Пока ногайского пленника отпаивали и откармливали, осыпая подарками, собирались богатые дары и для Уруса. Новый посол призван был самим Иоанном.

— Вези назавтра же этого пленника обратно, да передай Урусу, что «воры», перебившие его посольство, будут наказаны и повешены! — объявил ему царь. — Так пущай и он «воров», что ходили на земли наши, так же накажет! С тобою пошлем ратников. А сам, ежели поймаешь Ивашку Кольцо и подельников его, — велю промышлять над ними. Вешай их без раздумья!

Так Иоанн войне с Ногайской Ордой, на кою у него точно бы не хватило сил, предпочел объявить волжских казаков, громивших ногайцев по его приказу, вне закона…

— Помяни, Господи, братьев наших плененных, избавь их от всякого обстояния. Помяни, Господи, и нас, смиренных и грешных, и недостойных рабов Твоих, и просвети наш ум светом разума Твоего, и заставь нас на стезю заповедей Твоих, молитвами Пречистой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии и всех Твоих святых, яко благословен еси во веки веков! — осеняя себя крестом, уже громче молил Иоанн, обливаясь потом.

Он опустил веки и увидел перед собой хитрое, коварное и непроницаемое лицо Поссевино.

— Подумай, государь! Может быть, Господь справедливо возложил бремя такой войны на плечи твои, коли ничего ты не отвечаешь папе о религии? — молвил лукавый иезуит, глядя Иоанну в глаза.

Царь, как всегда, обещал дать ответ о единстве церквей, когда Поссевино вернется от польского короля. Более двух недель, пока находился он в Старице, иезуит стремился поговорить с Иоанном об этом, но государь, и немысливший о принятии католичества, всячески уклонялся от переговоров с ним. Наконец, сегодня Поссевино отбыл к Баторию, и дабы папский посланник охотнее способствовал заключению мира Иоанна с польским королем, он пообещал, когда окончится война, построить католический храм в своем царстве, хотя и не раз говорил иезуиту о том, что «прежде того обычая такого не было на нашей земле».

«Господь, видишь ли ты, что я по-прежнему предан тебе? Почто отдаешь на растерзание державу, тобой благословленную? Неужто отвернулся от народа своего? Неужто уже низверг ты меня в геенну огненную за грехи мои, и обещанный Страшный суд уже вершится над всеми нами?» — размышлял Иоанн со страхом и болью, думая, что все происходящее есть конец света, а разоряющий Русскую землю Баторий не кто иной, как явившийся антихрист…

Обессиленный Иоанн, смежив веки, ударился головой об пол, замер. Перед глазами все плыло и кружилось, продолжать молитву он просто не смог. Упершись обеими руками в пол, он тяжело поднялся на колени и, щурясь, дабы лучше рассмотреть расплывающуюся перед ним икону, проговорил сдавленно:

— Сохраняла ты меня не единожды, и я вновь молю тебя — заступись. Сохрани и сбереги державу мою, и ежели не угоден я Господу Богу, то отдам венец государев сыну, но до того молю тебя об одном — помоги отстоять державу мою…

Псков

Шатровые деревянные верхи каменных башен крепости клиньями врезаются в низкое серое небо. Ветер треплет черную гладь реки и полы установленных на ее берегу шатров. Город, опоясанный мощными каменными стенами, безмолвно взирает на широко раскинувшийся под ним многолюдный, шумный польский лагерь. Скрип тысяч телег, конское ржание, шелест многочисленных развевающихся над лагерем знамен…

Коварными змеями тянутся к городу вырытые наемниками траншеи. Даже сейчас там ведутся работы — выкапываемая земля горстями летит наружу, образуя целый вал, защищающий инженеров. Но они плохо спасают от пушек московитов — в лагере ежедневно десятки погибших, еще больше раненых.

