Разум переваривал узримое медленно. А когда переварил, в голове будто пожар разгорелся.

Безумие! Вздор! Нелепость! Устои клана дриад возбраняли раздел чар между теми, кто не приходился друг другу родственниками! В Эпоху Стальных Шипов за такой проступок отрубали руки, приравнивая его по тяжести к супружеской измене!

Конечно, ныне варварский закон канул в небытие, но!

В сознание Олеандра вонзилась следующая мысль: «Аспарагус попирает стальные традиции»! А затем еще одна: «Чего застыл? Немедленно отпихни его!»

– Еще немного, – вымолвил архихранитель с твердостью, какую обычно проявлял отец Олеандра.

– С у-ума сошел?!

Олеандр до того лихо выдернул руку, что не удержал равновесие и повалился на спину. От резкого восполнения чар заныли зубы. Горло засаднило, как если бы он залпом осушил кувшин с кипятком.

– Напоминаю, – прилетело сверху, – что не так давно вас едва не отравили. Молю, не растрачивайте колдовство. Право, наследник, уж точно не на пустую беготню за силином.

– Не понимаю тебя, – просипел Олеандр, глотая ртом, казалось, пропитанный пламенем воздух. – Что ты творишь вообще?! Сначала молчать просишь, потом драчунов не дозволяешь разнять, а теперь вдруг чарами со мной делишься. Какую игру ты ведешь? Чего хочешь?

– Лекари подоспели.

Рядом послышалось сдавленное хрипение. Олеандр покосился на стонавшего Рубина и шумно выдохнул, заталкивая поглубже наводнявшие голову проклятия и ругательства. Все равно брань улетела бы в пустоту – архихранителя уже и след простыл.

Во дворе топтались целители. Они явились на зов втроём. Двое виделись Олеандру ровесниками – явно поступили на службу недавно. А вот третий, Мирт, трудился на благо клана еще в эпоху Стальных Шипов. В ниспадавшей на тропу белой мантии, опираясь на кривую деревянную трость, он выделялся среди помощников и казался старым, очень старым. Его седые лохмы торчали из-под сетки для волос.

– Благого вечера, наследник. – А голос наводил на мысли о ножах, соскребающих древесную стружку.

Олеандр коротко кивнул. Поднялся и отступил к хижине. Замыслы по возвращению в дом отца рассыпались прахом. Отдать Рубина на растерзание Мирту он не посмел – не горел желанием узреть потом заколоченный гвоздями гроб, в котором заточили тело приятеля.

К прискорбию, Мирт порой ошибался. А во времена Эониума и вовсе совершил роковую оплошность: во всеуслышание заявил, что дочь Стального Шипа, Азалия, никогда не познает счастья материнства.

Невозможность родить дитя в клане дриад приравнивалась к невозможности выйти замуж. Желающих породниться с дочерью Эониума резко поубавилось. И Азалия рискнула всем. Нашла утешение в запретных объятиях океанида. Итог: отречение от рода и подавление чар, клеймение и изгнание.

Казалось бы, история закончилась. Но нет. Позже Эониум узнал, что заблудшая дочь породила двойняшек-вырожденцев.

Жизнь Мирта повисла на волоске. Стальной Шип приговорил его к казни через обезглавливание.

Не убил. Попросту не успел, потому как погиб раньше, чем Каладиум отсек седовласую голову от тела. И бразды правления пали в руки Антуриума, ярого противника насилия и смертной казни.

Поразительное стечение обстоятельств. Поразительное везение – ежели поразмыслить, Мирт тоже родился в древесной броне.

– Я рядом, – сказал Олеандр скорее себе, нежели Рубину и лекарям.

Сказал и ступил на веранду. Из дома не доносилось ни звука.

Эсфирь до сих пор спит, что ли? Зайти к ней? Нет? Пожалуй, не стоит привлекать внимание.

Олеандр прошёл к запыленному столу и улегся на него, чтобы дать гудящим костям немного отдыха. Колесики разума закрутились, оценивая угрозу. Ему не пришлось собирать себя по частям после урагана пересудов – к слову, дело это муторное и безотрадное. С вопросами соплеменники на него не накинулись. Значит, об Эсфирь до сих пор знали двое: Юкка и Драцена.

