Тоже самое касалось и сведений о количестве личного состава. Дело в том, что у «добровольцев» царила анархия, разброд и шатания. К ним постоянно кто-то приезжал, записывался в ряды «истинных патриотов», кто-то, наоборот, уезжал обратно домой, кто-то сбегал в другие части, кто-то прибегал из других, таких же «полудиких» добробатов, кто-то ездил вахтовым методом на Майдан в Киев. Короче, сколько там «воинов-Света», так и не разобрались, вроде как получалось около сотни, плюс-минус десяток рыл.
Рыжиков предложил выйти на связь с командованием лагеря и одному из пленных сообщить, что они сейчас находятся где-то по близости, где грабят какой-нибудь особо богатый дом, или нашли машину полную ништяков, и им капец, как нужна подмога. А когда лагерники кинутся на эту приманку, то захватить их и точно так же обезоружить. Идея мне так понравилась, что я тут же прирезал двоих из троих пленных. Ну, а зачем нам остальные, если для осуществления задуманного нам нужен только один язык? Это, почему-то, капец, как возмутило Рыжикова, что он даже стал блевать налево и направо. А может и правда, от того, что я, прирезав пленных, тут же схарчил кусок кровяной колбасы, найденной в рюкзаке одного из пленных, старлея и стошнило несколько раз подряд.
Что до заключенных, которых мы освободили, то здесь все оказалось тоже не так радужно, как я предполагал изначально. Из десяти освобожденных нами пленников только один обрадовался освобождению и согласился идти с нами, остальные же чуть ли не в голос разрыдались. А все из-за того, что они прекрасно понимали, что играют роль заложников и теперь у их семей будут серьезные проблемы. Поэтому они и не обрадовались своему освобождению. Вот такой вот поворот!
А вот десятый освобожденный – невысокий крепыш, лет двадцати отроду, представившийся Бамутом, увидев, что я самолично зарезал двух «укропов» тут же подскочил ко мне и яростно начал мне докладывать:
– Товарищ командир, товарищ командир! Разрешите представиться? Боец партизанского соединения «Север» Семен Воршавин, позывной Бамут, выполнял в концлагере задание командования отряда по сбору разведданных. А вы, из какого отряда?
– А ты точно из партизан? – подозрительно нахмурился я. – Как зовут командира отряда?
– Виктор Иванович, – тут же отозвался Бамут.
– А как зовут вашего политрука? – заглянул я в свой планшет. – Денис…
– Не понял? – удивленно округлил глаза Семен. – Какой политрук? Нет у нас политрука. Из командования, единственный Денис, это Денис Львович, но он доктор, хороший мужик, хоть и еврей.
– А ты что евреев не любишь? – поинтересовался Сахаров. – Антисемит?
– Нет! – Воршавин присел от удивления. – Я нормальной ориентации, никакой я не семит.
– Ладно, проверял я тебя, вот и все. Ты по воинской специальности кто?
– Пулеметчик! – гордо подбоченился низкорослый воин. – Я с пулеметом в обнимку с четырнадцатого года, уж больше шести лет. Как заступил к своему бате вторым номером, так с ПэКа не расставался.
– А сейчас тебе сколько?
– Двадцать! Я ж с донецких, как у нас все началось в четырнадцатом году, мы с батей сразу же в ополченцы подались, мамки у нас давно не было, дома ничего не держало. Батя сразу понял, что там хоть кормить будут, пил он сильно. Ну, а мне в школу не ходить так, вообще, сплошная радость. Лучше с пулеметом в окопе, чем на первой парте сидеть перед математичкой. Мне эта школа поперек горла! – паренек рубанул ладонью по горлу, показывая уровень своего недовольства среднем образованием.
– А батя твой где? В партизанах остался?
– Нет, батю в пятнадцатом убило, вот я с тех пор при пулемете. Так и вырос, а куда мне идти? В двадцатом году приехал в Крым к другу погостить, а как все началось, в партизаны подался. А вы из кадровых военных? Давайте, я вас с командованием нашего отряда сведу, у меня в Изобильном связной. Если объединиться, то мы таких дел можем навертеть, что украм и туркам жарко придётся!
