– Да нет, не убивал я, гадом буду, – прошептал в усы горемыка-Леха.

Вот так он и на суде ответит, – товарищ … нет, не товарищ, – «гражданин судья, не убивал я, жизнью клянусь. У меня последняя драка-то была только в школе!

Были у Лехи драки и после школы, в ПТУ – хоть отбавляй, но по большей части все это было не его затея. Люди добрые, гражданин судья должен поверить!

…

Не поверил…

Но, кажется, Леха не плакал…

Две недели предварительного заключения выдались особенно долгими – в тесной камере, да в ожидании неизбежного, – в душе-то он понимал, что свидетелей нет, вину свалить больше не на кого. Татьков держался. Не ел, не спал, но держался. Затем случился этап, то событие, о котором мужики по камере изолятора говорили часто и с разными эмоциями. Леха и это перенес стойко. Но когда за ним хлопнула тюремная дверь, Татьков обернулся и понял, что свобода и общество остались где-то далеко за плечами, теперь он изгой, враг общества. Подлый, презренный, коварный убийца, да еще и алкоголик.

– Радуйся, – сказал адвокат, – убийство-то с отягчающими, а тебе всего восемь лет дали!

Да только чему ж тут радоваться? И Леха заплакал. Когда к нему подошли первые, бритые на лысо нагловатые сокамерники, он едва сдерживал слезу.

– Как звать-то тебя, человече? – спросил коренастый в рваной майке, с куполами на предплечьях.

– А в натуре, как звать-то меня, вернее, как представиться? – пронеслось в голове у Татькова.

По имени? По отчеству? Или по фамилии? Подпольных кличек Леха не имел. Зеки ждали, неподвижно разглядывая Лехину одежду. Спешить им здесь было не куда.

– Лёшей, – неожиданно выдал Алексей свое по-детски уменьшительное имя.

Но язык и тут подвел его, предательские слезы навернулись на глаза, закрыв на миг его от угроз и от этого мира.

– Леший, – прозвучал его голос.

– Леший, – повторил коренастый.

Мужики за его спиной ехидно захихикали и вдруг умолкли. Леха обхватил голову руками, закрывая залитые слезами щеки, и завыл в полголоса. Кто-то взял его за локоть.

– Ну, проходи, Леший, вон те нары свободны!

Следующие полгода прошли как во сне. Как в страшном сне, – так будет правильней. Утренний звонок выводил Татькова из полусонного ночного бдения и после однообразного завтрака начинались полусонные будни заключенного. От работы он не отлынивал, потеть за деревообрабатывающим станком по восемь часов в сутки было утомительным, нелегким делом, но даже это было лучше, чем пребывание в общей камере тюремного барака, где занять себя развлечением представлялось задачей нерешаемой и тревожные мысли роились в голове, будто улей, – невиновный или убийца? Заслужил или невинно-посаженный? Но хуже прочих была жирная мысль о последствиях, – что будет дальше? Да и будет ли это «дальше» вообще, – Леха не знал.

Мучаясь без сна по пять-шесть ночей в неделю, переходящих в будни страдальца, Татьков не представлял, как долго он сможет терпеть подобное испытание. Очень часть ему грезилась скорая погибель и иногда эта мысль несла с собой утешение и покой, – «отмучаюсь, не иначе!». Но бывало, что мысль о небытие тревожила душу сидящего, ввергая того в непроглядные пучины паники. Не дотянет, – понимал Леха, вздыхая сквозь слезы, – «не дотяну!».

Так пробегали дни, в этих мыслях проползали недели, и вот позади остались долгие три месяца, после чего Лехе должно было «полегчать немного», – как обещал ему сосед через койку.

Не полегчало. Татьков приобрел круги под глазами и сильно потерял в весе, – то, что для других было «хатой», домом для него так и не стало. И более того, с каждым днем становилось все хуже – днем он теперь практически не разговаривал, отвечал однозначно, да и то лишь изредка, по необходимости, зато долгими ночами он часто беседовал сам с собой, представляя напротив себя невидимого собеседника из числа тех людей, которых знал в прошлой жизни. В жизни – до тюрьмы. О чем бы не велись эти беседы, Леха всегда пробуждался в слезах.

