Желчь и гнев от собственного бессилия, затянувшегося с момента, как образ Саске поселился в сердце, медленно отравляя, обожгли ее изнутри. Вдруг так хочется сделать ему больно не только физически, чтобы он понял, насколько плохо было и ей самой, но Сакура лишь выдыхает, с трудом выкраивая обожаемый образ из темноты. Смотрит на него и понимает, что не сможет. Потому что в нем не осталось ничего, кроме бесконечного холода, как за пределами их временного убежища, и ей бы забрать себе хоть часть того, что терзает Саске. Помочь, спасти.

— Я тебя любила. А ты оставил меня, — на выдохе шепчет она.

Саске гладит ее по голове, убирая от лица влажные пряди, словно поощряя за честность. И Сакура больше не может сдерживаться.

Нижняя губа дрожит, уголки губ ползут вниз — печаль и обида тянет в ней невидимые ниточки, как в какой-то марионетке. Слезы скользят по щекам, обжигая кожу, оставляя саднящие борозды, и ей так горько, так больно, что нет сил спихнуть с себя чужое тело не остается вовсе, навалившееся всей тяжестью сверху. Она чувствует себя истерзанной, опустошенной.

На языке перекатывается искреннее «и сейчас люблю, и хочу уйти с тобой, и хочу, чтобы ты остался». Ей кажется, еще немного, и она тихо заскулит от распирающей солнечное сплетение тяжести. Так много нужно сказать, так хочется избавиться от многолетней недосказанности, однако Саске, как истинный параноик, не позволяет ей произнести ни слова.

Губы его оказываются жадными, требовательными — Сакура не успевает даже вдохнуть, как чужой рот накрывает ее так резко, что они коротко сталкиваются зубами. Слезы застывают на щеках, и ей с большим трудом удается двигать губами в такт его движениям. На секунду поцелуй кажется упоительным, когда широкая ладонь касается ее шеи, удерживая на месте.

Он отстраняется, когда Сакуре уже нечем дышать — воздуха и слишком мало, и слишком много, в груди будто не осталось больше места.

Саске как-то грубовато опускает руку обратно, к ее бедру, нагло потянув за край туники.

— Ты пришел ко мне только ради этого? — почти с обидой шепчет она, обреченно откидываясь на татами.

Грубая ладонь, скользнувшая по обнаженной коже, задерживается на ребрах, шершавые пальцы оглаживают выступы костей.

— Я пришел за тобой.

Он задирает ткань до самой груди, и вскоре пальцы сменяются губами — от этой преступной, почти запредельной нежности Харуно дрожит. Сакуре действительно хочется верить, что он здесь из-за нее, для нее, что все происходящее не навеянная на сознание иллюзия. У нее никогда не было других целей в жизни, как быть рядом с ним, как любить его, вот так, по-глупому, с каким-то безумством, придыханием. Ей нравилось это ощущение остроты и почти смертельной опасности рядом с ним, нравилось, что где-то там, за вечной мерзлотой в груди Саске таится крохотный огонек привязанности к ней. Сакуре хотелось верить в это. Ведь не стал бы он приходить сюда под угрозой смерти, не стал бы целовать ее, не стал бы касаться, не будь в нем хоть чего-то, похожего на любовь к ней.

Сакуре до щемящей боли за ребрами хочется потрогать его кожу кончиками пальцев, губами, попробовать на вкус. Так сладко и страшно от собственного порыва, что она вся робеет и напрягается, и Саске, будто уловив смену настроения, долго всматривается в ее глаза прежде, чем разжать пальцы, сомкнутые на ее запястьях.

Харуно позволяет себе робко ухватиться за мощное плечо, коснуться пальцами ткани его рубахи, забраться за ворот, обнимающий горячую шею. Кожа его оказывается невероятно нежной, бархатной, и Сакура, не сдержавшись, вслепую тянется вперед, прижимается губами к сладкому сгибу шеи.

Чужое тело напрягается, рука, поглаживающая ее ребра, каменеет. Саске все еще не доверяет ей, возможно даже боится того, что происходит между ними. Однако стоит ей двинуться выше, аккуратно провести языком по пульсирующей жилке, как с его губ срывается мягкий, едва слышный стон. От этого звука Сакуре окончательно срывает крышу.

Жар охватывает ее тело, по задней части шеи и спине щекочуще ползут капельки пота — хочется тут же вывернуться из удушающих объятий одежды, ощутить его кожей к коже.

