Наша публика постепенно рассеивается: родители забирают своих детей, а непрошеные зрители неспешно рассаживаются по машинам и уезжают. Редд Фонтэйн задерживается ровно настолько, чтобы успеть выписать какому-то несчастному родителю штраф. Когда я пытаюсь вмешаться, он советует мне не совать нос в чужое дело, а потом интересуется:

— А у вас вообще есть разрешение болтаться тут с детьми во внеурочное время? — он облизывает пересохший кончик фломастера и продолжает возиться со штрафом.

— Они не болтаются. Мы работаем над проектом.

— Это школьная собственность, — сообщает он, кивнув всеми тремя подбородками на здание. — И она предназначена только для школьных мероприятий.

— Так это школьный проект. И потом, тут после уроков и по выходным постоянно дети в бейсбол играют — я много раз это видела.

Его фломастер замирает, и Фонтэйн глядит на меня на пару с неудачливым водителем, в котором я узнаю дедушку, пришедшего вместе с немногими другими родителями ко мне на собрание. Его внучка-восьмиклассница тем временем шмыгает в машину и сливается с пассажирским сиденьем.

— Это вы что же, перечить мне вздумали? — офицер Фонтэйн грозно разворачивается ко мне всем своим тяжелым корпусом.

— Даже и в мыслях не было.

— Шутки шутить вздумали?

— Ни в коем случае. — Да кем этот парень себя возомнил?! — Просто мне важно, чтобы мои подопечные могли пользоваться тем, что им по праву принадлежит.

— А может, вы лучше позаботитесь о том, чтобы поле после себя прибрать? — ворчливо переспрашивает Фонтэйн и возвращается к штрафу. — И свечи все потушите, пока у нас тут трава не загорелась и все не спалили к чертям.

— Учитывая, что дождь только недавно закончился, бояться нечего, — выпаливаю я и виновато смотрю на дедушку. Кажется, я только что еще больше усугубила ситуацию для него. — Но спасибо, что предупредили. Мы будем предельно осторожны.

Сардж ждет меня на тротуаре у школы. Ладжуна и Малыш Рэй стоят неподалеку — оба довольно понурые.

— Ну что там? — интересуется Сардж.

— Не знаю, — честно отвечаю я. — Ничего не понимаю.

— Сомневаюсь, что мы в последний раз обо всем этом слышим. Дайте знать, если понадоблюсь, — Сардж хватает Ладжуну под руку и уводит домой. Что ж, одной заботой меньше. Малыш Рэй тоже уходит, так и не сняв цилиндр.

Дома меня ждет пугающая тишина. Впервые темные окна кажутся мрачными и зловещими. Поднимаясь по ступенькам, я просовываю руку между веток олеандра и касаюсь головы святого, чтобы погладить ее на удачу:

— Не подведи меня, дружище.

Открыв дверь, я слышу, как надрывается телефон. На четвертом звонке, как только я подскакиваю к трубке, он затихает.

— Алло! — кричу я. Но в ответ тишина.

Не успев одуматься, я набираю номер Натана. Может, это он мне звонил? Надеюсь, что так. Но он не отвечает. Я оставляю Натану сообщение на автоответчике, вкратце пересказав, как прошел вечер, делюсь своим триумфом, жалуюсь на Редда Фонтэйна, а в заключение говорю:

— Да и вообще… знаешь… Мне так хотелось с тобой пересечься! Очень нужно поговорить.

Я обхожу комнаты и зажигаю весь свет, а потом, устроившись на заднем крыльце, любуюсь светлячками и слушаю, как перекрикиваются вдалеке козодои.

По заднему двору пробегают яркие лучи фар. Я наклоняюсь, и как раз вовремя — полицейская машина объезжает кладбище и снова сворачивает на шоссе. Внутри просыпается странное беспокойство — будто вот-вот что-то должно случиться, а что — непонятно. «Интересно, — думаю я, — как далеко все зайдет, прежде чем завершится».

Прислонившись щекой к сухим, потрескавшимся перилам, явно знававшим лучшие дни, я смотрю на сад, на усыпанный звездами небосвод, и думаю, как же так получилось, что мы запускаем космические корабли, отправляем людей на Луну, опускаем на Марс зонды, но так до сих пор и не научились понимать человеческое сердце и лечить нанесенные ему раны.

Почему до сих пор так происходит?

