Но на мои слова мало кто обращает внимание.

Мне нужны помощники — кто-то кроме пожилых волонтеров, которым лучше по полю не ходить, а ограничиться тротуаром: все-таки грязь очень скользкая, а мы не хотим, чтобы кто-нибудь упал. Я попросила содействия у одного из учителей-историков, а заодно и у футбольного тренера, но он как-то сразу замялся, напомнил мне, что футбольный сезон еще не закончился, а потом произнес:

— Сложную задачку вы на себя взвалили. А начальство школы точно это одобрило?

После того разговора мне стало не по себе. Неужели учителям непременно надо бежать к директору всякий раз, когда они хотят провести с классом какое-нибудь мероприятие? Директор Певото, скажем так, в курсе проекта «Подземка». Но, боюсь, он недооценивает его масштаб. Голова у него вечно забита другими проблемами, а еще он постоянно спешит, поэтому говорить с ним — все равно что болтать с циркулярной пилой.

Жаль, что Натана нет рядом. Дети без конца о нем спрашивают. После той неловкой встречи с его дядями, произошедшей на прошлой неделе, о нас поползли слухи по всему городу. Когда в тот день Натан завез меня домой, он предупредил, что остаток недели будет занят, и на выходных тоже. Чем именно занят, он не пояснил. И вообще он как-то сразу замкнулся. Впрочем, немудрено: есть барбекю, когда полгорода судачат о тебе, не слишком приятно.

Последний раз мы виделись на прошлой неделе, в четверг, но дважды у меня сдавали нервы: я набирала его номер, но успевала повесить трубку, прежде чем раздастся сигнал автоответчика. Вчера я оставила ему сообщение о сегодняшней репетиции и теперь все оглядываюсь, по сторонам в надежде, что он приедет. Хотя понимаю, что это глупо и сейчас у меня есть куда более серьезные поводы для беспокойства.

Например, Малыш Рэй, который крадется (если так можно выразиться о подростке весом под двести восемьдесят фунтов) по полю в надежде незаметно присоединиться ко всем. В его тени бесшумно ступает Ладжуна. В руках у нее, по всей видимости, картонные надгробия. На ней пышное розовое платье, какие обычно надевают на выпускной. Под юбкой скрывается кринолин на обруче, а плечи прикрывает кружевная белая шаль. На Рэе — широкие брюки и нарядный шелковый жилет, который вполне могли когда-то давно надевать на свадебное торжество. Под мышкой Рэй несет серый пиджак и цилиндр.

Костюмы у них вполне приличные — Сардж упоминала, что поможет Ладжуне с нарядом, — но опоздание этой парочки меня задевает. К тому же, вливаясь в толпу других учеников, они так и норовят дотронуться друг до друга, а потом Ладжуна и вовсе повисает на руке Рэя, властно, самодовольно, жадно.

И я понимаю, откуда это в ней. Мои собственные воспоминания о подростковых годах живы и свежи в памяти, хотя им уже больше десяти лет. То же можно сказать и о понимании потенциальных рисков. Мама начала рассказывать мне о них задолго до того, как я вошла в возраст Ладжуны. Она не чуралась таких тем, как секс, ранняя беременность, неудачный выбор партнера (в последнем она с годами особенно поднаторела). Мама не преминула сообщить, что в ее семье девочки, как правило, рано беременели, и все, как одна, — от неудачников, которые были чересчур инфантильны, чтобы стать достойными отцами. Вот почему она уехала из родного города. Но и это ее не спасло. Она все равно залетела «не от того мужчины»… И вот к чему это привело: теперь она мать-одиночка, и ей приходится вкалывать от рассвета до заката, чтобы только сводить концы с концами.

Вот только мне больно было об этом слушать. Ее рассказы усугубляли во мне неуверенность и страх, что мое собственное существование в этом мире — досадная помеха, ошибка.

«Пожалуй, стоит поговорить с Ладжуной, — думаю я и добавляю этот пункт в свой мысленный список дел, в котором уже и без того немало пунктов. — И с Малышом Рэем. С ними обоими».

А учителям можно такое делать? Может, лучше обсудить все с Сардж?

Впрочем, прямо сейчас надо либо репетицию проводить, либо отменять выступление на кладбище — одно из двух.

