Отрок, мучивший животных, оказался сыном московского воеводы Михайлы Курбского. Узнал митрополит и о том, что Андрея, сына московского воеводы Курбского, приставили к Иоанну князья Шуйские, чтобы доносил им о каждом его шаге.
Был отрок Курбский жесток до крайности. Излюбленным было для занятие забираться на стену кремлёвскую, да сбрасывать оттуда животных – кошек, собак. Если находил гнезда птичьи в кремлёвских садах, обязательно разорял их, разбивал яйца, а коли птенцы уже выводились, безжалостно уничтожал их. Иоанн порицал его за это, просил не мучать живность, но куда там. Не слушал. А Иоанну хоть какой друг-приятель – одиночество томило, да и не было иных-то.
Тяжело прошли годы царственного отрока до важной встречи с митрополитом, до разговора, сразу переменившего всё в его жизни.
Но перемена пока была внутренняя, перемена, незаметная для окружающих. Он стал серьёзнее, стал задумчивее. Внимательнее вникал во всё, что происходило при дворе, словно наполняясь не только знаниями, но своим внутренним отношением к увиденному, отношением, уже вполне осознанным и определённым. Копилась в душе его сила, копился гнев против негодяев и крамольников, но нужны были какие-то чрезвычайные обстоятельства, чтобы гнев этот вырвался наружу, да не просто так вырвался, а в нужном направлении, чтобы сделал своё дело, причём дело необходимое.
Иоанн стал постоянно заходить к митрополиту, несмотря на насмешки Курбского, мол, совсем набожным стал.
Курбский верил в Бога настолько, настолько это необходимо, дабы порядки соблюсти. Точнее и не верил вовсе, а изображал веру. Не могут быть нелицемерно верующие люди жестокими садистами. Жестокость и садизм присущи трусам и подлецам.
Андрея Курбского, которому уже доводилось бывать – ведь он постарше – на иных мероприятиях, зависть съедала. Вот ведь, в играх они с Иоанном равные, да и отношение к ним со стороны Шуйских равное, а тут вдруг все шапки ломают да спины гнут перед Иоанном, да ещё величают то как – царь и великий князь. А кто таков? Такой же, как и он, отрок.
Иоанн же был прост и незаносчив. Но и не слишком откровенен.
– Опять молиться? – с насмешкой спрашивал Курбский, когда Иоанн говорил, что хочет пойти в храм монастырский, – что иль заутренних и вечерних молитв недостает?
– О родителях своих, усопших, молюсь, об их душах, – уклончиво отвечал Иоанн, не желая делать достоянием беседы свои с митрополитом, беседы, покуда тайные.
Московский воевода Михаил Курбский был в ту пору ещё жив и здоров, а потому в силе. Это лишь с 1546 году он отошёл в мир иной, да только сынок Андрей не так чтоб горевал очень. Иоанн удивлялся его жестокосердию. А всё ж дружил с ним за неимением друзей лучших.
Постепенно Иоанн привык к походам к митрополиту, его просто тянула в храм неведомая сила. Он там себя ощущал человеком, он учился там ощущать себя государем. А утверждение в характере этого ощущения было необходимо.
Однажды прямо спросил у митрополита о том, как умерла матушка Елена Васильевна? Задумался митрополит. Время ли правду говорить? Не наделал бы чего сгоряча. Правда-то жестока до крайности. А ну как не сдержится, тем более смелел Иоанн на глазах, силы духа набирался.
Но и не солжёшь. Вед единожды солгавши веру отрока потерять можешь. А это страшно, особенно в той обстановке, что при дворе сложилась.
– Не я тогда был на престоле митрополичьем в Москве, но знаю от добрых иноков, всё доподлинно знаю, как и что происходило, – начал митрополит Макарий. – Шуйские убили великую княгиню Елену. Шуйские… Василий и Иван. Они и без того высокое место в Боярской Думе занимали, да всё мало. Хотели самолично царством править. Отравили они княгиню, сулемой отравили. И тут же тайно, даже митрополита не призвав, без отпевания просто вынесли из дворца, завернув во что попало, да и зарыли в землю.
Митрополит замолчал, а Иоанн смахнул слезу, покатившуюся по щеке, и вдруг преобразился, подобрался весь и сказал резко:
– Ну я им… Велю казнить иродов.