Фух! Иначе не доказал бы Олеандр никому, что хотел помочь девчушке. Годами отмывался бы от обвинений распутстве. А что сказала бы Фрез? Боги! Да он даже думать о том страшился!

Выдохнув, Олеандр смежил веки.

***

Бревенчатый настил, укрывавший пол, содрогнулся от топота. Олеандр силился открыть глаза, но не мог. Веки налились тяжестью. Разум обуяло неукротимое желание забыться во сне и окунуться в прошлое. И уснуть почти удалось. Он ощутил прикосновение материнских рук.

Но густой бас выдернул его из забвения:

– Вымотался совсем, ага?

Следом на грани сознания задребезжали и обрывки чужих разговоров. Олеандр снова ощутил жесткость стола. Дуновения ветра, гулявшего в волосах. Нагретое дерево под подушечками пальцев.

– Живой? – И незначительную тряску, стоило Зефу приблизиться.

– Живой, – Олеандр размял затекшую шею. – Силин?..

– Очухался. Драцена с Юккой накапали ему на нос какой-то дряни и выпустили в лес.

Что ж, одна проблема разрешилась. Хорошо.

Олеандр разлепил веки и узрел навес веранды. Ускользавшие лучи солнца просачивались сквозь изломы прутьев, разрезались на нити и расписывали пол узорами-клетками.

Устроившись на стуле, Зеф запихнул в рот чуть ли не целую ветку с ягодами и зубами стянул их с грозди с таким звуком, будто у гитары полопались струны.

– Ладно! – Олеандр похлопал себя по щекам и стек со стола. – Не время разлеживаться!

По телу медом разливалась усталость. Снова захотелось спать. Ненадолго. Запах лекарственных трав забил ноздри и рассеял пелену забытья.

Солнце почти уползло за кроны, а целители до сих пор суетились вокруг Рубина. Мирт что-то отчаянно втолковывал помощникам, среди вороха нескладных звуков отчетливо различались и повторялись слова: «Он не жилец».

И Олеандр тут же ринулся во двор.

– Мирт! – окликнул он лекаря, спускаясь по ступеням крыльца. Морщинистое лицо старика повернулось к нему. – Что происходит?

– Сын Цитрина не выживет, наследник, – сипло произнес Мирт. – Вы славно потрудились, но…

– Почему не выживет? – парировал Олеандр. – Его рана начала затягиваться, кровь восполнялась.

Мирт невозмутимо пожал плечами:

– Чутье.

Чушь хинова! Большей глупости Олеандр в жизни не слышал. Целительство не являло собой ремесло, которое дозволяло дриадам полагаться на шестое чувство. Знания и опыт – вот на что лекарям должно было делать упор, занимаясь искусством врачевания.

– Простите, могу я с вами поговорить? – Один из помощников между тем отвел Олеандра в сторонку и зашептал на ухо: – Ежели дозволите, наш наставник не совсем точно выразился. Когда мы подоспели, сын Цитрина действительно выглядел на удивление сносно, но… – Парень положил свою коричневую, как древесная кора, ладонь Олеандру на плечо. – Простите, наследник, но едва ли он выживет.

– Хоть ты поясни.

– Поглядите сами.

Сознаться, Олеандр проникся к молодому лекарю уважением, хотя и знать не знал, кто он. Раздражение поутихло, уступая место заинтересованности и беспокойству.

Лучше один раз увидеть, нежели сто раз услышать. Все верно!

Олеандр присел на корточки и прикоснулся к окровавленным пальцам Рубина. Холодные! Понижение температуры говорило не столько о кровопотере, сколько о том, что феникс задремал и уступил право контроля над плотью дракайну. Дыхание Рубина участилось. Кожа приобрела синюшный оттенок, по лбу и вискам ручьями скатывался пот.

Похоже, дракайн выполз из норы ровно в тот миг, когда феникс принялся излечивать хозяина.

Твою ж!.. Вот чем опасны игры с сущностями!

– Агрх! – Олеандр до скрежета стиснул зубы, что не способствовало ясности мышления.

Трясущейся рукой стащил с ворота туники брошь-трилистник. Отогнул медную иглу-застежку и вонзил Рубину в подушечку указательного пальца. На коже выступило пятно крови. В остальном тело никак не откликнулось на раздражитель.

– Треклятый полудурок! – Олеандр размахнулся и в сердцах швырнул брошь в кусты.