– И что, вы поздоровались? – вне постели они были строго на «вы», что молча бесило Татьяну второй год.

– Еще чего! Шпана малолетняя, знаю я таких. Ответишь, потом слово за слово, а под конец лопатой по голове. Или ножом в живот. Наркоманы сплошные!

– Это ж Михаил. Мишка. Сосед мой сверху. Он хороший…

– Нету сейчас хороших, все уроды одни. Я вам, любезная Татьяна, вот что сейчас расскажу: два дня назад на работе задержался, иду уже под вечер, а навстречу двое таких вот… мишек. Я левее беру, они мне навстречу, правее – тоже сворачивают. Темнотища уже, часов десять, тропинка узкая, а их двое. А я один.

– Какой ужас, – ровно сказала она. – И что же?

– Да слава Богу, ничего, – смутился Аркадий. – Разошлись как-то. Но ведь могли избить, ограбить. А то и убить!

– Вам очень повезло, очень.

«А может, ты просто ссыкло?».

Она разлила вино по бокалам, чуть-чуть попробовала на язык, не дожидаясь тоста, чем, видимо, удивила гостя. Ну уж нет: это не кровь кого бы то ни было, это его желчь.

Встала и неторопливо вылила весь бокал в раковину.

– Оно… Двести рублей бутылка… – огорошено пискнул Аркадий.

– Оно – дрянь, дорогой. Дешевая несъедобная дрянь. Говно, если так понятнее. Как и ты сам. Как и все, что ты можешь дать людям.

Татьяна поняла, что ей все смертельно надоело. Вообще, все: никчемный мужичок, который рассчитывает ближе к ночи, сопя, подергаться на ней, пуская слюну из попахивающего гнилью рта, и уснуть, по-лошадиному всхрапывая и пинаясь ногами ближе к утру. Беспросветная жизнь, в которой она вроде как бы и не виновата, но принимает ее, надевает, как надоевшую серую юбку. Отсутствие чего-то светлого. Важного. Полноценного – да, так оно вернее.

Замуж ей надо. И не за этого слизня, что хлопает белесыми бабьими ресницами из-за грязноватых стекол очков, а за нормального мужика.

Нет их? Ха!

Аркадий встал, суетливо допивая пародию на вино. Аккуратно поставил пустой бокал в мойку, заткнул бутылку растерзанными остатками пробки и сунул в карман джинсов, став похожим на алкаша со старой карикатуры. Потом схватил нетронутую коробку с вафельным тортом и побрел в прихожую.

Она не препятствовала. Татьяна стояла и смотрела в залепленное снегом окно, не обращая внимания ни на что больше. Из духовки потянуло уже дымком медленно подгорающей курицы, в прихожей хлопнула дверь за ушедшим – хорошо бы, навсегда! – гостем, а она все стояла и стояла у окна, слушая неторопливый скрежет лопаты. Пауза. Потом снова – тр-р-р.

Не обращая внимания на дым из духовки, она накинула куртку и – как была – в тапочках вышла на крыльцо старого дома. Теперь Мишкин силуэт стало видно: парень не отлынивал, чистил и чистил двор.

Не за деньги. Не по чьей-то просьбе.

Просто потому, что так надо: если не он, то кто?

Она стояла и смотрела на соседского мальчишку. Не было особых мыслей, не было – упаси Господи! – какого-то влечения, похоти по отношению именно к нему. Мал еще, а когда повзрослеет, она станет бабкой. Нельзя желать чужого будущего мужа.

Татьяна наконец-то праздновала, потому что обычные дни кончились, а настоящие мужчины – нет. И дело здесь вовсе не в возрасте.

Она повернулась и пошла домой.

Павлик перескакивал сразу через пару ступенек, отталкиваясь одной рукой от стены, а другой подтягивая себя цепким хватом за широкие перила. Несся, будто на рекорд. Витька топал позади, безнадежно отставая: сперва всего на несколько шагов, потом уже на целый пролет лестницы. Вот уже и на целый этаж опаздывает. Футболка промокла от пота, любимый значок фестиваля молодежи и студентов больно колол в грудь иглой застежки.

– Не отставай! – крикнул Павлик сверху. – Он там голодный. Заперли, д-дураки…

Витька вытер рукавом потный лоб, шумно выдохнул – ну да, толстый он, не привычен так бегать, но упрямо шел следом.

– Да погоди ты! – заорал он, не видя друга. – Два дня сидит, подождет еще минутку твой Маська.