«Вот зачем нам нужны „Байки из Подземки“, — думаю я. — Истории, особенно невыдуманные, меняют людей, помогают им понять друг друга».

Все оставшиеся выходные я наблюдаю небывалый ажиотаж на кладбище: одной полицией здесь дело не ограничивается. Судя по всему, обычные горожане тоже считают своим долгом лично заехать сюда и убедиться, что ни я, ни местная молодежь не потревожили покой усопших.

Редд Фонтэйн на своем внедорожнике тоже время от времени патрулирует местность. А мне всё звонят и звонят неизвестные, но всякий раз, когда я беру трубку, она молчит, и наконец я вообще перестаю подходить к телефону — пускай с ними автоответчик разговаривает. Перед сном я вообще отключаю звонок, но еще долго лежу на диване, смотрю на свет от фонаря, пробивающийся сквозь жалюзи, и размышляю над тем, что звонки и визиты Фонтэйна на кладбище никогда не случаются одновременно. Хотя вряд ли взрослый мужчина, да еще полицейский, пойдет на такие детские шалости.

К воскресному полудню нервы мои уже накалены до предела, и мне всерьез кажется, что, если мой мозг выдаст еще хоть один мрачный сценарий, я немедленно отправлюсь на рисовое поле и скормлю себя крокодилу. И хотя я уже не раз обещала себе, что не буду этого делать, я беру телефон и снова набираю номер Натана. А потом опять кладу трубку.

Не поехать ли к Сардж, размышляю я, и не поговорить ли с ней, бабушкой Дайси, Бабушкой Ти? Но мне не хочется никого тревожить. Может, я просто себя накрутила и полицейский хочет меня проучить за то, что я с ним пререкалась. Возможно, вал посетителей на кладбище в эти выходные — просто совпадение или интерес моих учеников спровоцировал всеобщее любопытство.

В отчаянии я забредаю в сад Госвуд-Гроува и брожу там в поисках единорогов и радуг… и, пожалуй, Натана, которого, разумеется, не нахожу. А еще я высматриваю Ладжуну. Но и она не приходит. Наверное, все ее мысли теперь занимают романтические отношения. Надеюсь, они с Малышом Рэем сейчас репетируют свое выступление, а не занимаются чем-нибудь еще.

И я надеюсь, что представление состоится.

«Ну конечно! Само собой! — твержу я себе. — Мы справимся. Думай о хорошем!»

Но, увы, как я ни пытаюсь оставаться на позитивной волне, понедельник истребляет всех моих единорогов. К десяти меня вызывают в кабинет директора. «Повестка» приходит на втором уроке, поэтому время, которое я могла бы уделить консультированию учеников, приходится провести на ковре у мистера Певото, который выговаривает мне за мои начинания и «маскарад». При этом в кабинете присутствуют аж два члена школьного совета. Они замерли в углу, точно штурмовики, нависшие над целью. Один из них — та самая блондинка из кафе, тетка Натана, вторая или третья трофейная жена Мэнфорда Госсетта.

А у нее ведь тут даже никто не учится! Ее дети — вот уж не удивили! — ходят в школу у озера.

Сильнее ее подчеркнутой снисходительности раздражает разве что ее пронзительный голос.

— Абсолютно не понятно, как эта гадкая идея вообще связана с учебной программой, одобренной окружными властями, которую, между прочим, за немаленькие деньги для нас разработал очень опытный специалист! — из-за южного акцента тон кажется елейным, но суть слов от этого не меняется. — И вам, учителю без опыта, который работает только первый год, стоило бы поблагодарить нас за готовую программу! И следовать ей до последней буквы!

Я вдруг вспоминаю, отчего тогда, в кафе, ее лицо показалось мне смутно знакомым. Она проехала мимо меня в мой первый день работы в школе, когда грузовик с трубами сшиб бампер на моей машине. Она тогда посмотрела прямо на меня, наши взгляды встретились, и в них читался шок и ужас от осознания, какой катастрофы сейчас чудом удалось избежать. Такие моменты не забываются. А потом она умчалась прочь, точно ничего и не видела. Почему? Потому что машина виновника принадлежала «Торговому дому Госсеттов». Тогда я не понимала, что это значит, зато теперь понимаю: это значит, что, даже если по чужой вине твоя машина едва не перевернулась, все будут делать вид, что ничего не видели, все будут молчать. Никто не осмелится сказать правду.