Мои друзья тоже приняли Карла в свой круг. Он уже прилетал к нам в кампус вместе с Ульвеном, но эти визиты не афишировались и сводились к работе над «Песнями Теллус» в студии фонологии. Теперь я показала ему, где мы учимся, с кем я живу и общаюсь помимо занятий. Рэо бурно радовался новой встрече с давним приятелем. От своей нелепой влюбленности Рэо давно уже освободился, все его сумасбродства превратились в сборник стихов, ставший гордостью Колледжа: книжечку напечатли на настоящей бумаге и выставили в нашем музейчике как первый образчик поэзии европейского типа на языке драконоидов планеты Орифия. Саттун компетентно расспрашивала Карла о космолетах, и я почти ничего не понимала в их профессиональной беседе. Фаррануихх, погруженный в завершение своей магистерской, всё-таки выкроил время познакомиться с моим женихом.

Посетили мы с Карлом и с бароном Максимилианом Александром и другие интересные места Тиатары. Я не буду об этом подробно писать. Туристические впечатления – не главное. Карл присматривался и, конечно, прикидывал, сможем ли мы – захотим ли – остаться здесь надолго или вообще навсегда. Для этого ему требовалось основательно перестроить всю уже загодя сконструированную в его голове картину нашего будущего. Немецкая основательность и аккуратность столкнулась с непредсказуемостью Космоса и с моей мексиканско-русской тягой к отчаянным импровизациям. Мне нравится сказочный принцип «пойди туда, не знаю куда, добудь то, не знаю что» (образ действий любого космолингвиста!), а Карл до сих пор привык, что все планы должны быть в деталях выстроены, и им надлежит неукоснительно следовать. Теперь Тиатара медленно, но неуклонно, меняла и его, и меня. Не без помощи магистра Джеджидда, который тоже вроде бы проповедовал верность регламенту и последовательную систематичность, как в жизни, так и в науке, однако время от времени сам же их нарушал.

Праздник в честь его возвращения оказался хоть и семейным, но более многолюдным, чем прежде. Кроме нашей обычной компании и Маиллы с Ассеном прибыла госпожа Ильоа с супругом Иллио Сеннаем, занимавшим должность одного из выборных управленцев Миарры, а также кузен господина Иллио, владелец кофейных плантаций на склонах Маджэхха, Фаннэй Наиссан. Насколько я сумела понять, этот выбор гостей оказался компромиссом между принцем и его матушкой. Она оставалась любезной с его друзьями-землянами, а взамен хотела присутствия благородной родни – и возможно, надеялась, что Фаннэй и Иссоа друг другу понравятся. Разговор за столом протекал в приятно-поверхностном тоне. По-настоящему важных тем не касались. Поздравляли магистра с обретением нового статуса в колледже, вежливо интересовались, как проходил сам процесс защиты, насколько по сравнению с Межгалактическим университетом наш Колледж выглядит провинциальным, как он общался со множеством виссеванцев – они ведь светятся и непрестанно меняют окраску, наверное, это так утомительно…

Ульвен отвечал обстоятельно и терпеливо, а порой увлекался рассказом. Но мысли его витали не здесь – я слишком хорошо его знала, чтобы этого не понимать. И Иссоа, конечно же, тоже глядела на брата восторженными и в то же время встревоженными глазами. Никакой Фаннэй ее совершенно не занимал. И владелец плантаций не знал, как держаться, когда натыкался на взгляд алуэссы, принявшей обличие юной девушки. История про Лорелею, к нашему общему облегчению, не обсуждалась. Вероятно, Ульвен с госпожой Файоллой решили, что говорить об этом открыто даже с родственниками ни к чему. Есть певица, есть песни, а кто она – пусть гадают.

Ночевать остались лишь я и Маилла, остальные гости уехали.

И наутро Ульвен повез, как обычно, кататься на яхте трех девушек. А на пристани к нам присоединились Карл с отцом. Только так мы могли оказаться в своем кружке и поговорить откровенно.

