Я благодарю небеса за то, что пол сухой и крыша не протекает. А когда от печки в доме становится тепло, благодарю и за это. Я сижу на полу, босая, голая и мокрая. Пламя еще не успевает хорошенько разгореться, но я уже чувствую, как меня окутывает жар. От одной мысли о том, что холоду скоро придет конец, становится легче.

Когда огонь в печи начинает гореть спокойнее, я оттаскиваю одно из кресел в дальний угол. Оно большое и широкое — в таких без труда умещались дамы в платьях с кринолином. При желании дама могла подобрать юбки, чтобы дать место и кавалеру. Когда же она этого не делала, то ясно давала ему понять, что никто тут особо не жаждет его общества.

Я обнимаю колени, кладу на них голову, глажу красный бархат. Он теплый и мягкий, точно лошадиная морда. Глядя на пламя, я думаю, до чего же удобное подо мной кресло. Никогда в жизни мне не приходилось сидеть на бархатных креслах. Ни разу, честное слово!

Я трусь щекой о мягкую ткань, жадно впитывая телом жар, идущий от огня. Веки мои тяжелеют и слипаются, но я не сопротивляюсь.

Следующие пару дней я только и делаю, что сплю, а в перерывах ухаживаю за своими спутниками. Кажется, проходит дня два. Может, три. К вечеру первого дня меня и саму начинает лихорадить. Я ощущаю озноб и слабость, и хотя снова отвариваю беличье мясо, мне с трудом удается проглотить маленький кусочек. Я натягиваю на себя сухую одежду и одеваю девушек. А потом сил хватает только на то, чтобы давать лошадям попастись, впускать и выпускать собаку и поить водой Джуно-Джейн. Мисси по-прежнему и капли в рот не берет, но ее единокровная сестра крепнет день ото дня.

В тот день, когда я наконец прихожу в себя, Джуно-Джейн открывает свои глаза диковинного серо-зеленого цвета и глядит на меня с бархатного кресла. Ее темные волосы раскинулись во все стороны и напоминают гнездовье змей. Сразу видно: она только-только меня заметила и понятия не имеет, где находится.

Она хочет что-то сказать, но я жестом ее прерываю. После стольких дней тишины в голове у меня гудит даже от малейшего шума.

— Тс-с-с, — шепчу я. — Ты в безопасности. Это все, что тебе нужно знать. Ты заболела. И еще не оправилась толком. Тебе надо отдыхать. Тут тебя никто не тронет.

И это, пожалуй, чистая правда. Дождь льет уже несколько дней. Вода поднялась высоко и наверняка уже смыла все наши следы. Единственное, что меня заботит, — скоро ли воскресенье, день, в который сюда, чего доброго, кто-нибудь придет. Но когда именно это случится, я не представляю.

Ответ на свой вопрос я получаю рано утром, когда собака, встрепенувшись, заливается лаем. От испуга я мгновенно просыпаюсь.

С улицы доносится чей-то голос, он напевает:

Войдите, дети, войдите в воду.

Господь вмиг воду сию возмутит.

О, кто та Дева в наряде красном?

Войдите в воду.

То, верно, дети, коих Моисей спас.

Господь вмиг воду сию возмутит…

Голос низкий и мощный, вот только непонятно, мужской или женский. А песня сразу же напоминает мне о матушке. Она пела ее мне, когда я была маленькой.

Я понимаю, что нужно что-то сделать, чтобы остановить тех, кто приближается к дому, но я не в силах с собой справиться, поэтому просто сижу и слушаю песню.

На этот раз раздается детский голосок.

И это хорошо! Значит, то, что я задумала, может получиться.

А между тем ребенок бесстрашно и громко выводит:

Войдите, дети, войдите в воду,

Войдите в воду.

Господь вмиг воду сию возмутит…

И тут женщина снова подхватывает:

О, кто та Дева в наряде белом?

Войдите в воду.

То, верно, дети Израиля.

Господь вмиг воду сию возмутит…

Я тихо шепчу следом за ней слова песни, а в ушах отдается мамино сердцебиение и ее тихий голос, говорящий: «Это песня о том, как вырваться на свободу, Ханни. Держись поближе к воде. Если зайти в нее, собака тебя не почует».

