Слыша, как Джуно-Джейн осыпает ее бранью, я думаю: «Если бы в этом большом, пышном теле мисси Лавинии сохранилась бы хоть крупица духа, она бы непременно дала сдачи и всыпала своей сестренке по первое число. Совсем как ее мамаша».
Не хочу и думать, что сделает хозяйка с мисси Лавинией, когда та вернется домой. Наверное, отправит коротать век в сумасшедший дом. А там уж здравомыслие к ней точно не вернется. Она же еще совсем юная: ей всего шестнадцать! Подумать только, провести всю жизнь в таком месте!
Я размышляю об этом всю дорогу до Мейнардвила, который, как оказывается, состоит всего из нескольких магазинчиков, кузницы, мастерской, где чинят повозки, тюрьмы, двух салонов, нескольких домиков и церквей. Мы с Джуно-Джейн собираемся выехать в Мэйсон, чтобы разузнать о массе. Верхом, если скакать во весь опор, это всего день пути, ну а пешком — намного дольше. Вот только Пенберти отказывается выдавать нам жалованье и не отпускает. Говорит, что идти на своих двоих чересчур опасно, и обещает, что отыщет другой способ.
К утру становится ясно, что ни в какой Мэйсон мы не поедем. Люди рассказали Пенберти, что солдаты схватили человека, разъезжавшего на краденой армейской лошади, и упрятали его в форт Маккаветт — там его держат и по сей день, но ему до того худо, что его даже повесить не могут.
Пенберти договаривается с почтарем о том, что тот подвезет нас до форта — он всего в двадцати милях от Мейнардвила, и ехать надо сперва на юг, а потом на запад. Хозяин расстается с нами радушно и выполняет все свои обязательства: платит мне ровно столько, сколько и обещал, даже не вычтя ни цента за залог, который пришлось уплатить в тюрьме Форт-Уэрта, чтобы меня отпустили. Напоследок он просит нас не якшаться со всяким сбродом:
— Многие в юности падки на обещания богатства да сладкой жизни. Спрячьте-ка жалованье подальше.
Гаса Мак-Клатчи он нанимает на еще один перегон, и нам приходится расстаться.
Мы прощаемся со всем караваном. Сложнее всего расстаться с Гасом. Он стал мне другом. Настоящим, верным другом.
— Я бы поехал с тобой, — говорит он, когда мы уже готовы тронуться в путь. — Хотелось бы мне поглядеть на форт! А может, даже наняться к солдатам и помогать им с разведкой. Но я должен раздобыть себе лошадь и доехать туда, где по улицам бродит ничейный скот! Еще одна поездка до Форт-Уэрта — и мне хватит денег на упряжь и скакуна, а уж после я начну сколачивать свое состояние! Собирать свое стадо!
— Будь осторожнее, — прошу я, но он только улыбается и отмахивается со словами о том, что Мак-Клатчи, дескать, всегда выходят сухими из воды.
Наша повозка трогается с места, и ящики с почтой наклоняются под нами. Джуно-Джейн хватается за меня, а я — одной рукой за веревки, а второй — за мисси.
— Береги себя, Гас Мак-Клатчи! — кричу я, когда повозка устремляется к форту Маккаветт.
Он поглаживает рукоять старого пистолета, висящего у него на поясе, и улыбается, веснушчатый, с крупными зубами. А потом подносит ладошки ко рту рупором и кричит мне вслед:
— Надеюсь, ты отыщешь родню, Ханнибал Госсетт!
Это последнее, что я слышу, прежде чем город пропадает из виду и долина реки Сан-Саба поглощает нас без остатка.
Потерянные друзья
Мне нужны любые сведения о моей матушке, Марте Джексон, мулатке, сперва принадлежавшей судье Ломоксу, жившему в городе Фредериксберге, Виргиния, и проданной в 1855 году. Последний раз о ней слышали в городе Коламбия, штат Миссисипи, где она держала свой магазинчик дамских шляпок. У нее было три сестры (окторонки), а именно: Серена Джексон, рожденная 13 февраля 1849 года, Генриетта Джексон, рожденная 5 сентября 1853 года, и Луиза Джексон, которой сейчас должно быть примерно двадцать четыре. Все они были проданы вместе с матушкой в Виргинии. Любые сведения о вышеназванных будут с благодарностью приняты любящей и тоскующей дочерью. Адрес: миссис Элис Ребекка Льюис (Ни Джексон), 259, Питерс-стрит, между ул. Делорд и Каллиопе, Новый Орлеан, Луизиана.
