========== Часть 1 ==========
Каждую ночь Сакура видит один и тот же сон: удушливое переплетение коридоров убежища, стылый, болотный запах, от которого кружится голова, бесконечные двери — какую не открой, ни за одной из них нет знакомого абриса темных волос и змеиного проблеска глухо-черных глаз.
Бесконечная беготня, дрожащие коленки и липнущая к мокрой спине ткань туники как тогда, кажется, целую жизнь назад, когда они гонялись за Саске. И он сам в обрамлении солнечных лучей, подобно какому-то давно забытому божеству, возвышающемуся над ними. Вновь и вновь она слышит лишь шепот голоса, который почти забыла, даже несмотря на то, что перед сном всегда воспроизводила его в своем сознании, каждую деталь, позволяя тьме закрытых век обрисовать знакомые скулы и кровавый проблеск шарингана в широко распахнутых глазах. Стоит Саске подойти вплотную, и внутри все замирает. А затем он вновь шепчет что-то неразборчивое, и шепот всегда так близко, что волоски встают дыбом на задней части шеи. Алые глаза смотрят неотрывно, словно вот-вот отправят ее по ту сторону сознания, в бесконечную временную петлю гендзюцу, заставив столкнуться лицом к лицу со своими худшими кошмарами.
А затем в груди становится болезненно-сладко, и чужая ладонь в обрамлении чидори пробивает ее солнечное сплетение.
Сакура просыпается от того, что чья-то ладонь зажимает ей рот почти до хруста костей.
Туманность сна рассеивается, однако ей чудится, будто в воздухе пахнет как перед грозой — на задворках сознания все еще слышится щебет чидори.
Расфокусированный взгляд скользит по комнате, выискивает хоть одно очертание, прорисовывающееся в ночной темноте. Однако в склизкой непроглядной тьме нет ничего, кроме до боли знакомых алых глаз, сияющих, как два уголька.
Сакура сопит, пытается дернуться — татами сбивается под спиной в огромный твердый камень, давящий меж лопаток. Страх обжигает изнутри, прокатывается раскаленной волной по внутренностям от понимания, что она заглянула прямо туда, в кровавый омут чужих глаз, и теперь неясно, будет ли происходящее действительностью, либо иллюзией, заползшей в ее едва прояснившееся сознание. Харуно не знает, каким еще вещам Саске научился под наставничеством Орочимару, и всеми силами пытается успокоить бьющееся о ребра сердце, унять панику от укрепляющегося чувства бессилия. Она даже не ощущает его чакры, всегда покалывающей кожу холодными укусами.
Вот он, настоящий Саске-кун, живой, теплый. Такой теплый, будто вечная мерзлота под кожей растаяла, будто внутри по венам у него бежит пламя.
Харуно вдруг вспоминает, что теперь он — преступник, смерти которого желает почти каждый, что он собственноручно оборвал последние тонкие нити, связывающие их друг с другом еще тогда, при встрече у убежища Орочимару, выжженной где-то на подкорке сознания. Но как бы ни старалась, Сакура не могла представить его в зловещем одеянии Акацки — алые облака, ползущие по черной материи, напоминали ей мазки свежей крови. Ей не хотелось принимать то, что руки Учиха давно по локоть в крови, что теперь ему никогда не избавиться от клейма предателя и убийцы. Не избавиться от проклятия, преследовавшего его род.
Грудь вибрирует от слабого стона, застревающего где-то в горле, становится невыносимо жарко и тесно — Саске предупредительно наваливается всем своим весом, сжимает пальцы, удерживающие оба ее запястья в захвате так, что Сакура оказывается в его безоговорочной власти.
Он дышит спокойно, и Сакура невольно подхватывает этот размеренный такт. Паника угасает вместе с тем, как выравнивается дыхание, как приходит болезненное осознание происходящего. Все мысли, кроме одной, растворяются.
«Саске здесь».
Он склоняется так, что ее лицо обдает теплым дыханием, а узоры шарингана обретают четкость — на секунду ей даже мерещится, будто на дне восковых зрачков мелькает ее собственное отражение. Сакуре вдруг хочется увидеть его лицо при свете, изучить совершенные линии, ощутить бархатность кожи подушечками пальцев. Она и вспомнить не может, когда он был так близко, и был ли вовсе: лишь в уморенном пустыми мечтами сознании, которое перекраивало ее растущую страсть и любовь к Саске в страх пасть от его же руки. Но в глубине души таилась слабая, еще не померкшая надежда на то, что тьма не сомкнулась над его головой, не утащила в свои удушающие силки, что Сакуре удастся с помощью безграничной преданности и ласки вернуть его на светлую сторону.
