Дальше все получилось само собой. Окрыленный Алек-сашка сам пал в ноги господину своему и попросил взять на службу Михайлу. Шуйский не верил поначалу, говорил:

— Да тебя, дурака, обвели, как теленка, а ты поверил! Ну!

Но. увидев напористость слуги, смягчился, велел призвать Михайлу. Когда тот пришел, молодой князь строго и придирчиво оглядывал его со всех сторон, сам начал о многом расспрашивать, хмыкал, в раздумьях мерил шагами горницу. Наконец ответил:

— После Орехова, как дозволит государь, мы вернемся в Москву. В имении моем поселим тебя с твоей супругой и чадами. А там — как покажешь себя. Гляди, у меня служба легкой не будет!

— А я потчевать без толку сам не желаю, — твердо взглянув на Шуйского, отвечал Михайло. — Куда прикажешь отправиться — отправлюсь, хоть на край света. Мне, кроме жены и чад моих, терять нечего!

Когда Андрею Шуйскому с частью войск велено было вернуться в Москву, воевода отпустил Михайло в Орел, дабы тот вскорости забрал жену, детей и прибывал в подмосковное княжеское имение. Михайло не ехал туда, а летел, предвкушая радость встречи…

И уже после того, как привлек к себе плачущую жену, такую родную и любимую, обнял подросших сыновей, что робко взирали на отца, ставшего для них почти чужим, Михайло поведал Анне о встрече с Алексашкой и службе своей у князя Шуйского. Анна бросилась к иконам, пала, начала кланяться в пол и со слезами благодарить Бога. Матрена кинулась ее обнимать, приговаривая:

— Господи! Заступился! Счастье-то какое! Белянка не нарадуется там за нас, за тебя! Господи!

Утром чуть свет выехали. Гришка с женой и Матрена вышли провожать их, обняли крепко. Матрена дала с собой узелок приговаривая:

— Я вам тут поснедать положила… Аннушка… Даст Бог свидимся…

— Как я тебе благодарна, Матренушка, — прошептала Анна, обнимая старуху.

Михайло погрузил в купленную за день до того телегу детей и какие-то пожитки, помог взобраться в нее Анне и, сев на передок, дернул вожжи…

Долгий путь преодолели они быстро, торопясь поскорее к новой жизни…

И вот, въезжают они на подворье княжеского имения. Дети, с коих разом спала дорожная усталость, оглядываются вокруг — не видали они доднесь такого богатства! Анна, закусив губы, с трепетом ожидает встречи с братом. Наконец, Михайло спрыгивает на землю, задрав голову, глядит на высокие палаты князя Шуйского и, видимо, только сейчас осознает, что с ним произошло и что его ждет. Подав руку жене, помогает ей выбраться из телеги…

Наконец вышел Алексашка, высокий и прямой, в длинном кафтане, перепоясанном кушаком, остановился в нерешимости. Анна, пройдя мимо Михайлы, несмело подошла к нему ближе и, жадно шаря глазами по его лицу, начала искать знакомые черты. Глаза, брови и руки отца, нос, губы, как у матери. Это был он, Алексашка, сгинувший в Новгороде тринадцать лет назад и теперь словно воскресший. И в этом больше не было никаких сомнений. По лицу Анны катятся слезы, она ощупывает улыбающееся лицо Алексашки и, всхлипнув, бросается ему на шею.

— Матушка всегда верила, что ты живой! Алексашка наш… родной! — сквозь слезы радости бормочет Анна обнимая его все крепче, словно боясь, что он снова исчезнет из ее жизни.

— А ты совсем не изменилась с того дня. Я тебя помню! Помню, — отвечает Алексашка, уткнувшись носом сестре в макушку. Михайло, распрягая коня, с радостной улыбкой поглядывает в их сторону, подмигивает замершим от удивления сыновьям.

Горница, в коей им надлежало жить, была небольшой, но они были рады и этому. Анна, раскладывая вещи, радостно хлопочет, все о чем-то говорит Алексашке, что стоит в дверях, скрестив на груди руки, но слова подбираются трудно, ведь они толком и не знают ничего друг о друге. Но Анна верит, что впереди теперь вся жизнь, дабы они вновь стали по-настоящему родными.