Павлик не ответил, только уже парой этажей выше дробно простучали шаги. Вот же неуемный пацан! Но и торопиться надо, конечно, котенок там уже совсем выдохся. Два дня без еды – не шутка.

Дом был старый. Довоенный точно, а может и вовсе дореволюционный: в их четырнадцать лет все одно – древний. Времен князя Игоря и Петра Первого, которые были как известно современниками. У Павлика по истории был твердый трояк.

Витька, пыхтя, добрался до последнего этажа. Павлик уже залез на ступени массивной железной лестницы, упиравшейся в люк с висячим замком на дужках, нелепо изогнул шею, прижимаясь к потемневшим доскам ухом.

– Тихо! – сказал он. – С-слышишь?

Он иногда заикался, когда волновался. А обычно-то ничего, чисто говорил.

Витька стоял внизу. Сердце шумно колотилось где-то чуть ниже горла, в ушах стучало. Шутка ли: эти шесть этажей высотой как современные десять – потолки-то ого-го! Еле забрался.

– Не слышу! – буркнул он. – А он там?

– Там… – довольно улыбнулся Павлик. – Мяукает. Надо только замок как-то открыть. Поймаю Г-генку – башку отобью, что ж за урод!

Витька с трудом забрался по шершавым от ржавчины перекладинам лестницы, перепачкавшись рыжим. Мать прибьет, но не внизу же стоять. Взялся одной рукой за замок, подергал. Дужки болтались на старых гвоздях, но держались.

– Сейчас бы лом сюда… – мечтательно сказал Павлик, но сразу нахмурился: – И сейчас не с-слышишь?!

Теперь и до Витьки доносился приглушенный люком звук, словно вскрикивал кто-то жалобно-жалобно. Это и на мяуканье-то не похоже, просто плач.

– Ага, – ответил он и снова дернул замок. Без ключа или крепкой железки – никак. А искать времени нет, выручать надо Маську. Котенка весь двор любил, подкармливал, один Генка –скотина… Ну да ничего, разберемся и с ним, совсем сдурел пацан. Как он Маську на чердак-то закинул, где ключи взял?

Витька глянул под ноги: метра два. С половиной. Прыгал ведь и раньше с такой высоты, ничего. Правда, на землю, а не старый, давно поколотый от времени кафель, необычно мелкий, старинный.

Не отпуская замок, разжал вторую руку и, балансируя на поперечине лестницы, схватился пальцами за свое же запястье. Сжал покрепче, чуть зажмурился и прыгнул вниз и в сторону, стараясь не удариться о лестницу головой. Павлик и сказать ничего не успел: на голову ему посыпался мусор, щепки от вырванного с мясом замка, даже гвоздь по темечку стукнул.

– Сдурел?! – закричал он. – Ты живой?

– Да ничего… Ногу ушиб только, – проворчал Витька, вставая. Замок он так и держал в руках, не выронив даже в падении. – Лезь давай… спасатель. Нормально все.

Он наконец положил замок на пол, стараясь не шуметь, оглянулся на высокие массивные двери лестничной клетки, по две с каждой стороны от широких ступеней снизу. Уф-ф-ф… Ну, хоть соседей не видно.

– Вместе полезли, – вдруг смешался Павлик. Он всегда был лидером, заводилой, а сейчас вдруг словно увидел друга заново. И удивился, и даже позавидовал: увалень, конечно, но когда надо – все правильно сделал. Однако, вслух не стал ничего говорить Витьке, нечего хвалить, не по-пацански. – Тем более, вон как ты с замком-то лихо…

Все-таки похвалил. Не удержался.

Витька, чуток припадая на ногу, снова подошел к лестнице, начал забираться наверх. Павлик не стал дожидаться, толкнул люк. Тот противно скрипнул и с хлопком опрокинулся куда-то в полутьму чердака. Плач Маськи стал громче, настойчивее. Даже бестолковый котенок понял, что есть шансы жить дальше: помощь близка.

– Давай, давай! – поторопил Павлик, уже забравшись на чердак. – Т-тут рядом уже!

Маську они нашли быстро. Дурак Генка, хулиган и пакостник, не просто занес сюда котенка, невесть где взяв ключ, но и оставил его в перетянутой грязной веревкой коробке из-под обуви. Дыры наделал, чтобы Маська не задохнулся, а вот выбраться тот бы не смог никогда. Похоже, и вентиляция такая не от доброты душевной, а наоборот – чтобы помучался.