– Не устал ли ты так жить, Рустем? Почему ты это сегодня сделал? Ведь ты мог его отпустить.

– Все мы по-своему устали. Не правда ли? Но работа есть работа. Ты вроде так говорил?

– Это не была работа!

– Ра-азве?

– Так точно! Ты просто убил из мести. Или какого-то похожего чувства.

– Ммм. Я и забыл. Тогда, да. Ты прав. Наверное, мне стоит пойти на его убогую могилку и положить пару цветов, словно я раскаиваюсь. Как думаешь?

– Рустем! Зачем ты играешь роль больного психа?

– Когда нужно чтобы тебя считали психом, нужно всего лишь озвучить правду. Ну, а насчет отпустить, – равнодушный океан в моих глазах выплеснул огромной волной ответ на Петра. – Нет! Не мог.

– Почему? Объясни, почему?! – он сморщил лоб в нетерпении.

– Потому что легче всего быть под маской именно психопата.

– Любопытно!

– Хы. Я тоже так думаю. Правда, психопаты убивают бесцельно. Просто так, кажется.

– Я не психиатр. Я не в курсе причин. Но и то, что я видел, подпадает под это. Что-то звериное было.

– Определись, что ли! Псих или зверь?

– А тебе что самому больше нравится?

– А это не так важно. Что-то одно всегда приедается. Так что насчет главного героя? Тебя устроит такой ответ?

– Одни вопросы! Придется слегка додумывать образ.

– На то ты и автор. Уже есть главный герой. Осталось дорисовать весь сюжет.

– А зачем? Все и так красиво. Дорисовывать придется только мелкие детали, такие как… Над этим еще нужно подумать как следует.

– А название? Оно уже имеется для такого херового романа?

– Почему херового? Неужели ты думаешь, я не смогу…

– Роман будет хороший, а герой – херовый. Извини, если ты выбрал главного героя в виде меня, то иначе и не скажешь!

– А это идея! Херо-вый роман! – Петр провел ладонью по лицу и буквально замер, обхватив пальцами выступающий свежевыбритый синюшный подбородок.

– Хы. Ты это серьезно?

– А почему нет? Ты только послушай версию! Она любопытная! Херовый – не с точки зрения плохого романа, а как акцент, что роман о человеке, то есть главном герое. А герой – это херо. Я в школе учил немецкий язык, с английским не очень, но помню, игра такая была американская. Про героев.3 Не играл?

– Я с играми на «ты» только с недавних пор, как знаешь, – я пожал плечами. – Значит, Херовый роман?!

– Однозначно, Херовый! Надо запомнить! – он озарился, с воодушевлением подмигнул правым глазом.

Мне было сложно объяснить Петру, что я не вкладываю что-то особенное в смерть, как другие люди. Как что-то таинственное и страшное. К чему невозможно прикоснуться. Для меня это определенное действие, как и все другие, как бы грубо и безнравственно это не звучало. Причина. Личный довод для меня. Конечно, если это не касается работы. Тогда – вне личного мнения. Только работа. Без чувств. И к этому я тоже долго шел, отбрасывая человеческий фактор с наличием чувств и душу. Мне не нужны пытки, мучения. Нужен только факт. Смерть как данность и побыстрее. Финишная прямая. В ад. Для жертвы и меня самого.

Однажды я пустил в свою душу волка. Сознательно. Чтобы оправдывать свои злодеяния звериной сущностью. Потому что долгое время не мог уложить в своей голове, как я хладнокровно расправился сначала с родным отцом, а потом еще с несколькими людьми, в угоду перспектив работы с Шефом.

Волк хорошо прижился в моей душе, что многие годы меня даже не ломало от убийств и других пороков. Вся моя правильность, которую воспитывала во мне любимая бабуля, канула в забытье. Но животная натура совершенно бесхитростная. И именно потому из меня многие годы был только хороший исполнитель. Без собственного мнения. Я просто беспрекословно подчинялся. Не умел играть, да и не хотел. Мой статус преданного пса меня полностью устраивал.

