Малыш Рэй изготовил себе даже два надгробия. Он изображает собственного прапрапрапрапрадедушку, который родился у одной из госвудских рабынь, а в итоге стал свободным человеком и отправился по стране с проповедями.

— Читать я выучился, когда мне было двадцать два, и я еще был рабом. Я тогда сбежал в леса и заплатил свободной черной девушке, чтобы она меня научила. Это было очень опасно для нас обоих, потому что тогда закон такое запрещал. За это могли убить, закопать в землю, высечь, продать работорговцу и разлучить со всей твоей семьей. Но мне очень хотелось читать, и я рискнул, — произносит он и уверенно кивает. А потом берет паузу, и я уже начинаю думать, что конец истории он забыл. Но после секундного выпадения из образа и мелькнувшей улыбки, выдающей в Рэе человека, который понимает, что привлек к себе внимание аудитории, он со вздохом продолжает: — Как только черным разрешили строить собственные церкви, я стал проповедником. Я собрал немало приходских общин в нашем краю. И постоянно путешествовал, хотя это было очень опасно, потому что, хотя дни рабства миновали и патрульные больше не бродили по окрестностям, по дорогам рыскали куклуксклановцы и рыцари «Белой Камелии». У меня были славная лошадь и добрый пес, которые предупреждали меня всякий раз, когда слышали или чуяли что-нибудь подозрительное. Я всегда знал, где схорониться, знал и людей, которые могут меня спрятать, если вдруг понадобится. А потом я женился на той самой девушке, что научила меня читать. Ее звали Серафина Джексон, и она всегда страшно переживала, когда не находила меня в нашем домике посреди болотистого леса. Она часто слышала, как волки ходят вокруг дома и подкапывают стены, и, бывало, ночи напролет просиживала с огромным ружьем, которое мы нашли у каменной ограды на старом поле битвы. А иногда мимо проходили ватаги смутьянов, но ее они не трогали, да и детей моих тоже. Почему? Потому что она была дочкой банкира — именно поэтому она была свободной еще до того, как рабство отменили.

Малыш Рэй меняет позу, выпячивает грудь, надевает цилиндр и берет в руки другое надгробие. Надменно щурится и глядит на нас сверху вниз:

— А меня зовут мистер Томас Р.Джексон. Я белый и очень богатый. У меня есть свой дом в городе, и в нем трудятся семь рабов. Через много лет он сгорит, и на его месте построят методистскую церковь для темнокожих и библиотеку. А еще у меня было трое детей, рожденных от свободной черной женщины. Они тоже стали свободными, потому что статус ребенка зависит от статуса матери. Я купил для них дом, а их матери подарил швейный магазинчик, потому что закон запрещал нам жениться. Но других жен у меня не было. Наши дети уехали учиться в Оберлин. А дочь Серафина вышла за бывшего раба, которого научила читать, и так она стала женой проповедника и заботилась обо мне, когда я состарился. Она была хорошей дочерью и очень многих научила читать. Она учила до тех самых пор, пока не состарилась и не могла разглядеть букв.

Когда он заканчивает свою речь, слезы текут по моему лицу, и я ничего не могу с собой поделать. Сардж, стоящая рядом, прочищает горло. Она держит под руки Бабушку Ти и Дайси, которые настояли на том, чтобы присутствовать на репетиции. Теперь Сардж поддерживает их, чтобы они не упали.

Следующей выступает Ладжуна.

— Меня зовут Серафина, — говорит она. — Мой отец был банкиром…

Я начинаю догадываться, что она скорее всего забросила свои исследования семейных корней, чтобы сыграть роль родственницы Малыша Рэя, раз они теперь парочка и все такое.

Это мы тоже позже обсудим.

Даю ей закончить, и мы идем дальше. Некоторые из биографий куда полнее и подробнее прочих, но в каждой находится что-то особенное. Даже самые маленькие участники успевают отличиться. Тобиас, пускай и всего в нескольких предложениях, описывает историю жизни Уилли Тобиаса, который так рано погиб вместе с братом и сестрой.

К концу репетиции внутри у меня разгорается целая буря эмоций. Я стою рядом с волонтерами и просто не могу сказать ни слова. Я потрясена. Воодушевлена. Горда. Я люблю этих ребятишек куда сильнее прежнего. Они невероятные!

