Беляев Сергей Аркадьевич бросил взгляд на настенные часы и сделав вывод, что до начала рабочего времени у Неклюева есть целых три минуты, замечаний своему подчиненному делать не стал.

– Я вас спрашиваю, Кирилл Григорьевич, вы так много сделали для науки, что решили сотворить себе поблажки? – продолжал допекать зловредный Филин.

Кирилла не удивило, что Альберт Исаакович знал его отчество. Неклюев-старший пользовался почетом и репутацией у всего НИИ, отчасти это и являлось причиной постоянных придирок злопамятного Левитаца, -попробовал бы ты с моим отцом говорить в таком тоне, небось приходилось заискивающе улыбаться при встрече, – подумал Кирилл, разумеется не вслух.

– У меня еще целых две минуты, чтобы попасть на рабочее место, Альберт Исаакович, с вашего разрешения я не буду задерживаться.

Филин, остолбенев от подобной наглости, рассматривал Кирилла сверху вниз сквозь свои очки в роговой оправе. И когда Неклюев-младший уже было решил, что на этот раз нагоняя не избежать, Левитац вдруг как-то неожиданно вздохнул и сказал, снизив интонацию до доверительно-отеческой.

– Видите-ли, Неклюев, в настоящий момент наш институт находится на пороге научного открытия, которое, не побоюсь этого слова, может перевернуть все наши представления о современном мире науки и техники, так что, я бы попросил вас быть более пунктуальным, во всяком случае, на это время.

Сбитый с толку такой формулировкой Кирилл Неклюев проследовал на рабочее место, слыша за спиной продолжающийся спор двух светил современной науки.

– Я уже, кажется, говорил вам ранее, Сергей Аркадьевич, и повторю сейчас – дело не только в длительности импульсной переменной, но и в последовательности самих импульсов! Мы не просто так уловили сигнал, нам показывают последовательность действий, а мы до сих пор не можем их воссоздать в точности!

Двери лифта бесшумно закрылись, дальнейшую часть разговора Кирилл уже не услышал.

Вопреки всем страхам и опасеньям две недели новой жизни пролетели быстро и незаметно, и это несмотря на то, что разница между Фрунзенском и Санкт-Петербургом была ужасающей, как показалось Любе в день приезда. На самом деле ничего ужасного в Фрунзенске не было. Конечно, если сравнивать с былым мегаполисом, ее родной город не мог похвастать разнообразием театров и музеев, но с другой стороны, за два года пребывания в Петербурге в музеях она побывала всего трижды и единственный раз в театре. Естественно, это были не музеи мирового масштаба, а те из них, куда позволяли попасть доход и свободное время. Театр, и вовсе, находился на первом этаже в пятиэтажном жилом доме – такой еще попробуй отыщи, но впечатление от спектакля жило в девушке и по сей день. Фрунзенск располагал всего единственным театром, но он был и это уже давало надежды.

Второе опасение тоже не оправдалось – пальцем на нее никто не указывал и позорное возвращение не высмеивал. К слову, про позорное возвращение знали только родители, да и те располагали лишь той информацией, которую Люба решила им выложить…

С формальностями Леонид Васильевич управился быстро и уже через каких-то пятнадцать минут протягивал девушке листок с регистрацией.

– Временная, – пояснил он, – в течении двух недель необходимо явиться в паспортный стол, там уже все оформят чин – по чину… ну ты и сама все знаешь, – улыбаясь напутствовал добрый старик.

Дорога домой заняла у девушки еще четверть часа – маловато, чтобы собраться с мыслями, но вполне достаточно, чтобы привести их в порядок. За два года ее отсутствия город совершенно не изменился – все те же полупустые улицы и однотипные пятиэтажные дома, после Питерских высоток они казались родными и близкими.

– Ой, Любочка! Ты ли это? Что-то я давно тебя не видела, работаешь, поди, с утра до ночи? – энергичная, улыбающаяся старушка остановила девушку возле дома – соседка по подъезду, но с какого этажа, этого Люба уже не помнила.

– Добрый день, Маргарита Ивановна! Меня не было в городе, я по работе уезжала.

– Ах, вот оно что, а я-то все голову ломаю, куда ты пропала!