Вслепую целуя гладкую кожу, натыкаясь на изгиб челюсти и влажный уголок рта, Сакура отчаянно желает, чтобы Саске остался навсегда с ней.

Он отстраняется, потянув тунику вверх, выпутывая ее из влажной ткани: воздух в комнате довольно прохладный, вдоль позвонков скользит дрожь, соски почти болезненно напрягаются. Сакура знает, что он видит ее в почти непроглядной темноте особенно четко, поэтому руки против воли тянутся к груди — она неловко обнимает себя, чувствуя себя уязвимой, будто безкожей.

Слышится слабый шорох ткани.

Сакура медлит, однако убирает одну руку от груди, тянется вперед, цепляясь пальцами за густой мрак комнаты, пока не касается его плеча. Кровавые глаза зловеще сияют, наблюдают за ней, но что скрывалось в них, что чувствовал Саске — оставалось неясным. Душа его, казалось, наглухо заперта изнутри.

Пальцы двигаются дальше, очерчивая выступающую косточку ключицы, проходятся по солнечному сплетению к животу с натренированными мышцами, рельефно проступающими сквозь кожу.

Стоит ей наткнуться на пояс штанов, и щеки наливаются привычным стыдливым жаром. Харуно отводит взгляд, вновь прихватывает нижнюю губу зубами, мнется и не знает, что делать дальше.

Саске тут же накрывает ее руку своей, огромной, будто не желая прерываться, и двигает ниже, позволяя ощутить напряженный в возбуждении член. Сакуре страшно и любопытно — чужое дыхание становится прерывистым, тяжелым, стоит ей повторить движение с небольшим нажимом. В какой-то момент Саске отстраняет ее руку, жадно припадает к губам и толкает ее разомлевшее тело на татами, подминая под себя, идеально умещаясь в колыбели широко разведенных бедер.

Вновь слышится шорох ткани: Саске смазано целует ее живот, подцепляет пальцами резинку штанов, отодвигается назад и так же резко стягивает с нее остатки одежды. Тело пробивает дрожь. Харуно страшно от того, что она полностью обнажена перед ним: не только телом, но и душой, до самых костей.

Учиха дышит сбивчиво, оглаживает ее бедро вновь и вновь прежде, чем прижаться к ее груди своей, раскаленной, сильной — Сакура впервые за долгое время чувствует, как узел тревоги ослабляется, позволяя вдохнуть полной грудью. Ведь Саске защитит ее от любой опасности. Он неизмеримо сильнее нее, сильнее Наруто — могущество Учиха бежало по его венам, делая неуязвимым, непобедимым.

Он действительно может защитить ее от всего. Но не от себя самого.

Пальцы бесцеремонно касаются липкой кожи между бедер, размазывая влагу. Сакура краснеет до корней волос, пытается ухватить его запястье с почти униженным «Саске-кун, не нужно», но он непреклонен — запятые быстро вращаются в затянутых алой пленкой шарингана глазах. Харуно замолкает, скользит пятками по скомканному татами и судорожно выдыхает, когда пальцы толкаются в нее, растягивая, поглаживая неровные стенки.

Саске продолжает ввинчиваться в жаркую мокроту между ее ног, губы его задерживаются у вспотевшего виска, на раскаленной скуле, целуют уголок рта. Сакура мечется, не знает, куда себя день от распирающего ощущения внизу. Мир сужается, наполняется пламенем, губы на шее сменяются зубами: он до боли прихватывает нежную кожу, вынимает пальцы и размазывает вязкую влагу, притираясь своими бедрами к ее.

Саске так сладко постанывает, когда проталкивается в нее членом, что жжение и чувство натертости уходят на второй план. Ноги трясутся, сжимаются на его боках, пальцы не слушаются: Сакура безвольно водит ими по мускулистой спине, натыкаясь на выступы лопаток и позвонков, на редкие неровные рубцы.

Ей хочется видеть его лицо, видеть, как трескается извечная маска отчужденности и безразличия. Как распухают его губы и краснеют щеки, как сквозь кожу ветвятся набухшие вены. Сакура прячет лицо на широкой груди, кусает щеку изнутри и прислушивается к загнанному дыханию Саске. Он так распален, так несдержан, что Харуно вдруг начинает дышать в такт ему, тихо постанывая от того, как болезненное давление угасает, сменяясь на приятное трение кожи о кожу.