Широко раскинувшись на пустынном побережье заснеженного Иртыша, конные всадники выезжали из лагеря, от берега до берега заполонив скованную льдом реку. Маметкул, вновь облаченный в свою сверкающую бронь, покрытую серебряными и золотыми пластинами, ехал впереди своего многотысячного войска, лениво покачиваясь в седле, словно выехал не на сражение, а на прогулку. От белой пустоши, заполонившей весь окоем, невыносимо слепило глаза.

Вдруг что-то темное, резко выделяющееся на фоне снежной степи, появилось вдали. Маметкул остановил войско, стал глядеть, щурясь от невыносимою для глаз снега. Он не мог ошибиться — это был «гуляй-город» — круговая ограда из смастеренных наспех деревянных щитов и перевернутых повозок.

— Они здесь, урусуты, — шепнул ему один из ближайших стражников.

Маметкул не ожидал, что чужаки не станут сидеть в городе, а сами выйдут в чисто поле навстречу своей смерти. Великое мужество! Что ж, пора это все закончить. Воздев обе руки, Маметкул взмахнул ими, и татарское конное войско, натягивая луки и вздымая облака снежной пыли, с визгом и дикими криками хлынуло на горстку вставших на их пути врагов…

Когда орда, разделяясь и обступая укрепление с двух сторон, принялись кружить вокруг противника и осыпать его стрелами, «гуляй-город» ощетинился со всех сторон стволами пищалей, которые тут же затрещали нестройной чередой выстрелов. Конная лава словно врезалась в невидимую преграду и рассыпалась — в снег кубарем повалились убитые кони и всадники. Едва татары успели опомниться, вновь начав кружить вокруг укрепления, вновь ударили выстрелы, и вновь всадники гурьбой валятся из седел, визжат раненые лошади.

Маметкул в окружении закованной в броню стражи глядел издали на копошащееся море людей и лошадей, укрывшее полностью до смешного маленькое укрепление казаков, до уха его доносился треск выстрелов, затем несколько раз оглушительно хлопнула пушка. Конь царевича едва не встал на дыбы, заржав от ужаса, но Маметкул успокоил его, не отрывая взгляда от развернувшегося перед ним сражения.

Орда то подступала ближе к «гуляй-городу», то отходила, продолжая осыпать укрепление стрелами. Архип, привалившись плечом к деревянному щиту, торопливо заряжал свою пищаль. Матвей, Ясырь, Черкас — все были тут же, подле Ермака, что неустанно бил по врагу из своей пищали. Есаул Яшка Михайлов, сидя подле него, заряжал и подавал ему оружие. А стрелы летели сверху непрерывным дождем, и казаки, пораженные ими, валятся на снег, кричат от ран, но, ежели могут, продолжают палить. Архип видел, как на снегу, корчась, умирал строгановский служивый со стрелой в животе. Его даже никто не успел подобрать, вскоре в него вонзились прилетевшие сверху три стрелы, и он перестал корчиться, затих, но в тело его все еще врезались безжалостно с противным чавканьем оперенные татарские стрелы, обезобразив его до неузнаваемости.

— Господи! А-а-а! — закричал Ясырь — в голени его торчала возникшая, словно из ниоткуда, стрела. Кто-то из казаков его подхватил, толкнул ближе к укреплениям, но сам рухнул лицом в снег со стрелами в шее и спине.

— Так мы долго не продержимся! — взмолил Черкас.

— Пали, мать твою эдак! — заорал на него Матвей.

Щиты «гуляй-города», тюкающие снаружи от попадания стрел, внезапно начали сотрясаться от мощных ударов это всадники с разбегу врезались в них на своих лошадях, которые не могли перепрыгнуть слишком высокие для них укрепления. Щит, к которому приник Архип, содрогнулся так, что он, едва не выронив пищаль, рухнул на бок, но тут же поднялся и, выругавшись, выстрелил в щель между щитами — татарский всадник вместе со своей лошадью кубарем полетел под копыта несущейся мимо конницы…

— Смотрите! Смотрите! — указывала стража Маметку-ла на несущийся откуда-то со стороны конный отряд — со свистом и улюлюканием он летел прямо на кишащую вокруг «гуляй-города» орду. Маметкул видел, как татарское войско, словно потревоженный великан, грузно и лениво разворачивается навстречу несущемуся на него мелкому противнику, но тот, словно нож, рассекая орду, вонзился в нее, и все утонуло в снежной пыли…