— Как отец обрадуется, я и помыслить не могу, как сильно он будет тебе рад! — говорит она со светящимися от счастья глазами…

Но уже на следующий день Алексашке и Михайле надлежало сопровождать князя Андрея Ивановича в Смоленск, куда он был назначен воеводой. Анна же, проводив их, направилась в поварню, где должна она была нести свою долю службы князю Шуйскому. Анна улыбалась. Наконец на душе было радостно и легко, словно все плохое выгорело в пожаре, уничтожившем Бугровое, а стремительный ветер перемен развеял навсегда этот ядовитый пепел…

На душе легко. Легко…

В феврале Архип в составе отряда из пятидесяти казаков, который вел атаман Никита Пан, отправился к северу, дабы, покорив местные племена, собрать ясак и пополнись исгощав-шиеся в Искере припасы. Вооружившись, закутавшись в свои чудные мохнатые шубы, казаки влезли в седла и двинулись к низовью Иртыша, туда, где река пересекалась с Обью. В помощники Пану Ермак назначил есаула Асташку, коего атаман снабдил множеством четких наставлений.

— В соглядатаи мне Асташку Ермак Тимофеевич отправил, — с презрительной усмешкой хмыкал Пан. Понимал и он, что Асташка должен был смирять крутой нрав Пана, дабы все наставления Ермака были выполнены.

Уже и Архип все больше видел, что меж атаманами есть нестроения, уже ни для кого не секрет, что Кольцо и Ермак не ладят и последнему все труднее сдерживать всеобщее единство. Верно, стало еще тяжелее без погибшего Брязги.

Отряд шел сквозь опустевшие татарские селения. Жилища были брошены совсем недавно, и Пан тут же понял, что татары ушли в укрепленный городок на реке Аремзянка, о котором много говорили местные жители.

— Будем брать город. Стоит на нашем пути, иначе нельзя, — предупредил бойцов атаман и велел ускорить движение. Горбатые мысы, поросшие темной тайгой, тянулись из-за окоема по обе стороны замерзшего Иртыша.

Отправленный на разведку малый отряд вскоре попал в засаду — спрятавшиеся в лесу татары обстреляли их из луков, но, благо, никого не убили, ранили трех лошадей, да одному казаку зацепило ногу. Архип, стиснув зубы, глядел, как ему из раны вытаскивают кровавый обломок стрелы, а казак сжав челюстями толстую ременную перевязь, трясся и истекал потом.

— Дьявол, — ругался осмурневший Асташка. — Куда ни повернись, отовсюду смертушка на нас глядит…

Через полтора дня пути казаки подошли к этому укрепленному городку, куда сбежались татары из окрестных деревень. Городище не казалось неприступным — венчавший осевший вал деревянный тын обветшал, сторожевые вышки покосились. Гарнизон тут же заметил неприятеля, в городке тревожно зазвенело медное било.

Без лишних слов, деловито, казаки принялись за работу — стали готовить оружие, копали рвы на случай, ежели враг предпримет вылазку. Пан выбрал троих бойцов — они должны были подобраться к тыну и поджечь его. Другие же пищальным огнем должны были прикрывать их.

Иртыш грозно трещал, постепенно круша ослабевающий с каждым днем ледяной панцирь. Архип, глядя на частокол еловых верхушек, возвышающийся за городищем, неторопливо заряжал пищали. После, подготовив для себя сразу два заряженных оружия, он спрыгнул в ров, приник к холодной земле, взял одну из пищалей. Три казака тем временем, пригибаясь к земле, поднимались по осевшему валу, приближаясь к стене городища. Над их головами свистели стрелы. Казаки отвечали редкой пальбой, выцеливая появляющихся из-за укреплений вражеских лучников. Но татары не спешили попадаться казакам на глаза, не выходили из города.

Стену все же удалось поджечь, и начался приступ — казаки, озверевшие от усталости и недоедания, от вездесущей опасности и холода, бросились тут же в бой, выхватывая на ходу сабли. Но боя не было — началось безжалостное избиение перепуганных насмерть беспомощных врагов. Однако Архип видел, что некоторые пытались драться — вот одного казака прямо у ворот два татарских воина пронзили копьями — в живот и спину, но тут же пали зарубленными самим Паном. Другой казак рухнул, не добежав до укреплений, со стрелой во лбу. Вновь забили выстрелы, в метущейся толпе разодетых в меха и разноцветные кафтаны татар целыми ватагами валились убитые. Архип даже не успел обагрить кровью свою саблю — сопротивление было сломлено. Перепуганные скуластые бабы и черноглазые детишки, плача, жались толпой к стене, прикрывая собой беспомощных стариков. Казаки с пищалями наперевес сгоняли всех в кучу, палили бестолково в воздух для устрашения, другие вели татарских воинов, связанных по рукам. Видимо, они бились до последнего и сейчас не смирились с поражением, с яростью оглядываясь на казаков, они вырывались из их рук, пытались отпихнуть чужаков от себя могучими плечами. Казаки отвечали ударами прикладов и пинками. Архип мрачно наблюдал, как воинов подводят к отверстым городским воротам, через перекладину которых уже перебрасывали веревки.