Везение пришло к нему неожиданно, спасение проглянуло оттуда, откуда он совершенно не ожидал его увидеть. Дело было в следующем, будучи в третий раз за неделю ночным дежурным по мытью коридоров, исключительно по собственной инициативе, Татьков как-то ночью встретил начальника тюрьмы Ларионова. Не часто такое случалось, но иногда положение обязывало Анатолия Дмитриевича совершать ночные обходы во вверенной ему трудовой-исправительной колонии строгого режима, где имел величайшее несчастье отматывать свой срок горемыка-Татьков. Дело было в Перелёшино, что по началу вызвало бурный смех у Татьковских сокамерников, – «Леший в Перелешино». Впрочем, Татьков и не знал названия места, где героически отбывал свое наказание. Слышал на суде, но не вдаваясь в подробности, – «какая разница, где стоит его шконка?».

– Трудишься? – этот вопрос несомненно был адресован именно Татькову, за неимением в столь поздний час иных работающих единиц.

– Так-точно, товарищ начальник, тружусь! – попытался выдавить улыбку Леха.

– Да не начальник, палач…

Над этими словами Леха еще толком не успел задуматься, как начальник тюрьмы продолжил говорить непонятное.

– Напомни, Татьков, сколько лет тебе дали в целом?

– Восемь лет, товарищ начальник!

– Восемь, – задумчиво взвесил Ларионов и досадно поморщился, – да не называй меня так – «товарищ начальник», не на построении же!

– Виноват, Анатолий Дмитриевич, буду учитывать!

– «Виноват», – снова передразнил его начальник колонии, и многозначительно протянул, – в о с е м ь… а напомни-ка, как долго ты уже здесь отбываешь наказание?

Месяц? Два? Три? – Леха на помнил.

– Почти-что три месяца, Толь, – ответил за него кто-то из сопровождающих офицеров колонии.

– Почти-что три месяца, – снова повторил чужие слова начальник тюрьмы и переглянулся с ответившим офицером, оба понимали неизбежное – погибнет при попытке сбежать, или повесится.

– Ну вот что, Татьков, есть варианты получше! Ты про исправительные колонии, состоящие при химкомбинатах и тому подобное слыхал? У меня есть к тебе деловое предложение. Такое дело тут, значится… Скажем так, у тебя есть возможность перебраться отсюда в другое место. Работа тяжелая, врать не стану, но и условия отбывания, там соответствующие – деревня для заключенных или общежитие закрытого типа – я не знаю, но в любом случае, на тюрьму уже меньше похоже. Есть такой закрытый город в России – про Фрунзинск-19 слыхал? Там на ночь в камерах не запирают, а днем работа на открытом воздухе. Есть, правда определенный риск, ну а куда ж без него, за все хорошее в этой жизни приходится расплачиваться. В общем, если такие условия по тебе, утром жду у себя в кабинете – приходи, в бумагах распишешься.

Следующие две недели прошли как в тумане – в такую удачу Алексей Татьков поверить не мог. Но ожидания его не обманули, этап действительно состоялся, только о конечном пункте назначения ему заранее никто не сообщал. Окно вагона покрывали трещины и толстые стальные прутья, о станциях, мимо которых проезжал поезд, можно было только догадываться. Хрипловатый динамик вагонного радио крутил по кругу сорок две песни и монотонный стук колес вносил больше разнообразия, чем эта унылая, пресноватая музыка. Отзвучали «городские цветы» и Татьков перевел взгляд на соседа напротив, – широкоплечий бородач в очередной раз притопывал свою любимую, – «что те надо» – топ, «что надо» – топ, но в глазах соседа эмоций не было. За окном медленно пробегали макушки сосен, а над ними проплывала луна.

В семь утра поезд остановился, но отголосков бормотания пассажиров, сопутствующих таким остановкам, в вагоне с решетками никто не услышал. Конвой дал команду – «идти в сторону выхода» и заключенные нехотя потянулись в тамбур. Кроме двенадцати небритых мужиков, укутанных в одинаковые телогрейки, этим утром на станцию больше никаких пассажиров не вышло. Татьков обернулся и с удивлением отметил, что их вагон в какой-то момент оказался прицеплен к грузовому поезду.