* * *

Впереди ждал остаток дня и первым по плану Малкольма должна стать встреча с Аэрдолом. Джон сообщил на берег о шальном улове и их уже ждали помощники форестианца с холодильниками для рыбы, которые сгрузили с повозок на причал. Небольшие ящики со льдом, уже стояли ровным рядком и ждали гостинца.

– Ох, боюсь, придется два раза ездить, – хмыкнул Джон.

– Ничего, уместится, – возразил один из поварят. – Я не слышал, чтобы ты бак для рыбы менял на более емкий. Если что, нагрузим с горкой, везти недалеко.

Малкольм помогал сгружать улов и таскать холодильники к повозкам. Когда закончили, маленький караван из двух повозок запряженных низкорослыми битюгами, пошел в замок. Малкольм простился с Джоном и обещал вечером принести жаркое из палтуса к нему на яхту, парочку хороших экземпляров он заметил, сгружая рыбу в холодильники.

По дороге в замок он узнал, что у Аэрдола гость из родного мира форестианца. Утром отпирали “Колодец бесконечности”, и пришла целая делегация на встречу с гроссмейстером, но сейчас остался только один, а остальные вернулись обратно в Санкерион.

Сердце юноши екнуло.

“Вот оно, гость появился у нас не случайно! – думал он, вспоминая странное ощущение, которое посетило его на яхте, после слов моряка о петельках и зацепках".       Как часто в жизни, он ловил себя на мысли о чем либо, что затем происходило, или сбывалось, словно чудо предсказания.

Малкольм шёл, держась за край повозки, и чертенок нетерпения и ожидания чего-то необычного, сидел на его макушке, щекотал уши и затылок, заставлял волосы шевелиться и покрываться мурашками спину, что вызывало желание сходить в туалет по маленькому. Малкольма передернуло, словно он замерз, и нетерпение взяло верх. Он обогнал караван и устремился бегом к замку, как только над лесом отчетливо увидел шпили башен.

* * *

Малкольм прошел сквозь пустую столовую. Искусственное освещение заменял дневной свет, лившийся сквозь вытянутые до самого потолка окна, которые никогда не занавешивались. Столы, выполненные в современной манере, рассчитанные на двенадцать персон, окруженные стульями с низкими спинками, стояли не покрытые скатертями. Им отводился центр столовой и только с краю, у самых стен, располагались столы на четыре человека.

Малкольм бросил взгляд в дальний конец столовой, что напротив входа в кухню. Там, в полумраке, скрывались четыре массивных дубовых стола, вид которых говорил о том, что возможно, их сделали из досок Ноева ковчега. Только вдоль этих представителей древности, стояли широкие скамьи, которые не уступали им по возрасту. Обычно там, в полумраке, любили посиживать парочки, делая вид, что готовят уроки, и иногда они действительно их готовили. Но сегодня столовая пустовала.

Малкольм услышал голоса в кухне, значит гость еще здесь.

Он подошел к дверному проему, что вел в кухню, и замер. Дорогу преградила двухстворчатая дверь, на манер тех, что можно видеть в старых фильмах про ковбоев, когда главный герой заходит в салун. Только эта почти достигала пола снизу, а сверху доходила до пояса человеку среднего роста.

Конечно, не массивные створки, изящно украшенные резьбой, стали причиной ступора. Волнение, которое у одних отнимает способность дышать, а других заставляет сесть, охватило Малкольма с новой силой. Он чувствовал, что новую главу в книге его жизни начнут писать именно сегодня в этой кухне. Он толкнул створку, которая скрипя, отошла в сторону, и вошел в мир сытости и ароматного достатка.

Хозяин кухни и его гость одновременно посмотрели на вошедшего.

Малкольм знал, что форестианцы одни из самых долгоживущих существ, не считая конечно хаялетов, подобие жизни в которых поддерживала само бесконечное Ничто. То, что Аэрдол самый старый из жителей Огненных Крыльев ему говорил гроссмейстер. Когда и где он родился, сам Аэрдол не рассказывал, а Малкольм не спрашивал, но гладкость кожи главного повара, ясность глаз, благородная осанка, живой блеск молочно белых волос, могла дать фору любому двадцатилетнему юноше, да чего греха таить, возможно, и девушке. Однако, при всем изяществе мастера меча и поварешки, его рукопожатие заставляло хрустеть каждую косточку даже в руке Дабса, а ведь любимым орудием скалацида по праву считался молот.