Когда мы отплыли, я спросила, о чем его диссертация. Хотя вчера за столом ее упоминали почти через слово, никто из родственников не поинтересовался научной концепцией, заранее рассудив, что в такие дебри не стоит соваться. Наша космолингвистика выглядела для них как Ассенова астрономия – престижно, изысканно, респектабельно, но непонятно.

– «Процесс развития космолингвы как живого разговорного языка», – с удовольствием произнес Ульвен.

– Живого? – удивилась я. – Он же искусственный?

– В этом и новизна, – пояснил мой учитель. – Все думают, будто космолингва – это лишь то, что выходит из лингвочипов в виде текстов или смоделированной звуковой речи. И этот язык, несомненно, изначально совсем не живой. Он собран из множества разнородных элементов. Система правил, как всем известно, проста и строга: никаких исключений. Естественным образом такой симулякр родиться не мог. Но, попадая в природную, живую среду, космолингва начинает приобретать черты, не свойственные механической речи. В нее проникают эмоции, формируются собственные слои жаргона, сокращения, даже метафоры. Я, работая в Колледже, много лет наблюдал и записывал, как говорят на космолингве студенты с разных планет. И имел возможность убедиться в том, что та космолингва, на которой с вами общается, например, профессор Уиссхаиньщщ, и на которой болтаете между собою вы, это несколько разные языки.

– Может быть, нужно ставить вопрос об устной и письменной форме? – предположила Маилла. – Ведь грамматика та же?

– Естественно. Но не совсем. В устной речи грамматика всегда упрощается. В космолингве скорее наоборот. В нее стихийно привносят то, к чему привыкли в родном языке. Карл, вы строите фразы совсем по-немецки, и конструкции получаются сложными и извилистыми. А Юлия эмоциональна, у нее – парад восклицаний и междометий. И всегда произвольный порядок слов. Примерно как в русском. Иссоа любит, чтобы звучало «красиивоо» – соответственно выбирает и лексику, она склонна нанизывать синонимы и прилагательные, привнося в космолингву музыкальные ритмы. Правила всюду сохранены, но их жесткость утрачена.

– Так язык ведь всегда отражает мышление, – напомнила Маилла.

– А мышление развивается, – согласился Ульвен. – Поэтому та космолингва, которая существует реально сейчас, отличается от исходного прототипа. Даже если не принимать во внимания многочисленные заимствования и неологизмы, вроде терминов, связанных с игрою на скрипке. Я сравнивал парадигмы по разным параметрам. Уверю вас, это так.

– В космолинге есть диалекты? – спросила я.

– Как во всяком живом языке, – подтвердил он. – Это я тоже утверждаю не наобум, а проанализировав множество материалов с разных планет. Разговоры, записанные на межпланетных станциях, варианты космолингвы, бытующие на планетах среди местного населения, профессиональная лексика… Да хоть бы эта наша беседа.

Мы удивленно переглянулись, потому что вдруг сообразили, что все время говорили на космолингве и не воспринимали ее мертвую речь с затхлым привкусом. В устах Ульвена она была исключительно гибкой.

– А что сказали твои оппоненты? – полюбопытствовала Маилла.

– Самое веское из возражений: живым называется тот язык, на котором кто-то говорит от рождения. Космолингва не перенимается от родителей, а выучивается, пусть и в детстве.

– И ты что ответил?

– Во-первых, я пишу не о том, что космолингва уже превратилась в такой же язык, как прочие, а о тенденции. О вселенском процессе. Мы не вправе заранее утверждать, что нигде не возникнет такая ситуация, при которой родным языком для кого-то окажется именно космолингва. И такие случаи есть, хотя они единичны. В основном на замкнутых орбитальных станциях, где производят детей из пробирки. Более экстравагантный пример я привел со ссылкой на барона Максимилиана Александра: космолингва – родной язык всех мыслящих роботов на планете Арепо.

– Но это же искусственный интеллект, – возразила я.

– Видела бы ты этих роботов, Юлия, – усмехнулся барон. – Впрочем, лучше к ним не соваться.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.