Иван Тимофеевич никогда не подозревался во вредности, но как вернулся с фронта (Первая мировая), так стал себя чувствовать неважно, а работать надо. Все ждал замены, а ее все не было. На войне он служил полковым врачом. На дворе стоял 1918 год. Многое изменилось за год власти большевиков, вовсю шла Гражданская война.
Проезжая мимо одного куреня, Иван Тимофеевич дернул вожжи,
– Тпр-р-р, родная! Постой одуванчик, малеха, – говорил Иван Тимофеевич, а сам привязывал кобылу к забору. Одуванчиком он называл лошадь. Накинув вожжи на забор, да ловко так завязав узел, Тишин стал кричать: – Степан! Степан! Иринушка! Да где вы подевались? Дрыхните небось, а скот не кормленный стоит.
На крыльце появился высокий и статный казак, волосы его были черные, и только челка свисала, прикрывая лоб. Черты лица были настолько правильные, как на картине: высокие и подтянутые скулы, выразительные и пропорционально расположенные глаза, неширокий и недлинный нос, немного острый подбородок. Это был Степан Иванович – средний сын лекаря.
– Батя, ну, что ты орешь с утра пораньше?! – потягиваясь, спросил Степан.
– Я тебе сейчас дам орешь! Как ты с отцом смеешь гутарить?! – пробираясь через калитку, ворчал Иван Тимофеевич.
– Не слыхал, что ль? Нет больше Советской Донской республики.
– То есть, то нет! – возмущался Степан.
– Круг Спасения образовался! Кого только спасать будут. Теперь объявили Великое Войско Донское. Давай собирайся, хватит молодую жену ублажать, да скачи в Усть-Медведицкую, разузнай, что к чему. На обратном пути, чтобы у меня был.
На крыльце появилась Ирина – жена Степана.
– Доброе утро, Иван Тимофеевич, – мило сказала она.
– Сколько я тебя гутарил – отцом меня кликать! – возмущенно сказал Тишин старший. – Высеки ее, да так, чтобы ребеночка не тронуть, – обращался он к сыну, а сам подошел к Ирине да поцеловал в щеку. Ирина находилась на восьмом месяце беременности, и они ждали первенца.
– Квасу нам принеси да наливай подольше, – обратился Иван Тимофеевич к Ирине, а сам уселся на крыльце рядом со Степаном потолковать о мужском.
– Вчера дед Митяй весточку принес, что четвертый Хоперский полк в полном его составе на сторону красноперых перешел, – сказал Иван Тимофеевич. – Сам-то, что думаешь?
– А я уже устал, батя, думать. То республику объявляют, то к Советам переходим, теперь опять что-то новое. Навоевался я, отец. У меня вон жена на сносях, да мира хочется.
– Так оно так. Какая она – Советская власть будет. Ты, есаул, царю присягал, а не большевикам!
– Где он царь? Теперь все переменилось. Не знаешь, где свои, а где – чужие, – сказал Степан.
– От Петьки весточки нет? – спросил Иван Тимофеевич.
– Нет! Ежели Петька к красным подался, что изволишь делать?
Иван Тимофеевич посмотрел на Степана, опустил голову.
– Я уже старый, а вам жить. При какой власти – вам выбирать!
На крыльце появилась Ирина с большой кружкой кваса. Жена казака была красивая, белокурая и почти такого же высокого роста, как Степан. Глаза голубые, как небо в ясную погоду без туч, а через плечо свисала коса до самого живота. – Папаня! Кваску!
Иван Тимофеевич приподнялся, схватившись рукой за плечо Степана, да взял кружку.
– Ну, отведаем вашего кваска, – по-доброму пробурчал Иван Тимофеевич. Выпил пару глотков, поморщился да вылил все в палисадник. – Фу, гадость какая! – вскрикнул он. – Отравить деда вздумала? Отмахнулся и поковылял к лошади.
– Ха-ха-ха, – раздался громкий смех. – Батя, ты чего? – смеялся Степан.
– Выбирать жен надо путевых, – кричал Иван Тимофеевич.
– Опять не угодила, – тяжело вздохнула Ирина. Степан обнял жену.
– Не обращай внимания, он как вернулся с фронта, так ворчит на всех, а тебя любит.
До станицы было час езды, кругом поля переливались лесами. Вдоль текла речка, на которой с утра уже плескались мальчишки, а мамки их погоняли – майская вода была еще холодная. Этот удивительный край казаков напоминал рай среди заросших лугов и плодовитых деревьев. Иван Тимофеевич ехал и бурчал что-то себе под нос, поглядывая по сторонам.
