Йошики похолодел от ужаса при одном только воспоминании. Песня. Та самая песня Хиде, которую он держал ото всех в секрете и о которой не желал ничего говорить, пока не запишет. Пианист её уже слышал, Хиде всегда в самолёте давал ему диск. Может, это подействует?
— Хиде, ты ведь собирался назвать эту новую песню «Pink Spider», верно?
Хиде резко открыл глаза. Йошики отметил, как он мгновенно напрягся, словно услышал что-то неприятное.
— У неё ещё нет названия, Йо, — растерянно протянул Хиде и округлил глаза. — Ты же знаешь, я песням названия в самый последний момент присваиваю. И при чём тут розовый паук?
— В припеве есть такие слова, — ожесточённо продолжил Йошики, — и песня сама по себе очень злая, ты явно её писал на эмоциях.
Хиде недовольно нахмурился:
— Ты что, порылся в моих вещах и нашёл текст? Это некрасиво.
Йошики разозлился. Да о чём он вообще? Хиде же прекрасно знает, что он не полезет без спроса в чужие вещи. Пианист всегда в этом плане придерживался позиции, что у каждого человека должно быть личное пространство, в которое нельзя вот так просто вторгаться.
— Хидето, — Хиде тут же дёрнулся и слегка поджал губы, — ты за кого меня принимаешь? Надо мне больно в твоих текстах ковыряться, у меня своих полно, править не успеваю. Знаешь, мне как-то фиолетово, что ты эту песню ото всех прячешь, не хочешь показывать — не надо, всё равно в записи потом услышу, никуда она не денется.
— Но тогда откуда ты узнал о словах и о том, что она злая? — Хиде приподнялся на локте и сузил глаза.
— Да потому что я слушал её! — Йошики закатил глаза. — Ты сам по пути в Токио, в самолёте, давал мне диск и просил заценить. К слову, текст просто жуткий, похож на те, что ты писал когда-то для «zilch».
Хиде стал нервно постукивать пальцами по подушке. Было видно, что он злится.
— Правильно, я её и писал не в самое приятное время, — сердито ответил он наконец. — И я вообще не собирался её кому-то показывать, это Пата месяца три назад случайно текст увидел, восхитился и стал уламывать меня её записать.
— Ну? — Йошики скривился. — Убедился, что я не могу ничего о ней знать? Три месяца назад мы с тобой даже не общались ещё, я жил здесь один! И потом, мы никогда о песнях для сольных проектов не разговаривали.
Хиде принялся чесать затылок.
— А ещё, — продолжал злиться Йошики, — очень приятно, теперь я знаю, что ты меня вруном считаешь, раз думаешь, что я нашёл текст и над тобой издеваюсь.
Хиде покраснел:
— Йо, я ничего такого не имел в виду…
— А прозвучало именно так. В общем, ты меня понял. Хочешь — верь, хочешь — не верь, а я и вправду переживаю эту неделю уже в двенадцатый раз. Песню твою я слышал уже в записи, той самой, которую ты должен закончить завтра. И назовёшь ты её «Pink Spider». Вот просто поверь на слово.
Накинув рубашку и оставив Хиде с отвисшей челюстью приходить в себя, Йошики вышел на террасу, опустился в плетёное кресло и принялся раздражённо щёлкать зажигалкой. И зачем только попытался, настроение стало ещё хуже, чем было.
Не говорить же было, что первый раз грядущую «Pink Spider» Йошики услышал даже не на записи, которую дал ему сам Хиде, а на кассете, случайно обнаруженной в музыкальном центре в одну из последних петель. Она была абсолютно безликая, подписанная коротко «демо», пианист её не помнил напрочь и, вдруг ощутив приступ любопытства, решил послушать. Качество записи оставляло желать лучшего, похоже, песню записывали где-то дома, в условиях паршивой акустики и при помощи одной гитары, но голос Хиде, родной и любимый, через треск и шум был хорошо узнаваем. И у Йошики мороз по коже пошёл, когда он услышал слова, которые он пел.