– Не сейчас, у нас своё задание, вот его выполним, и тогда можно будет и в партизаны податься, а пока рано. Ты мне лучше скажи, в лагере все такие квелые, как эти доходяги? – кивнул я в сторону освобожденных пленников.
– В большинстве своем, да! – после секундного раздумья, ответил парень. – Всех, кто был более решительный или взят в плен в бою, давно расстреляли или замучили до смерти, а вот таких набрали из окрестных сел, чтобы партизан стращать. Если рядом с каким-то из населенных пунктов происходит диверсия, то туда сразу привозят таких вот заключенных и прилюдно расстреливают. Стращают! Но все равно, есть такие у кого нет ни родни, не боязни перед врагом. Планируете захватить лагерь? Это правильно! А этих вот, – Бамут показал на сидевших, на земле заключенных, – надо поставить перед выбором: либо идут в партизаны, либо расстрел!
– Даже так? – искренне удивился я такой кровожадности. – А не слишком ли круто? Они всё-таки свои.
– Свои они-то свои, но тут такое дело, что им чтобы не навлечь беду на своих односельчан, только одна дорога – прямиком к карателям на поклон с повинной и подробным рассказом, что они не виноваты в своем освобождении. Вот сами и думайте, что с ними делать?
– Я могу выделить несколько человек для их охраны, – подал голос Рыжиков. – Как закончим наши дела, так их и отпустим по домам. Тогда ведь уже будет безразлично, что они о нас узнали. Верно?
– Ага, – раздраженно хмыкнул я. – Чтобы охранять сотню мужиков в чистом поле надо как минимум сорок человек охраны, чтобы они могли сменять друг друга и хоть временами отдыхать. Так, что охрана, это не вариант.
– Ну, не расстреливать же их? – лицо Рыжикова пошло багровыми пятнами. – Вы в своём ум? Это же свои! Мирные гражданские!
– Будем решать проблемы по мере их наступления, – решил я. – Воршавин держись рядом со мной, как захватим лагерь, получишь пулемет. Рыжиков, а ты собери пока бойцов, я перед ними для поднятия настроения и боевого духа речуху толкну. Пока пойду с последним пленным перекинусь парой слов, – я достал из ножен короткий нож, – Бамут, Сюткин за мной.
С пленником решилось все быстро. Лишний раз убеждаюсь, что ничто так не располагает к душевной беседе, как прилюдно вспоротый живот менее разговорчивого собеседника. Пленный украинский вояка – щуплый парнишка лет двадцати пяти, с бледной кожей, засаленными волосами, которые слиплись в длинный оселедец на затылке. Парень сейчас дрожал от холода и кутался в собственную куртку. Ботинки с него сняли, ремень на брюках срезали, молнию на куртке сломали. На бледной коже босых ступней выделялись темно-синие татуировки – трезубцы. Из идейных что ли?
Я вкратце объяснил, что мне от него надо, пообещал, что лично его убивать не буду, и пленный тут же согласился заманить своих собратьев по оружие в нашу ловушку. Чтобы сковать железо пока оно горячо, протянул пленному его мобильный телефон и приказал тут же позвонить своему командиру. А чтобы его голову не постели всякие глупые мысли, острие ножа вдавил ему в пах.
– Пан командир, це Антон, дядько з яким ми поїхали, він насправді не вантажить цеглу для будівництва, вони тут, в Любимівці грабують багаті будинки, – боязливо косясь на нож и читая по бумажке затараторил пленный. – Три вантажівки забили вже всяким добром, мені хабар запропонували, я взяв, але вирішив вам зателефонувати. Тут стільки всього цінного: електроніка, меблі, побутова техніка, джип! Беріть всіх наших і приїжджайте швидше, відберемо все у них і собі заберемо. Куди їхати? На краю села, ближче до моря, чотири окремо стоять будинки з червоним дахом. Ви самі побачите – три вантажівки "Тонар" з синіми причепами. Гаразд жду!
– Он сказал, чтобы я вышел навстречу и встретил их, – со мной пленный разговарил на чистом русском.
– Я слышал.
– А вы меня, правда, не убьете? – с явной надеждой в голосе в очередной раз спросил пленник.
– Как и обещал, лично я, не убью, – задумчиво произнес я, потом повернулся к Глюку, одному из подчиненных Сахарова и коротко приказал: – Этого в расход, он нам больше не нужен!
