Их мысли, как сказали бы танглеевцы, качались на одной волне.

Тогда все было по-другому. А ныне…

Ныне звучание его имени сжимало Олеандру горло. Из того притворства, по дурости спутанного с родством душ, он вынес одно: дружба – не клятва на века. С ней никогда не знаешь, что разольется по телу в следующий миг: тепло от подбадривающего похлопывания или кровь от кинжала, всаженного меж лопаток.

Пути Судьбы неисповедимы, – голос брата отразился в сознании на удивление отчетливо.

– Боги… – Олеандр зашипел – шею в который раз обожгло.

Он ведь рану не промыл!

Пришлось исправлять оплошность. Пусть вода не нашлась, но склянки с травяными настоями обнаружились. Одна из них перекочевала на подоконник, потеснила пустующие горшки для цветов. К оконцу со скрипом подъехало и кресло, там же пристроилось небольшое зеркало на ножках.

Долго Олеандр промывал два косых пореза. Сперва, шипя и морщась, отрывал от них ворот вместе с запекшимися корками. Потом кровь стирал и оценивал – нужны ли швы? Следом напитывал обеззараживающим раствором. И вот набухшие алым тряпицы улетели за плечо.

Руки перематывали шею в тот миг, когда взор прилип к Эсфирь. Её крыло, доселе спокойно расстеленное по полу, дернулось. Олеандр дёрнул щекой, снова ощутив странный трепет сердца.

Сознаться, ему не терпелось обрушить на Эсфирь град вопросов. Скорее всего, она кочевала, а крылатые путешественники в Барклей – гости редкие. За прожитые годы он встретил пару стемф, которых высвободил из плотоядного бутона, прежде чем тот ими отужинал.

– Странная ты все-таки, – проворчал Олеандр, натягивая тунику. – Как можно сущность свою не помнить, ну?! И на кой ты хину в пасть лезла? Не знаю, как принято у вас в клане, но у нас в битвы рвутся хранители! Стража! И то не всегда. Лучше миг побыть трусом, чем навсегда стать мертвецом.

Эсфирь, зелен лист, молчала, продолжая тихо сопеть, уткнувшись носом в подушку.

Занятная все же штука – истощение. Как ни шуми, хоть бревна над ухом опустошенного пили, он и бровью не поведет. Недаром толкуют, что потеря чар на поле брани равносильна смерти.

Олеандр нащупал сапоги, обулся и выполз из кресла. Ему полегчало. С души будто камень упал. Даже странно, учитывая, что с тем же успехом он мог бы выместить недовольство на кустарнике.

Ладно. Поднимется на чердак. Глядишь, раздобудет пару-тройку пледов и доспит на полу.

Он шагнул к лестнице. И замер, остановленный внезапным стуком в дверь.

Проклятие!

– Господин Олеандр! – прикатился в хижину взволнованный голос. – Прошу прощения, но мне нужно с вами поговорить.

– Мне тоже много чего нужно, Драцена, – узнав хранительницу, отозвался Олеандр. – Я спать хочу.

– Так раз вы все равно пробудились, – не сдавалась Драцена, – может, выйдете ненадолго?

– Кто-то покалечился? – поинтересовался Олеандр, сгибая и разгибая занемевшую спину.

– Не совсем.

– Пожар?

– Нет, там…

– Аспарагус издох?

Навряд ли, конечно, архихранитель их всех еще похоронит. Но помечтать-то можно?

– Господин Олеандр!

– Потом побеседуем.

– В лесу тело нашли! – выкрикнула Драцена и тише добавила: – Дочь Хатиора, Спирея, мертва!

Услышанное отозвалось в груди жжением – будто раскаленные угли у ребер проросли, как семена. Не слишком хорошо, но Олеандр знал Спирею. Его дед и её отец распрощались с жизнями в одной битве.

Сердце, уколотое тревогой, дрогнуло. Разум озарила надежда: «Может, это ошибка?»

Олеандр отодвинул задвижку. Толкнул дверь и воззрился на Драцену. Молча – лицо выражало мысли не хуже слов.

Она устало выдохнула. Кивнула, подтверждая сказанное.

– Что произошло? – Его голос сорвался, звеня тревогами. – Как она… Где? Почему?..

– Лучше взгляните. – Драцена оправила плащ, сомкнутый под горлом брошью-трилистником.

И застыла. Уловила донесшийся из недр дома лепет:

– Капстэ ти фотья, – молвила Эсфирь тихо и мелодично, но почему-то её слова отдавали проклятием.

Наверное, потому что переводились с древнего языка как «Гори огонь». Ну или что-то близко к этому.

Выругавшись, Олеандр отступил от двери, чтобы углядеть Эсфирь. Она до сих пор мирно дремала, смешно хлопая губами. Чисто пташка, ожидающая, когда матушка бросит червя.