Дальнейших расспросов от соседки не последовало и в голове снова всплыл вопрос, – что скажет отец? Разговора с отцом она боялась больше всего на свете и страх вспыхнул не в эту минуту. Просыпаясь ночами в прокуренной тесной квартире, она долго лежала без сна, прижимаясь к спящему Игорю в тщетных попытках развеять кошмар. В ночных кошмарах она всегда возвращалась домой, ведомая обстоятельствами непреодолимой силы, а дома ждал серьезный разговор с отцом. И в самом деле, что можно было сказать родителям? Как объяснить свой внезапный отъезд – импульсивное решение, вызванное простым звонком по телефону. Раз в месяц из Мексики звонила сестра, – как дела? – у меня все хорошо, а у тебя? Что на этот вопрос могла ответить Люба? Ни мужа, ни детей, ни престижной работы – нужно было что-то менять и она решилась. Полчаса бесформенных пререканий с родителями, выписка из паспортного стола с разрешением на выезд и рейсовый автобус до ближайшего областного центра, там уже она взяла билет на поезд с конечной станцией Санкт-Петербург. Стоит ли вспоминать, что за два года она всего трижды говорила с родителями? О том, что их дочь год назад сменила фамилию, родители Брониной не подозревали.

Дверь в квартиру открыл отец, – «значит на звонок я все-таки нажала», с минуту он молча рассматривал дочь, удивляясь произошедшим в ней переменам, затем посмотрел на количество пакетов, сиротливо расставленных на резиновом коврике у двери и подняв кустистые брови, саркастически произнес:

– Уго, как ты прибарахлилась! А уезжала-то с одним чемоданом!

Только теперь Люба вспомнила, что у нее действительно был чемодан, но куда же он делся в последствии, на это ее память ответа не давала.

– Ну и долго ты собираешься на пороге стоять? Если оркестра ждешь, то напрасно, мы с матерью о твоем приезде не знали, уж не обессудь, что встречаем без музыки.

Николай Михайлович выхватил пакеты из рук нерешительной дочери и отошел от двери, давая той возможность войти, вместо него на пороге появилась мать и удивленно всплеснула руками. Тут Люба не выдержала, из ее глаз брызнули слезы. Вопросы и всхлипывания летели градом, – на долго ли? Что случилось?

– Ну хватит, хватит! – повысив голос, прокричал отец, – пусть сначала ванную примет, поест нормально, а потом уже пытать будешь!

Через пол часа самый суровый отец в мире, а по совместительству – заместитель главного врача областной больницы города, простил дочери решительно все грехи прежней жизни.

– Ладно, – отмахнулся Николай Михайлович на все тщетные попытки дочери объяснить родителям причины своего бегства, – ладно, это все в прошлом… ты мне скажи, что дальше будет.

О дальнейшей судьбе Любовь Николаевна пока не задумывалась, все ее мысли упирались в неизбежный разговор с родителем, который, собственно, уже состоялся. И правда, – что дальше?

– У вас поживу, если вы, конечно, не выгоните.

У кухонной мойки зазвенела посуда, мать тихо охнула.

– Ты нам на жалость не дави! – слова отца прозвучали мягче, чем этот взгляд суровых глаз, – здесь твой дом и покуда я жив, никто тебя отсюда не выгонит!

Опять послышался звон посуды.

– Да ну вас обеих, – разозлился отец, – я вот о чем спросить хочу… чем жить станешь, какие планы на будущее, может какая помощь нужна?

На этот вопрос у Любы уже был заготовлен ответ. Выросшая в семье врачей, в которой даже младшая сестра пошла по стопам родителей, от нее ожидали такого же будущего, и на этот раз она точно не подведет.

– Я бы к вам в больницу устроилась. Медсестрой, если возьмете! Или в поликлинику к маме… да хоть в регистратуру – бумажки перебирать.

Мать оживилась, но главой семьи являлся отец.

– Бумажки перебирать – дело нехитрое, тут и медицинского образования иметь не обязательно! А у тебя, между прочим, за спиной медицинский колледж, а в кармане диплом медсестры. Я бы взял тебя работать на скорую помощь. Врачей не хватает катастрофически, уж на некоторые вызовы может и бригада фельдшеров выехать, во главе с медсестрой.