Вернуть себе.
Больнее было признавать не то, что с каждым днем шанс вернуть себя ему, а его себе, уменьшался, а то, что Саске и не был ее вовсе.
Пустота в голове сменяется десятками вопросов, которые хочется тут же озвучить, но Сакура медленно выдыхает, прислушивается к размеренному дыханию Учиха и вою метели за окном.
Он молчит, будто выжидая, когда она придет в себя и проанализирует ситуацию, и Сакура прислушивается к своему сердцу, сменившему испуганный ритм на томный, тяжелый, кожей чувствует жар грузного мощного тела, его ладони на запястьях, его грудь, плотно прижатую к ее. Чувствует запах, исходящий от его кожи, пробуждающий затаенную нежность, напоминающих о днях, когда он был рядом.
За ребрами зарождается согревающая истома от ощущения его силы. Она вдруг со сладостным трепетом осознает, что бежать некуда, и ей бы не захотелось, не вздумалось даже под угрозой смерти.
— Не издавай ни звука, когда я уберу руку, — поверх собственной ладони шепчет он, и Сакура лишь покорно кивает, позволив себе секундную мысль: его губы никогда не были так близко к ее.
Она боится сделать даже вздох, когда он убирает руку, вдруг осознавая, что там, за стенами ее комнатки прямо по соседству Какаши-сенсей и Наруто, и кажется, они могут услышать влажный гул крови, вдруг ударившей в голову. Так, что сбивается дыхание и становится нестерпимо жарко, будто лицо объято пламенем.
— Саске-кун, пожалуйста…
Сакура запинается, не знает, о чем просить: чтобы он не уходил, чтобы не убивал ее друзей, чтобы забрал с собой или… Мысли спутываются, ей не хватает слов, воздуха, словно горло облеплено горьким пеплом.
Шаринган исчезает — Саске сливается с липкой тьмой, заползающей под самые веки. Непонятно, насколько близко его лицо, что он собирается сделать. Теплая рука касается ее талии, плавно скользит вниз, к задравшемуся краю туники.
— Вот так ты меня любишь, да, Сакура, — чувствует на скуле шершавые губы.
— О чем… о чем ты говоришь?
Воздух сжимается, становится плотным, по щеке прокатывается его усмешка — Сакура вдруг замирает, сглатывает вязкую слюну, скопившуюся на языке, чувствует, как накаляются кончики ушей от смущения.
— Я знаю, как ты краснела, признаваясь Наруто в любви, — от прежней усмешки не осталось и следа. Голос Учиха ощущается морозом по коже, — Знаю, как отводила взгляд.
Сакура закусывает нижнюю губу до колкого онемения, срывая кожицу с едва заживших ранок, отворачивается от него, чувствует пылающей щекой прохладу татами.
— Не ожидал, что ты так быстро забудешь обо мне.
Сакура буквально задыхается от чужих слов. Дергает руками в плену сильных пальцев, извивается и разъяренно пыхтит — ей впервые хочется ударить его, да так, чтобы боль трещинами разошлась по телу, хотя этой боли будет не сравниться с тем, что испытывала она в тот унизительный момент.
Радужки его глаз обволакивает алое сияние и Харуно отворачивается, не в силах сморгнуть образы, заплясавшие на обратной стороне век.
Как с искусанных губ сорвалось тихое «я люблю тебя, Наруто», как назойливые снежные хлопья забивались в глаза, мешали дышать, опускались за воротник плаща — в той оглушительной тишине, накрывшей их после ее признания, Сакуре слышалось, как снежинки шипели на ее коже. И раскраснелась она от холода, кусавшего за щеки, от своей глупости и от того, как осунулось лицо Наруто, как он отшатнулся от нее, словно прокаженной, неверующе качая головой.
Говорила другому, что любит, а в голове то и дело вспыхивал образ Саске, пока она стыдливо прятала взгляд. Учиха буквально сломил ее, выбил воздух из легких так, что Сакуре казалось, будто с момента его ухода она разучилась дышать. Она отчаянно искала его на улицах Конохи, на каждой миссии, куда бы они не пошли, однако его не было нигде, только у нее внутри, за ребрами, будто целый мир забыл о том, что он существовал вовсе. Как бы Сакура не пыталась, но выкорчевать из себя эту любовь и безмерную нежность не получалось — наоборот, чувство разрасталось, укреплялось, цепляясь шипастыми отростками за ребра.
