Я сижу в кабинете директора на офисном стуле, крепко вцепившись ногтями в сиденье. Мне хочется вскочить и крикнуть: «Ваша машина едва меня не переехала и чуть не сбила шестилетнего ребенка, но даже не остановилась! И вы тоже! А теперь вы вдруг озаботились делами школы и детьми! Да я не могу даже получить необходимых учебных материалов! Мне приходится самой готовить печенье и приносить его в школу, чтобы мои ученики не сидели голодные на уроках! А вы все машете передо мной своим дорогущим маникюром и огромным браслетом с бриллиантами. И уж конечно, вы лучше всех знаете, как надо жить!»

Я стискиваю зубы, чтобы только не сказать всего этого вслух. Но слова так и рвутся наружу. «Держись, держись, держись…»

«Стоп!»

Директор Певото и сам все понимает. Он смотрит на меня и едва заметно качает головой. Это не его вина. Он просто пытается сохранить рабочие места: свое и мое.

— Мисс Сильва действительно неопытна, — голосом нянечки, которая пытается успокоить раскапризничавшееся дитя, говорит он. — У нее нет глубокого понимания того, что, прежде чем браться за проект такого… масштаба, нужно собрать ряд разрешений… — он виновато смотрит на меня. Видно, что он на моей стороне, только не может этого показать. Это запрещено. — Но в ее оправдание могу сказать, что она упоминала о нем, когда разговаривала со мной. Я должен был поподробнее ее расспросить.

Я еще крепче хватаюсь за сиденье, но меня не оставляет чувство, что мой стул вот-вот катапультирует. Я так больше не могу! Это невыносимо!

«Мадам, а вам-то какое дело? Ваши-то дети слишком хороши для этой школы!» — в своем воображении я уже стою посреди кабинета и выкрикиваю эти слова в приступе праведного гнева. У большинства членов школьного совета дети учатся в других местах. Все они — бизнесмены, адвокаты, врачи, известные в городе люди. В совет они входят ради престижа и контроля. Им важно следить за такими вещами, как границы округа, запросы об увеличении налога на собственность, выпуск облигаций, перевод учеников в лучшую школу округа — ту, что стоит у озера, — словом, за всем тем, что может дорого им стоить, раз у большинства из них тут дома и бизнес.

— Мы всем нашим новым сотрудникам выдаем копию руководства, где содержатся все школьные правила и процедуры, — миссис Госсетт, не разрешившая мне называть ее по имени — видимо, она считает, что я этого не заслуживаю, — стряхивает с пятки блестящую туфельку из крокодиловой кожи, дает ей повисеть на пальцах пару мгновений, а потом возвращает ее на место. — И новый сотрудник обязательно подписывает бумагу, где сказано, что правила он изучил, разве не так? Она потом попадает в личное дело.

Ее тихая подхалимка, брюнетка с модной стрижкой, согласно кивает.

— Ну разумеется, — соглашается директор Певото.

— И в инструкции черным по белому написано, что любая внеклассная деятельность с участием группы учеников или клуба требует одобрения школьного совета.

— И что ж теперь, даже двух кварталов до библиотеки без этого нельзя пройти? — злобно спрашиваю я.

Директор Певото стреляет в меня взглядом: нельзя выступать, пока тебя не спросили, я же предупреждал!

Точным и резким, точно у робота — щелк, щелк, щелк! — движением блондинка поворачивается ко мне и вскидывает острый подбородок. Теперь я в фокусе ее взгляда.

— Обещать детям какое-то там… представление за пределами школы во внешкольное время — это нарушение правил. И грубое, я вам скажу. Причем представление не где-нибудь, а на городском кладбище! Боже правый! Вы в своем уме? Это не просто смешно — а мерзко, настоящее неуважение к нашим усопшим близким!

«Сил моих больше нет! Тревога! Тревога!»

— Я спросила у жителей кладбища, что они думают. Они не против.

Директор Певото резко втягивает носом воздух.

Миссис Госсетт поджимает губы и широко раздувает ноздри. Она сейчас напоминает исхудавшую Мисс Пигги.

