В машине я отогреваюсь… Немного успокаиваюсь и листаю предложения об аренде квартир. Надо срочно что-то себе подобрать поближе к работе. И адвоката найти – я не собираюсь сдаваться и отпускать дочь. Интересно, как она там? Детский плач до сих пор звенит в ушах, разрывая сердце на клочья. Она не голодная? Ей не страшно? Не больно? Не понимаю, он, вообще, человек? Или Лев и есть лев – хищник, привыкший рвать всех на клочья? Наверное, такой и есть…
Лев.
– Ловко вы ее, Лев Борисович, – хмыкает адвокат.
Нанятый для устрашения Журавлевой спецназовец согласно кивает, ловко перекидывая дубинку из одной руки в другую.
– Хм… – только и могу выдавить я. Девчонка истошно орет и требует маму. Бьет кулачками по моей спине и визжит на ухо.
– Она так и будет…
– Да заткнитесь вы все! – рычу я, не понимая, что делать с девочкой. – Как ее успокоить?
– Это теперь ваши проблемы, Лев Борисович, – елейно проговаривает адвокат. – Вы хотели найти и вернуть ребенка – так получите и распишитесь!
– Мама! Мамуя! Де моя мама?
Господи, это когда-то кончится? Кажется, у малышки синеет кожа вокруг рта. Черт, что это значит у детей?
– Ладно… Можете быть свободны. Я поеду.
– Няню наймите, она ее успокоит, – советует спецназовец, кивая на прощание.
Самойлов, ты нашел дочь! Нашел девочку, которую по ошибке отдали другой женщине – неблагополучной истеричке, работающей в кабаке! Подумать только, где она росла – моя Василиса. Я выброшу ее документы к чертям и назову дочь именем, что мы с женой придумали для нее.
– Не плачь, малышка, я твой папа.
– Мама! Де моя мамуя? – кричит она, кидая в меня испуганный, почти ненавидящий взгляд.
Мамуля, мамуля… Нет у тебя больше никого – только папа. Жена умерла полгода назад от разрыва аневризмы. Сам не знаю, почему так произошло? И как я, опытный врач, ничего не заметил? До сих пор виню себя в ее смерти… И до сих пор не понимаю, что тогда случилось. Евгения родила здоровую девочку, но через час нам объявили, что ребенок умер. Выдали труп малышки и выписали домой. Вот и вся история… Если бы не Женя, я никогда не догадался проверить факты… Копал, копал, опрашивал свидетелей, адвокатишку этого нанял – Степана Кошкина. Да, светило, но наглый – мама не горюй! Два года я метался от роддома к зданию суда… Туда и обратно, а потом сначала.
– Дямой хосю. Де моя мама? – скулит кроха, вырываясь из ремней детского кресла. Новехонького – купленного специально для нее…
– Мы сейчас к бабушке поедем. У тебя же нет бабушки?
Черт, ну что я ее спрашиваю? Надо сделать все, чтобы дочка скорее забыла… ту женщину. И мне ее ни капли не жаль… Кошкин говорил, что она разводится с мужем и не имеет собственного жилья. Разве я в этом виноват? Она получила по справедливости. И совершенно точно не может воспитывать мою дочь. Суд вынес правильный приговор, лишив ее родительских прав – я лишь немного помог судье мыслить в правильном направлении…
– Мам, – стараясь перекричать детский плач, произношу в динамик. – Я могу приехать с дочерью? Я ее забрал.
– Господи, сынок, ну, конечно, – тараторит мать в ответ. – Это она так плачет? Левушка, а как та женщина отнеслась ко всему этому?
– Плохо, мам. А как ты бы отнеслась? – отвечаю сухо, нервно покручивая кнопку радио. Может, есть какие-то детские радиостанции? Как-то же можно успокоить ребенка?
– Я бы не отдала ее… Ни за что. Два года она считала ее своей дочерью. Может, умерший малыш, которого вам отдали ее?
– Нет, мам. Экспертиза опровергла родство. Умершая малышка не принадлежит этой женщине. Мам, не засоряй голову. Может, она вообще не рожала? А украла ребенка из роддома и просто присвоила? Она может… Ты бы ее видела… Терминатор в юбке.
– Приезжайте, Лева. Я котлет нажарила. Василисе понравятся. Ты ее так называешь?