…Когда конный отряд под командованием Ивана Кольцо атаковал татарское войско, Ермак, выхватив саблю, первым бросился вперед, разрезая связывавшие меж собой деревянные щиты ремни и веревки, открывая «гуляй-город». Татары уже одолевали немногочисленный конный отряд Ивана Кольцо, но вот на них и с другой стороны хлынула уже пешая казачья рать…

Архип с оголенной саблей своей следом за Матвеем вклинился в эту страшную визжащую сумятицу, кашу из вертящихся в тесноте всадников, и рубанул по шее первого на пути татарского коня. Споткнувшись о чей-то труп, он едва не рухнул на землю, но устоял, схватился за ногу другого татарского всадника и, не видя, ткнул его острием куда-то наверх, в шею или спину. Казака, что срубил ринувшегося на Архипа татарина, снес на полном скаку всадник, и его затоптали, как сноп сена, превратив в расхристанную безвольную кучу. Затем Архипа отбросило куда-то назад, в пешую казачью толпу, что теснила все больше рассыпающуюся орду, и он даже не понял, когда наступил миг вражеского отступления.

Вскоре орда начала сама губить себя — первые отряды начали отступать, давя своих и сминая позади стоящих, а казаки все лезли на них и рубили, рубили, не щадя никого. Татары, объятые ужасом, оставив своих убитых и раненых на вытоптанной, залитой кровью и заваленной трупами и различным мусором белоснежной до того равнине. Маметкул, тщетно пытавшийся остановить валившую назад конную лавину, был едва не затоптан и тоже кинулся следом за остальными…

Иван Кольцо подъехал к Ермаку на хромающем жеребце, весь залитый чужой кровью. Ермак сидел среди кучи убитых на лошадином трупе, тоже весь бурый от крови, и один из казаков заботливо перевязывал ему правую руку какой-то тряпицей.

— Что теперь? — вопросил он, с высоты седла глядя на атамана. Ермак, подняв на него каменное, все в кровавых брызгах лицо, тихо молвил:

— Убитых надобно похоронить.

— Уходить надобно, — ответил ему Кольцо, оглядываясь в сторону отступающих татар. — Кто знает, вернутся ли они…

Едва прознав о поражении, многочисленный ханский двор в страхе сворачивал лагерь — торопливо уводили ревущий скот, спасали свое добро, сворачивали шатры и юрты. Многочисленные жены и дети Кучума уже погружены в повозки и в сопровождении ногайской стражи уезжают прочь, со слезами причитая о страшном будущем своем. Кучум отступал в южные степи, где господствовали казахские кочевники, верные союзники хана. Там он хотел собрать силы для нового удара, дабы с наступлением весны покончить с дерзкими урусутами раз и навсегда.

Более сотни трупов своих товарищей казаки принесли на ханский погост на Саусканском мысу. Из снега сиротливо торчали каменные столбцы с полумесяцами и верхушки небольших мечетей — могилы и склепы знатных придворных сибирского хана. Здесь, на окраине погоста, казаки разгребли снег и, прогревая задубевшую землю кострами, выкапывали огромную яму. Сюда они опустили трупы погибших в бою казаков и окоченевшие тела бойцов из отряда Брязги. Ясырь сидел подле ямы с перевязанной ногой, глядел, как Карчигу укладывают в могилу. Погодя, Ясырь покрыл его плотной, шитой серебром тканью он ее добыл, когда грабил ханский двор в Искере и, кажется, не ведал, какую драгоценную вещь хоронит вместе с погибшим другом.

Ермак долго прощался с Брязгой, молчал, повесив голову. Затем прислонился лбом к его белому, как снег, лицу и отстранился, позволив казакам взять тело и отнести в могилу.

Начали закапывать. Архип был одним из тех, кто зарывал эту страшную яму, где плотным рядом, друг на друге, упокоились воины Ермака. Наблюдая за тем, как тела исчезают под комьями мерзлой черной земли, Архип вдруг вспомнил, как хоронили погибших при взятии Казани. Картина эта с мертвым Добрыней отчетливо всплыла в его голове. Тридцать лет прошло, и вот снова. И Архип вдруг почувствовал какую-то противную слабость, даже на какое-то время он остановился якобы перевести дух. Почему-то именно сейчас он впервые пожалел о том, что пришел сюда. Ведь, уходя из-под Казани к любимой Белянке в Новгород, он не желал больше брать оружие в руки, не желал видеть грязь, кровь, многочисленные трупы и заваленные телами огромные могилы. Зачем он здесь? Тряхнув головой, Архип поправил на голове малахай и, сплюнув в сторону, вновь принялся за работу.