Баторий был зол, и гнев этот только подкашивал его здоровье. Король все чаше мучился коликами и болями в пояснице. Несколько ночей назад московиты с городских стен расстреляли из пушек лагерь, целясь, несомненно, в королевский шатер. Погибло множество слуг Батория, охранявшие его дворяне. Сам он в одной нижней рубахе с перекошенным от ужаса лицом бежал прочь, босыми ногами скользя по грязи. Страх, животный страх, столь редко овладевавший им, заставил его таким образом унизиться перед его подданными. Благо король был даже не ранен. С тех пор шатер его установлен на значительном от стен расстоянии. Кроме того, его не радовали успехи шведов в Эстляндии. Не сегодня-завтра они возьмут Нарву. Баторию не было дела до истребляемых шведами московитов — он боялся, что Делагарди окажется в Новгороде раньше него. Этого нельзя допустить! Но, судя по тому, как часто московиты бьют из пушек, мешая осадным работам, Баторий тут задержится надолго. И это злило его невероятно.

Пока слуги обряжали его в черную броню, дабы он смог выехать на позиции, он глядел на расстеленную перед ним карту с изображением укреплений Пскова и расположением вокруг города польских войск.

Кром — сердце города, обнесен деревянной стеной и стоит на вершине холма, — осаждающие видят кресты и купола Свято-Троицкого собора, что стоит в центре Крома. Там наверняка и сейчас молятся защитники города! Далее, широко раскинувшиеся улицы с тесно грудящимися на них домами охраняет еще один каменный пояс — стены Среднего города. Но они уже были ветхими, и разросшийся с веками город выплеснулся за эти стены, и уже возвышаются там храмы, грудятся деревянные крыши изб и теремов. Каменные стены Окольного города, строенные когда-то уже по приказу Иоанна, и есть главная защита Пскова, с коей борются войска Батория. Тридцать семь башен, оснащенных пушками, множество ворот, переходов, тайных выходов и прочее — пожалуй, это была одна из самых мощных крепостей, которые доводилось видеть Баторию когда-либо в жизни. И он знал — здесь московиты будут стоять насмерть, но не сдадут древнего города своего, который сейчас, по сути, является щитом для всей их земли…

Когда броня была надета, слуги, кланяясь, почтительно расступились, и Баторий, выходя из своего шатра, еще раз взглянул на расстеленную перед ним карту. Сколько было споров об осаде и ведении штурма, но расположение крепостных укреплений навязывало противнику свои условия ведения боевых действий — город стоит на узком мысе, где река Пскова впадает в реку Великую, кою невозможно форсировать — московиты из пушек и пищалей расстреляют атакующих в два счета. Так что оставалось одно — рыть траншеи под стены Окольного города, закладывать и взрывать порох, последовательно разрушая укрепления и истребляя защитников. Но как долго это продлится, не взбунтуются ли вновь наемники? А скоро, очень скоро придут холода…

Потому решено было обстреливать город с южной стороны, где лагерем стоял король, с юго-западной, где находился занятый поляками Мирожский монастырь, и из-за реки Великой (именно этот обстрел был самым опасным для защитников, ибо бил в тыл). И штурмовать город придется с юго-восточной стороны, единственно не защищенной реками. Баторий напоследок взглянул на карту, удостоверившись в правильности своего решения и, взявшись за рукоять болтающейся у правой ноги сабли в изузоренных ножнах, вышел из шатра, держась прямо и твердо чеканя шаг.

Едва распахнулись полы шатра, в глаза сразу же бросилась страшная своей неприступностью громада псковской стены. Оснащенные пушками высокие башни, долговязыми великанами возвышавшиеся над лагерем, еще ночью были расставлены настолько близко к стенам, чтобы можно было начать обстрел. Московиты хоть и силились сбить их ядрами, но еще не причинили им урона.

Белый конь с драгоценной сбруей и богатым седлом, удерживаемый конюхами, клонил благородную шею к земле, к черной грязи, в коей уже извалялось его белоснежное брюхо. Направляясь к нему, Баторий хмуро поглядел под ноги, на угольную слякоть — дождь все никак не мог вымыть пепелище, в которое московиты превратили окрестности Пскова на многие мили. Когда Баторий подошел с войсками, вокруг не было ничего, только тяжелая пелена дыма и грозно возвышающиеся над ней стены города. Разнося по округе смрадный запах тлена, всюду лежали раздувшиеся туши убитых лошадей и погибшие ратники с выклеванными вороньем лицами — посланный впереди войска на разведку отряд литовской конницы попал в засаду и был едва ли не целиком вырезан. Говорят, вылазкой командовал молодой воевода Андрей Хворостинин, брат Дмитрия Хворостинина, о коем уже многие прослышали в Польше…