Ребенок снова повторяет слова припева. Его голос уже совсем близко. Должно быть, незнакомцы вышли на поляну.

Я вскакиваю и кидаюсь к двери, прижимаю к ней ладони, собираюсь с духом.

О, кто та Дева в наряде синем?

Войдите в воду…

Сглотнув ком, подкативший к горлу, я молю, чтобы незнакомцы оказались хорошими людьми. Добрыми людьми.

Взрослый и детский голос сливаются воедино:

То, верно, те, кто все претерпел.

Войдите в воду!

За спиной у меня звучит сдавленный шепот:

— Войдите… в во-о-оду. Войдите… в во-о-оду…

Я быстро оглядываюсь и вижу, как Джуно-Джейн приподнялась над подушками и пытается удержаться, опершись на слабую, подрагивающую, точно веревка, руку. А за окном детский голос возглашает:

Господь вмиг воду сию возмутит!

— К-к-коль… в иск-к-купление… т-т-ты… не в-в-веришь… — покачиваясь, натужно выводит Джуно-Джейн, изо всех сил стараясь не упасть.

Меня охватывает леденящий ужас, а потом прошибает горячий пот.

— А ну тихо! Тихо, говорю! — цыкаю я на нее, а потом распахиваю дверь, выхожу, едва волоча ноги, на крыльцо, и прислоняюсь к столбику, обхватив его, чтобы не упасть.

Из леса появляются двое: крепко сбитая, пышнотелая женщина с огромными, точно суповые тарелки, ладонями и мясистыми ногами в черных кожаных башмаках. На голове ее повязан белый платок. Следом за ней семенит маленький мальчик. Наверное, внук? Он идет вприпрыжку, сжимая в руке букетик цветов.

Женщина срывает стебелек ковыля и щекочет мальчишке ухо, пока тот приплясывает вокруг нее, заливаясь смехом.

— Ни шагу ближе! — кричу я с крыльца. Голос у меня слабый, издалека и не расслышать, но незнакомцы останавливаются, как вкопанные, и глядят на меня. Мальчик роняет букет. Женщина вытягивает руку вперед и торопливо заводит его себе за спину.

А ты кто будешь? — спрашивает она, приподнявшись на цыпочки, чтобы лучше меня разглядеть.

— У нас лихорадка! — кричу я в ответ. — Не приближайтесь! Болеем мы!

Женщина пятится и оттаскивает за собой мальчишку. Он хватается за ее юбку и опасливо выглядывает из-за широкой спины.

— Так кто ты будешь? — снова спрашивает женщина. — И что тут забыл? Я тебя вижу впервые!

— Мы путешественники, — отвечаю я, — Но нас лихорадкой сморило, всех до единого. Не приближайтесь. А то, чего доброго, заразитесь!

— А сколько вас там? — интересуется женщина и, приподняв передник, закрывает им себе рот.

— Трое. Другим двоим еще хуже, чем мне, — и это не ложь, но я нарочно крепче хватаюсь за столбик, чтобы казалось, будто сил у меня нет совсем. — Нам помощь нужна. И еда. Мы заплатим. Скажи, сестра, неужели в душе твоей не отыщется милосердия? Нас, бедных путников, только оно сейчас и спасет.

Потерянные друзья

Уважаемая редакция! Я ищу своих родных. Мать мою звали Присциллой. Ею владел человек по имени Уотсон, но позже он продал ее Биллу Кэлбу рту, случилось это в штате Джорджия, близ Хопуэлла. Жили мы неподалеку от Ноксвилля, Меня саму зовут Бетти Уотсон. Нас с матушкой разлучили, когда мне было всего три года от роду. Сейчас мне уже пятьдесят пять. Читать я научилась только в пятьдесят. Я очень люблю газету «Христианский Юго-Запад» и всегда нахожу в ней пищу для души. Очень хочу разузнать хоть что-нибудь о матушке и моем брате Генри и просто места себе не нахожу. Помогите, люди добрые! Письма присылайте на имя преп. Г. Дж. Райта, Эсберийская методистская епископальная церковь, Начиточес. Я прихожанка этой церкви и учусь в воскресной школе при ней.