Но, к сожалению для моих жертв, жизнь я проживаю не волчью. Маска зверя прячет под собой всего лишь человеческую сущность. И, пожалуй, очень слабую. Неспособную прощать, когда это жизненно необходимо, и наоборот. Зверем быть или в маске психопата намного проще в такие моменты. Свое же истинное лицо я, пожалуй, оставил только для женщин. Но желательно одной. И навсегда…

Любовь однажды села напротив моего тела и начала медленно снимать все мои маски, плотно вросшие в лицо. Она даже не боялась увидеть под ними что-то неожиданное. Чувства оголяли настоящего меня, которого я заковал под плотную броню. Потерявшись в ста масках, я стал безликим. А когда я наконец увидел себя настоящего, кажется, что я испугался. Еще больше. Ощущать себя психом или зверем было проще.

Быть исполнителем любых сложных убийств долгие годы, не вникая для чего, почему и как, – легче, потому что быть настоящим – почти невозможно. Чувства, зажатые в тиски, и сердце, которое постоянно не на месте, – дешевенькое кино, которое я себе состряпал, длинною в собственную жизнь. Я играл роль, которая мне нравилась, ведь мне было стыдно играть другие роли, а грандиозные махинации с масками заканчивались всегда при виде прекрасного.

Но всего этого не объяснить человеку, который живет по другим критериям добра и зла. Я просто сказал банальные вещи, которые Петр хотел от меня услышать. И, услышав, он успокоился. Герой его книги – почти достойный человек с муками совести. Но это не точно. Точно только то, что название для своего романа он выбрал хорошее…

Я помню то время, когда девочки в школе мечтали стать моделями подиумов, что было равнозначным проституции, а парни – киллерами. Помню это время лично. Правда, в школе представление об этих профессиях совершенно иное. Да и для взрослых, как оказалось впоследствии, тоже. Любое понимание о чем-либо всегда складывается из рассказов других об этом, обучающих книг, документальных фильмов или личного опыта, но чаще всего именно печального.

Я пришел в профессию после того, как судьба назначила мне экзамен. Когда я убил впервые – это не сделало меня киллером. Это была бытовая ситуация с родным отцом, вышедшая за пределы добра. Я стал убийцей, но не киллером. Тогда я точно знал причину своего поступка и оправдывал себя этим, как и сотни, и даже тысячи других людей, которые за подобную бытовуху сели в тюрьму. Я не сел – мне повезло. Но нас, убийц, объединяло то, что мы в большинстве знали причину своего поступка. Мы точно могли сказать, почему это произошло: выстроить из рассказа цепочку из действий, которые привели к черте.

Сорвало все петли. Осколки разлетелись фонтаном. Тупое чувство опустошенности и безысходности накрыло все тело и душу. Мысли в голове не умещаются. Стало слышно тугой стук сердца и неровное дыхание. Щемящая тоска сковала последние разумные доводы против преступления. В руках уже что-то вроде орудия для убийства, и дьявол на плече учит не сомневаться в том, что делаешь. Наконец мороз прошиб по коже, выпустив мурашки; холодный огонь равнодушия пробежался по телу, опалив все волоски. И только одна мысль на повестке жизни – “будь что будет”, тем более что часть тебя не понимает, что делает, уже танцуя на осколках до крови. Убийство ставит точку в цепочке из поступков и действий. После него приходит понимание, что дальше так жить было просто невозможно; что иначе было никак нельзя; что не было дороги вперед. И, кажется, снова все это выглядит как оправдания.

Чтобы стать киллером, нужно убить без причины. И, сделав это, не повести и бровью. Только это отличает того, кто стал убийцей волею обстоятельств, от того, кто им является и дальше. И я не беру в этот расчет тех, кто убивает ради своего извращенного удовольствия, или больных людей психически. Я говорю только о тех, для кого это – профессия. Где ты специалист определенного рода занятий, который получает за свою работу деньги, блага (в моем случае – бонус).

Я видел очень много документальных сюжетов о киллерах, не раз просматривал фильмы о них и даже лицезрел таких людей лично. Я не раз сталкивался в пьяных разговорах или дружеских беседах обсуждение каких-то телепередач о заказных убийствах, розыске исполнителя и заказчика, нравственных аспектах профессии и сотни доводов против нее. И чаще всего меня это заставляло только улыбаться.