– Пока нет… Она все время плачет, мам. Не знаю, как успокаивать детей, – скашиваю взгляд на хнычущую девочку. Как же она похожа на Женьку… Темные волосики, карие глаза, нос кнопочкой… С чего эта белобрысая Этери взяла, что моя кроха ее?
Глава 2.
Лев.
От долгого плача малышка засыпает… Уменьшаю звук радио до минимума, чтобы слышать ее дыхание. Сопит… Всхлипывает во сне и часто-часто дышит, пристроившись в кресле. Мама живет на окраине города, в уютном спальном районе. По дороге снег усиливается. Сыплет на крыши домов и машин тонны ледяной колкой крупы. Словно стирает следы на земле… Стирает прошлое, от которого хочется избавиться. Выруливаю с проспекта на объездную, ведущую к дому матери, гадая, кто останется с дочкой завтра? Работу-то никто не отменял. Хотя… Может, взять выходной?
– Аня, сколько у меня завтра пациентов? – звоню личному секретарю. – Можно их перенести?
– Лев Борисович, вы что такое говорите? Помните Синичкина? Скандалиста?
– Конечно, – отвечаю со вздохом. – Записался опять?
– Да, теперь на ультразвуковую чистку. И хочет, чтобы ее делали только вы.
– Господи, дожил на старости лет! Я хирург, а не… Чистку может сделать новенькая.
– Кристина Сергеевна. Но она просит всех называть ее Тина.
– Ладно, приеду. Мне срочно нужна няня. Есть идеи?
– Поздравляю, Лев Борисович, – с придыханием отвечает Анна. – Я слышала о результатах судебного заседания по телевизору. Вы теперь местная знаменитость, не меньше… У меня нет знакомых нянь.
– Да ладно тебе. Хорошо, приеду. Попробуй отменить кого-то… Перенеси прием на послезавтра.
– Постараюсь, – услужливо произносит Аня.
Мама встречает нас настороженно. Девочка все время плачет и требует маму, а я все глубже погружаюсь в бессилие. Пью его большими глотками, не понимая, что делать…
– Проходите, дорогие, – рассеянно шепчет мама, забирая малышку из моих рук. – Как тебя зовут? И почему ты плачешь?
– Далина… Я к маме хосю. Мама-а-а…
В доме пахнет домашней едой и корвалолом. Ловлю себя на мысли, что давно не был в гостях у мамы… Работал как проклятый, чтобы заработать на услуги Кошкина, и бегал по коридорам следственного комитета. И в результате получил кричащего испуганного ребенка. А что ты, Лева, хотел? Надеялся, что малышка, больше двух лет проживающая с чужой женщиной примет тебя с распростертыми объятиями?
– Лева, может, ты позвонишь… той женщине? – мама спускает дочурку с рук. – У деточки может нарушиться психика от такого плача, а ты…
– Исключено. Решением суда она лишена родительских прав, мам. Судья посчитал, что она не может должным образом уделять внимание дочери, – вешаю куртку на крючок и снимаю обувь.
– Она… пьяница? Господи, сколько же этой крохе пришлось пережить?
– Мамоська… Мамуя! – девочка вырывается из рук моей мамы и замирает посередине прихожей, не зная, куда бежать. Ко мне – постороннему человеку, называющему себя ее папой или к пожилой женщине – ее бабушке?
– Дариночка, не плачь, – скрепя сердце, произношу я. Называю дочь привычным именем, наступив на горло гордости. – Иди ко мне. Я тебя не обижу. Иди к папе…
– У нее есть одежда, Лев? Обувь, белье? – вырывает меня из задумчивости мама.
– Нет, мам. Я ее… Я отнял ее у той женщины. В прямом смысле. Мне ничего не нужно из ее вещей. Сейчас мы поедем в магазин и купим дочке все новое. И игрушки, и куклы. Дарина, ты какие любишь игрушки?
Дочке чуть больше двух лет, но разговаривает она вполне хорошо, как я успел убедиться.
– Я хосю пойти с мамой… – канючит она снова.
– Давай попробуем ее отвлечь? – предлагает мама и ведет нас на кухню. – И предложи дочери воспользоваться туалетом.
– Если бы я еще знал, как это делается. Черт…
Дарина ест плохо. Маме удается впихнуть в нее половину котлеты и напоить молоком. Я даже не спросил у… той женщины, все ли девочке можно есть? Да и зачем? Завтра же я обследую ребенка в лучшей детской клинике.