Хиде никогда не смог бы похвастаться особенно сильным и выдающимся голосом. Он обычно пел на полутонах, хрипловато и слегка приглушённо, не рискуя брать высокие ноты, к тому же, пару раз он конкретно перебарщивал с обработкой, и его голос становился каким-то механическим. Но тем не менее, даже в таких условиях было в его исполнении что-то чарующее, необычное и притягательное — по крайней мере, Йошики со своим абсолютным слухом никакого отторжения не чувствовал. Однако эту демозапись нельзя было назвать пением. Гитара звучала где-то на фоне, а Хиде шипел, хрипел и буквально плевался словами. Он словно весь сочился ядом и задыхался от ярости. А Йошики просто холодел, представляя, как Хиде при этом кривит лицо, сдвигает к переносице чёрные брови, и как сверкают его глаза из-под длинной розовой чёлки. Он видел это. И на записях, и в собственных мыслях, вспоминая их последнюю ругань в гримёрке.
Хотя, надо сказать, что были у него песни и пострашнее. Сольное творчество Хиде порой вызывало у Йошики оторопь. Ещё за пару лет до распада группы, начав параллельно сольную карьеру, Хиде записывал композиции, стилем максимально не похожие на «X». Злые, пошлые тексты, тяжёлая музыка, жуткие образы в клипах. А уж потом, окончательно вырвавшись из-под влияния Йошики, Хиде выпустил наружу всех своих внутренних демонов и ушёл в такой отрыв, что оставалось только пугаться. Теперь он сам был лидером и мог вытворять всё, что хотел, а его фантазия явно продолжала бить фонтаном и прямо по голове. И Йошики, слушая записи, нервно хватался за сигареты. Он просто не понимал, как рядом с ним Хиде может быть таким нежным, ласковым и родным, а на съёмках превращаться в дьявольское создание с жутко горящими глазами, изрыгающее в микрофон порно в стихах и готовое для зрелищности обложить полуголого себя живыми пауками. Конечно, Хиде всегда немало экспериментировал, стоило только припомнить «Scars», единственную песню, которую он полностью сам написал для группы и которую Йошики чуть было не забраковал. Он не мог сказать, что композиция ему не понравилась, нет — просто Йошики хотел, чтобы Хиде оставил эту песню для себя. Но Хиде настаивал, и пианист всё-таки сдался, её записали группой и выпустили сначала синглом, а потом и включили в альбом. Однако нынешние эксперименты уже перешли все пределы разумного.
А самое страшное было как раз в том, что Йошики уже слышал это шипение Хиде. После финального лайва. Хиде тогда точно так же кривился, тёр красную от удара щёку, зло смотрел на Йошики и говорил, что теперь уж точно бросит музыку. Он никогда не орал, никогда не накидывался с кулаками, как Тайджи — нет, Хиде просто сдвигал брови и шипел. Это всегда показывало крайнюю степень его озлобления, даже Йошики в такие моменты старался особо к нему не лезть.
Песня на диске, который потом дал ему Хиде в самолёте, здорово отличалась от этой демо. Голос звучал спокойней, уже не срывался на страшный злой хрип, чувствовалась более привычная манера, да и сама песня не казалась такой мрачной. Но слова были всё те же, хоть и потеряли часть своей жути. Несмотря на образность, в них явственно проскальзывала идея суицида. В обычное время Йошики не обратил бы на это внимания, он знал, какими кривыми путями бродят мысли и фантазии Хиде, но сейчас, в свете того, что он уже успел понять касательно петли, это очень пугало.
Йошики слегка поморщился и зажал сигарету зубами. Хиде сейчас сказал, что написал эту песню не в лучшие времена. Интересно было бы узнать, в какие, и что вдохновило его на этот кошмар… Но спрашивать, наверное, бесполезно — Хиде никогда не расскажет, что причинило ему такую боль. А если Йошики насядет на него, и вовсе разозлится и попросит не лезть в душу. Такой уж Хиде сам по себе — он вроде очень добрый и нежный, а вроде и закрытый со всех сторон, умеющий ловко скрывать за улыбкой настоящие чувства. Его не переделаешь.
Сигарета уже догорала, когда раздвижная дверь открылась, и наружу выглянул Хиде. Он неуверенно подошёл к возлюбленному, тряхнул головой, отбрасывая с лица длинную чёлку, и сдавленно сказал:
— Йо, прости меня… Я вовсе не хотел тебя вруном называть. И я знаю, что ты не стал бы без спроса рыться в моих вещах…
— Проехали, — буркнул Йошики, теребя пальцами сигарету.
— Неужели это правда? — Хиде опустился в кресло напротив и сложил ладони на коленях. — Ты действительно попал в какую-то временную петлю?