— Слушайте! — кричу я, надеясь перекричать шум. — Слушайте, что я говорю! Хватит играть с фонариками! Хватит болтать! Хватит драться надгробиями! Разнимите малышей! Все внимание — на меня. А если не можете сосредоточиться, то разойдемся по домам. Нет смысла и дальше продолжать всю эту историю с «Подземкой». Ограничимся письменными работами и выступлениями в классе — и делу конец.

Гам становится чуть тише — но ненамного.

Бабушка Ти велит всем притихнуть и обещает рассказать мамам хулиганов, как плохо они себя ведут. Сразу чувствуется, что шутки шутить она не намерена.

— Уж я-то знаю, где найти ваших родителей!

Угроза помогает, но самую малость. Вокруг по-прежнему настоящий зверинец. Слева начался рукопашный бой. Мальчишки наскакивают друг на друга, делают захваты, хохочут, спотыкаются и падают на парочку семиклассников.

«Надо было все это предвидеть, — язвит мой внутренний циник. — Вечно ты так, Бенни: у тебя сплошь единороги да радуги. Великие начинания, как же!» Голос немного напоминает мамин — та же насмешливая интонация, которая зачастую подливала масла в огонь во время наших ссор.

— Прекратите! — кричу я во весь голос и тут замечаю, как по дороге, вдоль кромки поля, двигается автомобиль. Он едет неспешно, а водитель с любопытством глядит в окно, изучая нас. Ком у меня в горле разрастается до нестерпимых размеров. Такое чувство, будто я дыню проглотила.

Машина разворачивается и снова проезжает мимо. На этот раз еще медленнее.

И чего он так на нас пялится?!

В этот момент я слышу пронзительный свист, который словно рассекает воздух и царящий вокруг хаос. Я оборачиваюсь и вижу направляющуюся к нам Сардж. Я безумно рада, что подмога наконец прибыла, хотя была уверена, что сегодня Сардж снова будет сидеть с малышами.

От второго свистка у меня чуть не лопаются барабанные перепонки. Уж что-что, а галдеж детей он способен заглушить.

— Эй вы, бездельники, на улице, между прочим, холодно, а у меня полно дел поинтереснее, чем стоять тут и смотреть, как вы, недоумки, прыгаете друг на друга! Если это предел ваших талантов, то мы тут просто зря с вами время теряем. Я и мисс Сильва. Если хотите и дальше вести себя как умалишенные, шуруйте домой. А если нет — захлопните рты и не раскрывайте, если только мисс Сильва вам не разрешит, увидев, что вы подняли руку. А руку можно поднимать лишь в том случае, когда вас умная мысль посетила. Все ясно?

В ответ на эту великолепную угрозу повисает полная тишина.

Дети стоят перед тяжким выбором. Уйти? Заняться тем, что они привыкли делать субботними октябрьскими вечерами? Или прогнуться под авторитет и послушаться взрослых?

— Ну? Что притихли? — Сардж явно не намерена долго ждать решения.

Ответом ей становится сдержанный гул.

Сардж переводит взгляд на меня и не без раздражения говорит:

— Вот почему учитель из меня никудышный. Я бы уже давно их за уши похватала да лбами столкнула.

Я стараюсь собраться с силами, точно альпинист, упавший с горы на самое дно каньона:

— Ну так что, продолжим или закончим? Сами решайте.

Если захотят уйти, пусть уходят.

Все равно особых свершений в этой школе никто не ждет. В какой класс ни зайди, половина учителей просто отсиживает положенные часы. Все, что требуется: следить за тем, чтобы дети не сильно шумели, не слонялись без дела, не курили на территории. И так было всегда.

— Простите нас, мисс Пух.

Даже не знаю, кто это сказал. Голоса я не узнаю, но он совсем еще детский — наверное, это кто-то из семиклассников.

К нему присоединяются и остальные, раз уж лед тронулся.

Дело принимает новый оборот. «Бездельники» без всяких понуканий поднимают свои фонарики, разбирают надгробия и занимают нужные места на поле.

Я просто на седьмом небе от счастья, хотя пытаюсь скрыть это за маской строгости. Сардж спокойно стоит в сторонке и самодовольно кивает мне.

Мы прогоняем всю нашу программу — не сказать чтобы первоклассно, точно отлаженный механизм, и все же это явно лучше, чем ничего. Я в это время хожу вдоль поля, изображая зрителей.