И они успели собрать небольшую аудиторию — на обочине выстроилось несколько машин. Обычно с этого места папаши, заядлые любители футбола, наблюдают за школьными тренировками. Некоторые из сегодняшних зрителей — это родители, приехавшие забрать своих детей домой. А вот кто остальные — не знаю. Мощные джипы и шикарные седаны — слишком уж дорогие автомобили для нашей школы, а их пассажиры стоят поодаль группками, наблюдают за нами, переговариваются, изредка кивают в нашу сторону. В их движениях ощущается смутная угроза, к тому же я, кажется, узнаю супругу мэра. Вскоре подъезжает и полицейская машина. Из нее выныривает толстобрюхий Редд Фонтэйн. Несколько человек подходят к нему и что-то говорят.

— Хм, вот незадача, — замечает Бабушка Ти. — Кажется, тут началась ВКЗ — встреча клуба зевак! И кто же это там? Вы только гляньте, мистер Фонтэйн собственной персоной! Видно, ищет кого-нибудь со сломанной фарой или просроченными документами на машину, чтобы выписать штраф? Он-то всегда не прочь сказать свое веское слово — ну еще бы, с такими-то габаритами. А больше от него толку нет.

Покрытый ржавчиной грузовичок в дальнем конце поля тут же газует и уносится прочь, пока офицер Фонтэйн до него не добрался. Кто-то из учеников удрал домой, освободив немного пространства.

— Да уж… — с отвращением протягивает одна из участниц клуба «Новый век».

Я чувствую, как меня охватывает жар, вот-вот готовый выплеснуться наружу. Злость становится все сильнее. Сегодня триумфальный вечер, и я не позволю его испортить! Со мной это не пройдет!

Я выхожу на поле и иду в сторону полицейского, но на меня тут же накидываются дети с вопросами, как все прошло, понравилось ли мне, что им теперь делать с фонариками, где раздобыть материалы для костюмов, если их пока нет… Теперь, когда репетиция прошла с таким триумфом, те, кто раньше не верил в успех, расправили плечи.

— Мы справились? — допытывается Малыш Рэй. — Будет у нас представление? А то мы с Ладжуной уже и постеры рекламные придумали! Администратор в «Хрю» пообещал, что если мы решим что-нибудь написать на флаерах, то он, когда поедет в Батон-Руж закупать все необходимое для кафе, забежит в фотоателье и распечатает для нас листовки. Цветные, всё как полагается. Мы же проведем представление, а, мисс Пух? Зря я, что ли, шмотки у дяди Хэла выпросил? Мне же так идет? — он выпускает руку Ладжуны и эффектно крутится передо мной, чтобы я могла сполна оценить его наряд.

Но улыбка на его губах гаснет, как только он понимает, что никто, кроме Ладжуны, не смеется.

— Мисс Пух, вы что, все еще злитесь на нас?

Нет, не злюсь. Я сосредоточена на машинах и зеваках. Что там, черт побери, происходит?

— Все хорошо? — спрашивает Ладжуна, снова схватив Рэя под руку. Ей очень идет это платье. Оно подчеркивает талию, а еще у него большой вырез. Пожалуй, даже слишком. И садит оно на ней очень уж хорошо. Подростковые феромоны заполняют воздух, точно дым от случайного костерка, который рискует превратиться в страшный пожар. Я-то не понаслышке знаю, какие бесчинства творятся на футбольных стадионах под трибунами, и понимаю, чем все это может закончиться.

«Не стоит сразу подозревать худшее, Бенни Сильва!»

— Да, все в полном порядке, — говорю я, хотя толпа у кромки поля намекает на обратное. — Вы огромные молодцы. Я очень вами горжусь… Большинством из вас — уж точно. А насчет остальных… Постарайтесь помочь друг другу и привести все в божеский вид, ладно?

— Ну, кто тут теперь на высоте?! — триумфально восклицает Рэй и уходит прочь в своем цилиндре. Ладжуна приподнимает подол платья и спешит следом.

Сардж, проходя мимо с коробкой фонариков и чайных свечей, наклоняется ко мне и шепчет:

— Что-то не нравится мне это, — она кивает в сторону толпы, но не успеваю я ответить, как ее внимание переключается на Ладжуну и Малыша Рэя, нырнувших было в темноту. — Да и от этого я не в восторге, — признается Сардж и, поднеся ладонь ко рту, кричит: — Ладжуна, куда это ты собралась с этим мальчишкой, а? — она бросается в погоню.