– Не спеши…, – вздохнув, сказал митрополит, понимая, что ой как не скоро отрок Иоанн сможет отдать приказ на казнь злым, а потому молвил: – Нужно выбрать такой момент, чтоб не смогли они упредить твой шаг державный. Им ничего не стоит и тебя, и твоего брата вслед за родителями твоими отправить.
– Как можно? Я государь!
– Да, ты – государь, а потому просто, ни с того ни с сего, не решатся они с тобой расправиться, но коли в угол загонишь… Знаешь ведь, как говорят – если крысу в угол загнать, она и на человека бросится. Так и здесь. Точно нужно рассчитать свой главный удар. Точно. А я тебе помогу! Но и я не всесилен. Нет веры Божией в боярах крамольниках. Ночью ворвались они в келью к митрополиту Иоасафу, тому, что до меня был на кафедре, схватили его и на глазах твоих увели в Троицкое подворье, где били и пытали. Помнишь, небось…
– Помню, как не помнить, – твёрдо сказал отрок Иоанн. – И Бельского, хоть я и просил его помиловать, сослали на Белоозеро, где и убили через три месяца. И меня не послушали. Когда же я смогу наказать за то?
– Час таковой близится. Сегодня близится час битвы дворцовой, а потом, как говорил я тебе, подойдёт и час битвы с лютыми ворогами на поле – твоём поле Куликовом!
– Я их не боюсь бояр крамольников. Я их больше не боюсь! – твёрдо сказал Иоанн.
– И я не боюсь, – вторил ему митрополит, – За себя, за свою жизнь не боюсь. Да только нам с тобой, государь Иван Васильевич, не о своих жизнях прежде думать надобно, а Государстве Московском, о земле русской и народе русском. А потому будем готовиться к той решающей битве, что уже не за горами.
Настал час государев
Но первая схватка с крамольниками-самозванцами случилась внезапно…
9 сентября 1543 года шло обычное заседание Боярской Думы. Сидели важные бояре, в большинстве тучные фигурами своими, и все, как один, надменные, высокомерные. Хозяевами себя чувствовали, на отрока-Иоанна свысока поглядывали.
Князь Андрей Шуйский заправлял на заседании. Вот он обвёл злобным своим взглядом бояр, да и остановил этот взгляд на любимце Иоанна думном боярине и советнике Фёдоре Воронцове. Да и стал клеймить и укорять его в разных грехах, конечно, не существующих. Вот этак выбирали Шуйские очередную жертву свою, выбирали тех, кто не с ними, да и поодиночке выбрасывали из Боярской думы, да и казнили. А остальные бояре, что в душе были против самозваных опекунов отрока-государя, не решались возразить, потому как сила то в единстве, а единства у них не было.
А тут всё продумано. Князь Иван Шуйский ринулся на Воронцова, схватил его на глазах государя и потащил с помощью брата своего Андрея в другую комнату. Цель была ясна – убить, да вот только на глазах Иоанна убивать Шуйские не решились.
Митрополит Макарий, присутствовавший на заседании Боярской думы, даже со своего места привстал. Что делать? А тут Иоанн к нему бросился с просьбой спасти Воронцова. Макарий решительно направился вслед за Шуйскими. И вот тогда-то поддержали митрополита некоторые присутствующие бояре.
На убийство пойти в такой обстановке Шуйские не решились, но крепко избили Воронцова. Иоанн стал просить помиловать любимца.
Но Андрей Шуйский продолжал перечислять несуществующие вины.
Чем мог возразить Иоанн? Разве что просить оставить в живых. Шуйские оценили обстановку. Государь, хоть и отрок, а всё ж государь, просит, да митрополит его поддерживает. И остальные думные бояре вроде как не за них и смотрят сурово.
Отступили Шуйские, но отступили временно. Воронцова отправили в ссылку в Кострому, а тех бояр, что не поддержали их и помешали убийству, постепенно, потихоньку истребили.
Снова пришёл Иоанн к митрополиту, чтобы сообщить о том, что Шуйские тайно захватывают людей, ему преданных, и изводят их.
– Настаёт твой час, государь мой Иоанн Васильевич! – сказал митрополит Макарий. – Нынче немного рано, но завтра может быть поздно. Собери свою волю в кулак. Жёстким и твёрдым должно стать в нужный час твоё царское слово.