– Э-э-эм, – Драцена уже стояла рядом. Почесывала обритый череп. – Эта девочка…

– Прошу, никому о ней не говори, – взмолился Олеандр, вытолкав хранительницу на крыльцо и запирая дверь. – Я у Морионовых скал её встретил. Гнался за хином и… Долго рассказывать! Она чар лишилась, похоже. Теперь пару-тройку дней проспит.

– Будьте спокойны, не скажу. Но… Кто она?

– Не знаю.

– Серьезно? – вопросила Драцена. – Ужель и правда не ведаете? Полагала, вы ведаете обо всем на свете…

Лесть то была или нет, а зверь в груди Олеандра благодарно замурлыкал. Хотя вскоре поперхнулся и затих, ведь скрытность обернулась крахом.

– …Идёмте?

– Да.

Отличало Драцену одно прекрасное качество – ненавязчивость. Было видно, интерес бьёт в ней ключом, но быстро угасает под давлением чужой просьбы. Щелкнула серебряная заколка, и перед носом Олеандра расстелилась накидка воина, подцепленная кончиком пальца.

– Наденьте, – посоветовала Драцена. – Шея у вас перемотана. Да и рубаха в крови измаралась.

Точно! Олеандр мысленно отвесил себе пинка и набросил плащ.

Беглый взгляд на сумеречное небо. Выдох… и он сбежал за Драценой со ступенек, пересёк округлый дворик. Не сговариваясь, они нырнули под занавес из лиан. Над их макушками сомкнулись своды глухого тоннеля, пошитого из скрученных прутьев, подбитого мхом.

Собратьев такие коридоры не прельщали. Сгнившие. Неустойчивые. А Олеандр сберегался в их тиши от издёвок Аспарагуса и ревности суженой. От уничижительных пересудов и вопросов «На кой наследник патлы отрастил до лопаток? На кой пять серёг-колец нацепил? Не под стать ведь сыну правителя побрякушками бряцать! Не под стать косицы заплетать!»

Не мог Олеандр похвастаться, что изучил тоннели назубок, но половину поселения точно обежал бы, сокрытый от цепких глаз – соплеменники иногда и не ведали, что он рядом притаился.

Под сапогами пружинил настил. Завитки ушей то и дело распрямлялись, тронутые свисающими лозами. Олеандр скрутил волосы в узел и снова уставился Драцене в затылок.

Со спины она мало чем отличалась от юноши. Да и спереди тоже, потому как пышной грудью не славилась. Женщину в ней выдавали кисти рук, изломы запястий, когда она жестикулировала в такт словам.

Скорее уж Олеандр больше походил на девушку. Из-за малого веса, мягких черт лица и длинных волос его нередко нарекали девицей. Пока он не подавал голос. Шелковый баритон достался ему в наследство от отца.

Разумеется, дриады и по лицу не спутали бы наследника с девчонкой. Но чужаки, взирая на него, порой каменели, думая и прикидывая, кого же им посчастливилось встретить: юношу или девушку?

– Не ведаешь, кто к переполоху листья приложил? – пробубнил Олеандр, подслеповато щурясь.

– М-м-м, – протянула Драцена. Каждый её шаг сопровождался ударом ножен по бедру. – К вашим поискам в лесу?

– Угу.

– Зефирантес…

Ну конечно!

– … вроде бы он искал вас вечером. К ночи обеспокоился, поэтому и обратился к архихранителю.

Обратился? А то как же! Наверняка вломился в дом и в красках обрисовал картину гибели наследника. Видит Тофос, Аспарагус столкнулся с проблемой, выраженной вопросом «Как выставить из обители бугая весом с гору?» и пришел к выводу, что проще внять мольбам.

Запах гнили усиливался, подогреваемый нараставшими топотом и гомоном. Лучи света все чаще выстреливали из прорех в потолке. Пятно света впереди разрасталось.

Чем ближе Олеандр подбирался к выходу, тем пуще тряслись поджилки. Взирать на мертвое тело Спиреи? Он вовсе этого не желал. Потому и оцепенел, когда мох перетек в протоптанную дорогу.

Тучи дриад стянулись к краю поселения. Цепи желающих вызнать, что произошло со Спиреей, кривились и путались. Уползали к постройкам-лекарням. Воздух гудел. Нагрелся от летающих шепотков – того и гляди загорится. Кто-то обвинял Спирею в распутстве. Мол, любила она в догонялки с младыми мужами играть. Прыгала по ветвям, вот и свернула шею – Тофос наказал. Другие возражали, мол, шея-то у нее цела, а ума капля, раз по ночам у Морионовых скал гуляла.