой кровати.

«Это ведь просто страшный сон…»

Мне так хотелось в это верить, что я себя почти в этом убедил. Но в глубине души прекрасно понимал: никакой это не сон.

Я стал думать о Снежане, которую никогда не увижу. О детях, которые у нас никогда не родятся. О местах, в которых никогда не побываю. О планах, которые никогда не воплотятся в жизнь.

Однажды оружие, которым сражались ещё древние римляне, пронзит мне сердце. Или живот. Или горло. Или что-нибудь ещё. И скорей всего, это произойдёт завтра. Точней, уже сегодня.

Мы не привыкли бояться смерти. Живём так, будто нам отведено, по меньшей мере, лет триста. Но если врач скажет вам, что у вас смертельная болезнь, которая убивает в течение десятилетий, но – будьте уверены – непременно убивает, то вы наверняка впадёте в депрессию. Часто ли вы думаете о том, что сегодня-завтра вас может сбить машина, или что вам на голову упадёт кирпич из старого ветхого здания? А ведь это происходит, и нередко. В нашем мире нет ничего более простого, чем умереть от несчастного случая. Но мы не боимся, пока к виску не приставят дуло пистолета. Пока в результатах анализа крови мы не встретим слово «положительный».

Только сейчас я понял, насколько всё ничтожно. Я умру – не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Наше с вами различие в том, что я знаю, что, скорей всего, погибну этим днём.

И теперь я боялся смерти.

– Отпустите меня, – прошептал я. – Я хочу жить. Хочу провести жизнь со Снежаной. И плевать на деньги. Я смогу. Только дайте шанс.

Никто никакого шанса давать мне не собирался. В этом мире так не заведено. Ни в одном из миров.

Я стал проваливаться в сон. Нервы нервами, но организм требует отдыха, особенно после таких утомительных нагрузок. А во сне всё сразу становится хорошо. Ты забываешься, а поутру кажется, что всё плохое вчера было ненастоящим. Что всё это тебе лишь приснилось.

– Вставай! – послышалось сквозь сон.

Сладкое забвение отхлынуло. Я резко открыл глаза. Около нар стоял крепкий мужчина в форме, судя по погонам – тессарий. Остальных званий, правда, я так и не выяснил.

– Подъём, Вернер. Или команда «Подъём» была не для тебя? Все жрут час, потом у гладиаторов полчаса на подготовку к бою. Выступают Хоривин, Вернер, Шустер и Майер.

Вигил вышел за дверь.

– Они ещё и время дают? – спросил я у уже вставшего Вилберта.

– Ты нужен им боеспособным, – ответил он. – Иначе шоу не удастся. Это же не просто казнь.

– Вот уж утешил, – только и ответил я, после чего встал и начал одеваться.