И вот теперь, Малкольм смотрел на гостя. Руки его похолодели и покрылись испариной, когда их взгляды встретились. Казалось, что сама глубина веков тянет, свои древние щупальца, теплые и мохнатые, добрые, но все-таки жесткие и пытается ощупать его, хочет понять, что он есть и на что способен. Наваждение прошло, когда гость опустил взгляд в миску, зачерпнул ложкой густой суп и, с аппетитом, причмокивая, отправил его в рот. За столом сидел не просто старый человек, обычно в сказаниях, таких называют древними.

Волосы старца, собранные на затылке в кубышку, на манер японских самураев, отливали болезненной желтизной и походили на погнутую много раз золотую проволоку, которую затем постарались выпрямить. Кожу лица изрезали глубокие морщины. Острые уши, кончики которых пригибались к низу, покрывала кучерявая белая шёрстка. И только глаза оставались, такими же ясными, как и у его молодого друга.

“Может, Аэрдол свои уши бреет, кремами пользуется всякими, надо будет уточнить – подумал Малкольм, осознавая, как быстро страх и оцепенение сменились задорным любопытством".

– У нас в роду все были мохнаухими, – буркнул старец и облизнул ложку.

– Чего? – не понял Малкольм.

– Ты так бессовестно таращился на мои уши, а затем бросил косой взгляд на нашего общего друга, что ход твоих мыслей стал для меня очевидным, – хохотнул старик. – Аэрдол свои не бреет.

– Я пользуюсь воском для депиляции, – прошептал главный повар и приложил палец к губам.

Оба форестианца расхохотались. Малкольм вздрогнул, увидев частокол ровных желтоватых зубов гостя. Старик смущенно прикрыл рот рукой, и смех прекратился.

– Тебя все также бросает в дрожь, когда мы улыбаемся или смеемся? – спросил Аэрдол.

– Ну, не так много времени прошло, – ответил Малкольм. – Еще привыкну.

– Рассказывай, с чем пожаловал, – сказал главный повар, наливая в миску густой бульон и посыпая сверху смесью душистых трав.

Он поставил ее на стол и жестом указал юному ксаметару на табурет.

– Учитель, это Малкольм Стоун мой ученик.

Ложка и вилка легли рядом с миской.

– Знакомься Малкольм это мой учитель, Кариам.

Малкольм знал, что приветствия форестианцев у разных родов отличаются, поэтому просто поклонился так низко, что гость мог разглядеть его макушку, показывая тому свое безграничное доверие и почтение одновременно. Старец кивнул в ответ, прикрыв на мгновение глаза, а затем просто указал юноше на другую сторону стола.

Кариам улыбнулся, глянул на Аэрдола, облизал ложку и положил в пустую миску.

– Он не приходит без причины? – спросил старец, покачал головой и отодвинул приборы к краю стола.

– Нет. И его причины обычно весомые, – ответил Аэрдол и усмехнулся. – По большей части…

– Сначала покушай, – сказал Кариам, глядя на Малкольма. – А затем расскажешь, зачем пришел. Думаю, ты ко мне, а не к своему учителю.

Малкольм достал из кармана рисунок, запечатанный в целлофан, который планировал вечером передать Ваншару. Он положил его напротив старца и присел за стол, наблюдая за его реакцией. Кариам посмотрел на Аэрдола, потом медленно взял рисунок в руки.

– Ты видел это? – спросил старец у Аэрдола.

– Да, но подобное архитектурно-технологическое решение, может применяться или применялась где угодно. Мне оно точно не знакомо.

– А вот я вижу, как минимум, три цивилизационные ветви приложили руку к созданию этого сооружения.

Рука старца стала медленно гулять по рисунку, на мгновение останавливалась и продолжала блуждать. В эти мгновения он закрывал глаза и качал головой, изредка шепча:

– Да …, скорее всего…, вероятно, они…,

– Вас не смущает, что я увидел это во сне? – прервал его Малкольм, принявшись за суп.