(Из раздела «Пропавшие друзья» газеты «Христианский Юго-Запад», 5 октября, 1882)
Глава двадцать четвертая
Бенни Сильва. Огастин, Луизиана, 1987
На дворе субботний вечер, и я очень волнуюсь, хоть и стараюсь этого не показывать. Всю неделю мы пытались отрепетировать «Подземку» в костюмах, но погода оставляла желать лучшего. Дождь хлестал нещадно. И теперь город Огастин в штате Луизиана напоминает губку для ванной после того, как из нее слили всю воду. Дождь прекратился, но кладбище и городской парк потонули в лужах. У меня в саду образовалось настоящее болото, и за домом грязи по колено. Но все же надо что-то делать. Две недели, оставшиеся до Хеллоуина — и до показа нашей «Подземки», — стремительно истекают. На те же выходные наметил благотворительную вечеринку в честь Хеллоуина факультет сельского хозяйства. Проходить она будет в казенном амбаре, который превратят в «дом с привидениями», и по этому случаю студенты уже вовсю раздают флаеры. Если мы и правда хотим составить им конкуренцию, нужно тоже заняться рекламой.
Но сначала мне самой надо убедиться, что мы действительно справимся. Пока что ребята в полном раздрае: кто-то готов, у кого-то не все получается, а некоторые так пока и не решили окончательно, будут ли участвовать в представлении. Добавляет проблем и то обстоятельство, что многие не получают поддержки от семьи, а общих денег на костюмы и материалы не хватает.
Я уже начинаю терять надежду и всерьез задумываться, не ограничиться ли нам письменными докладами и классной презентацией — чем-то таким, что проще организовать. Если мы откажемся от представления историй на кладбище, никакая реклама не потребуется. И участие сообщества — тоже. Кроме того, не будет ни унижений, ни разочарованной публики, и те, кто и впрямь старался от души, не расстроятся из-за возможного провала.
Я решила использовать для репетиции старое футбольное поле. Расположено оно на возвышенности, и я часто вижу, как городские ребята играют на нем в салочки и бейсбол, так что оно подходит как нельзя лучше.
Когда стемнело, мы поставили несколько стареньких ученических машин и моего «Жука» так, чтобы можно было осветить фарами поле. Ключей у меня нет, и потому я не могу включить стадионные фонари — покосившиеся и застывшие над старыми бетонными трибунами. Впрочем, скорее всего они и не работают. Лишь парочка кривобоких уличных фонарей раскачивается у нас над головами — и всё. Остаток крошечного гранта от исторического общества я потратила на то, чтобы оснастить детей долларовыми фонариками, которые удивительно похожи на настоящие. Внутри у них — маленькие чайные свечки, но зажечь их все оказалось непростой задачей.
Кто-то решил, что принести на поле пачку петард — это отличная и очень веселая затея. Когда они начали взрываться, дети тут же бросились врассыпную с криками и смехом и затеяли шуточные драки. Картонные надгробия, которые мы смастерили на этой неделе, понятное дело, все попадали. А ведь среди них были довольно-таки симпатичные. Кое-кто из ребят даже сходил на кладбище и зарисовал углем реальные памятники, о которых они писали в своих работах.
Новые фонарики теперь весело поблескивают в грязи. Половина из них повалилась набок, пав жертвами петардного переполоха.
«Слишком уж это все для них непривычно, — думаю я. — Поэтому они просто не справляются».
Но если мы даже репетицию провести не можем, то никаких выступлений на публику точно устраивать нельзя. Отчасти это все моя вина. Я ведь совершенно не представляла, насколько изменится взаимодействие внутри группы, если вместе соберутся все мои классы, состоящие из ребят разных возрастов, а еще их младшие братья и сестры, которых позвали сыграть некоторых персонажей.
— Ну же, ребята, давайте уже возьмемся за ум! — призываю я, стараясь привести их в чувство, но на деле с трудом сдерживаю уныние. Это несправедливо по отношению к тем, кто очень хотел, чтобы проект получился, включая и меня саму. — Давайте подумаем о тех людях, о ком мы собрались рассказывать и кто, как и мы с вами, когда-то ходил по этой земле! Они ведь заслуживают уважения. Пусть каждый возьмет надгробие и фонарик и сосредоточится на программе. Если у вас с собой костюм, но вы его еще не надели, надевайте прямо так, поверх всего. Немедленно!