— Вы что, думаете, я шучу? Нисколько! Наоборот, я старалась как можно мягче подвести нас к проблеме. Может, для вас кладбище ничего и не значит, раз уж вы приехали к нам из… уж не знаю, откуда вы там взялись… а для нас это очень важно. По историческим причинам, разумеется, но еще и потому, что там лежат наши родственники! Разумеется, мы не хотим, чтобы их тревожили, а могилы оскверняли ради… забавы горстки юных маргиналов. Это хулиганье и так сложно удержать в рамках приличий, так зачем же вы им внушаете, что кладбище — место для игрищ? Какая беспечность, какое равнодушие!

— Да не хотела я…

Она не дает мне закончить, а только тычет тонким пальцем с острым ногтем в окно:

— Несколько лет назад какие-то вандалы опрокинули на кладбище очень дорогие надгробия!

Я так сильно округляю глаза, что они, того и гляди, вылезут из орбит:

— Так может, если бы люди понимали историю, знали о тех, кому поставлены эти самые надгробия, такого бы не случилось! Может, они бы сами стали следить, чтобы этого не происходило! У многих моих детей там похоронены предки. Многие из них…

— Не называйте их своими детьми.

Директор Певото нервно оттягивает воротник, дергает себя за галстук. Он весь пунцовый, точно пожарная машина, на которой волонтеры, в том числе и он сам, работают по выходным.

— Мисс Сильва…

Я рвусь в бой. Теперь остановиться уже невозможно, потому что я чувствую, как все наши планы рушатся. И никак не могу этого допустить.

— А у некоторых предки лежат по соседству. В безымянных могилах. На кладбище, которое мои ученики так старательно описывают, вбивая все данные в компьютер, чтобы у библиотеки были сведения о тех, кто жил на этой земле. Кто был на ней рабом.

Ну все! Готово! Чека сорвана. Реальный аргумент прозвучал. Госвуд-Гроув. Поместье. То, что хранится внутри. Эпизоды истории, которые трудно принять. За которые стыдно. Несущие на себе клеймо, о котором никто не умеет говорить, повествующие о позорном наследии, которое по-прежнему играет важную роль в жизни Огастина.

— А это вообще не ваше дело! — кричит блондинка. — Как вам не стыдно!

Ее подхалимка вскакивает со своего стула и встает рядом, стиснув кулаки, — будто вот-вот бросится на меня и затеет драку.

Директор Певото поднимается и вытягивает вперед руку с растопыренными, точно лапки паука, пальцами:

— Ну довольно!

— Вот уж точно, — подхватывает миссис Госсетт. — Уж не знаю, кем вы там себя возомнили. Сколько вы живете в этом городе… два месяца? Три? Если ученики этой школы когда-нибудь и смогут выбиться в люди, стать полезными членами общества, то только благодаря тому, что оставят прошлое позади. Будут практичными. Получат опыт в профессии, которая им по силам. Для многих из них умение грамотно заполнить заявление на работу — уже предел способностей. И как вы только смеете обвинять нашу семью в равнодушии?! Да мы в этом школьном округе платим самый большой налог. Мы даем этим людям работу, мы делаем жизнь горожан сносной! Мы трудоустраиваем арестантов после того, как они выходят из тюрем. А вас наняли преподавать английский. В соответствии с программой. Никакого проекта на кладбище не будет! Помяните мое слово. Там тоже есть свое начальство, и оно этого не допустит. Уж я об этом позабочусь.

Она проносится мимо, а ее молчаливая пешка спешит следом. В дверях миссис Госсетт останавливается, чтобы дать финальный залп:

— Делайте свое дело, мисс Сильва. И не забывайте, с кем вы тут разговариваете. А то у вас мигом не останется ни проблем, ни работы.

Директор Певото тут же устраивает мне «успокоительную лекцию» — рассказывает, что на первом году работы все ошибаются. Говорит, что ценит мое неравнодушие и видит, что я налаживаю с детьми хороший контакт.

— Все эти усилия окупятся, — устало обещает он. — Если вы им понравитесь, они будут для вас стараться. И все же постарайтесь придерживаться программы. Езжайте домой, мисс Сильва. Возьмите отгул на несколько дней и возвращайтесь, когда приведете мысли в порядок. Я уже нашел вам замену на это время.