Он был чуть выше среднего роста с крупными руками и широкоплечий. Лоб его был морщинистый от времени, нос широкий и чуть приподнятый вверх, а под ним – густые и вьющиеся седые усы. Он имел привычку крутить кончики усов двумя пальцами, образуя скрученную веревочку. Одевался всегда одинаково: в длинные сапоги, шаровары и гимнастерку темно-желтого цвета, а на голове обязательно фуражка. Фуражка была одета так, что козырек всегда смотрел в правую сторону.
Въезжая в станицу, Иван Тимофеевич всю дорогу опускал голову – таким образом здоровался с местными жителями, которые всегда остановятся при виде его и приветствуют. Лечебница, где принимал Тишин, находилась прямо в центре станицы, возле майдана. Рядом же стоял местный храм и рынок с местной администрацией.
В это утро на майдане было шумно – собрался казачий круг. Во главе находился атаман станицы Семен Петрович Лагов. Они что-то громко обсуждали, а порой кричали и ссорились.
– Иван Тимофеевич, только вас и не хватает! – крикнул Лагов.
– Я в ваши дела военные не лезу! – ответил Тишин, довольно выразительно. – Меня больные ждут! Ну, коли так, гутарьте, послухаю.
Иван Тимофеевич привязал лошадь и стал наблюдать за сходкой казаков, находясь как бы в сторонке.
– Казаки! – держал слово атаман. – На днях Круг Спасения Дона решил: образовать Великое Войско Донское и назначить войсковым атаманом Петра Николаевича Краснова. Предлагается от каждой станицы сформировать войсковые полки для борьбы с большевиками.
Казаки зашумели и стали обсуждать решение. В этот момент Иван Тимофеевич думал о сыновьях. «Опять война», – размышлял Тишин. Кто-то из толпы крикнул:
– Где Степан Тишин, есаул наш? – это был Хлопушин Андрей, ровесник Степана и в кой-то мере другом назывался.
– Да, Иван Тимофеевич! Прикажи сыну прибыть ко мне! – выкрикнул атаман.
– Некогда Степану, у него девка на сносях, – негромко сказал Иван Тимофеевич и направился в лечебницу.
– У нас постоянно кто-то на сносях, но служба есть служба, – крикнул Хлопушин и так, оглядываясь на казаков, чтобы те поддержали.
– Да-а-а… – зашумели казаки.
– А ты баглай, помалкивай, сам давно воевал? – крикнул в адрес Хлопушина Тишин.
Хлопушин состоял на службе простым казаком и сильно завидовал Степану, который к своим годам дослужился до чина есаула. Да и в личной жизни тоже не ладилось, когда-то он пытался ухаживать за женой Степана, но та выбрала бравого казака. Хлопушин был высокого роста и белокурый, а когда ходил, дергал правым плечом. Он жил с родителями, которые пытались его женить чуть ли не каждый год, подыскивая ему невест.
Хлопушина оскорбило обращение Ивана Тимофеевича, а казаки не слишком-то его поддерживали.
– А вы, Иван Тимофеевич, давно ли Петра своего видали? – выкрикнул Хлопушин. Иван Тимофеевич остановился и посмотрел на Хлопушина. – Гутарят, у красных он! – добавил казак. Тишин молча развернулся и пошел по своим врачебным делам.
В небольшом коридорчике его уже ждали бабоньки.
– Иван Тимофеевич, опаздываете сегодня! – выкрикнула одна. Кабинет Ивана Тимофеевича был совсем небольшим, больше напоминал комнатушку или чулан, но с маленьким окошком. В нем размещался стол со стульями и небольшой сервант, который был набит всякими банками и мазями.
***
Тем временем Степан собирался в столицу Усть-Медведицкого казачьего округа. Отец наказал, значит, надо ехать. Там служил старшиной его родной дядька Афанасий Семенович Тюрин. Бравый казак и тот самый окаянный брат жены Ивана Тимофеевича. Он и приучил Тишиных к служению и военному делу. Своих детей у Тюрина не было, вот и возился он с племянниками, любил их и души в них не чаял. Степан был любимчиком и самым способным к военному делу, поэтому и вырос по службе.
– Неужто опять война? – спросила Ирина, прижимаясь к Степану. Сама поморщилась в этот момент, схватилась за живот, а другой рукой уперлась на Степана. – Шалит, казак, толкается! – сказала она улыбаясь.
