Я продолжал размышлять. Возьмем, например, верность. Верность кому? Люди в Белых горах даже не знают о моем существовании. Для Озимандиаса и капитана Куртиса я был одним из многих мальчишек, отправленных ими на юг. А Генри и Бинпол? Нужен ли я им вообще? Казалось, нет. Может, им лучше без меня?

С утра шел дождь, но к полудню прояснилось, и состоялись предварительные поединки. Я увидел Генри и Бинпола на утоптанном поле, где слуги убирали помет. Стены и башня замка вырисовывались на фоне заходящего солнца.

Бинпол сказал, что уходить нужно завтра рано утром до того, как поднимутся слуги на кухне. Они уже сложили еду в мешки. Мой мешок исчез вместе со старой одеждой, но Бинпол сказал, что это неважно: у них еды вполне достаточно. Я должен встретиться с ними у ворот замка в назначенное время.

Я покачал головой:

— Я не приду.

— Почему, Уилл? — спросил Бинпол.

Генри ничего не сказал, но на его широком лице появилась улыбка, и я почувствовал в тот момент, что ненавижу его больше, чем когда-либо в Вертоне. Его мысли и презрение были совершенно очевидны.

— Вы можете уйти незаметно. Но я нет. И мое отсутствие за завтраком заметят и начнут искать.

— Верно, Бинпол, — сказал Генри. — Граф не захочет терять своего приемного сына.

Я не предполагал, что им станет известно об этом. Бинпол смотрел на меня, и его глаза за линзами ничего не выражали.

— Я даю вам день, может быть, два, чтобы вы ушли подальше. Я пойду следом. Постараюсь вас догнать, но вы недолжны меня ждать.

Генри рассмеялся:

— И не будем!

Я говорил себе, что еще не принял решения. Правда, что им двоим уйти легче, но, правда и то, что я смогу последовать за ними — я хорошо помнил карту. Но правда было и то, что завтра, на второй день турнира, будет избрана собравшимися рыцарями королева турнира. А я был уверен, что выберут Элоизу. Не потому, что она дочь графа, а потому, что она действительно прекраснее всех.

Бинпол медленно сказал:

— Хорошо. Может быть, так будет лучше.

— Удачи вам.

— И тебе. — Он слегка покачал головой. — Удачи тебе, Уилл.

Я повернулся и пошел в башню. Генри сказал мне что-то вслед, но я не расслышал и не стал возвращаться.

На следующий день я проснулся рано. Было еще время присоединиться к ним, но я не шевельнулся. Окно моей комнаты выходило на юг, я видел темно-синее небо и одну яркую звезду на нем. Я был рад хорошей погоде. Им будет легче идти, но и турнир, и выборы королевы пройдут лучше. Я лежал и смотрел в небо, пока снова не заснул, и проснулся вторично, когда служанка постучала в дверь. Небо побледнело и блестело золотом.

Никто не упоминал о Генри и Бинполе; и никто, казалось, не заметил их отсутствия. Я не удивился этому: турнир был в полном разгаре, все были возбуждены и полны ожиданий. После завтрака мы отправились на поле к павильонам. Но без Элоизы. Я ее не видел все утро. Она выйдет вместе с другими леди, чтобы предстать перед рыцарями. Мы заняли места в павильоне, и, пока ждали, певцы развлекали нас балладами. Потом послышался шум: появились леди.

Их было одиннадцать. Десять были одеты роскошно, в расшитые золотом и серебром платья, шлейфы их несли служанки, чтобы они не волочились в пыли. Головы у леди были обнажены, волосы высоко взбиты и украшены яркими лентами, которые сверкали на солнце. Одиннадцатой была Элоиза. На голове у нее, конечно, был тюрбан, она оделась в простое платье, темно-синее, с отделкой белыми кружевами. Самая молодая, она шла последней, и ее не сопровождала служанка. Под гул барабанов леди прошли по полю к павильону и остановились, склонив головы. Прогремели фанфары.

Одна за другой выходили они вперед. Таков был обычай, и рыцари, выбиравшие эту леди, обнажали мечи и поднимали их. После первых двух или трех не оставалось никаких сомнений в результате. Каждой леди салютовало несколько рыцарей, чтобы никому не было позора, но когда вперед выступила Элоиза, в своем простом платье, мечи поднялись, как серебряный и золотой дождь на солнце, и вначале рыцари, а потом и зрители закричали о своем выборе, и мне захотелось смеяться и плакать в одно и то же время.

Она выступила вперед, другие леди следовали за ней, а она стояла серьезная и трогательная в своей невинности, а отец ее, граф, осторожно укрепил корону на ее тюрбане. И подданные проходили мимо, чтобы поцеловать ей руку, и среди них — я.

В этот день я не разговаривал с ней. У нее были свои обязанности — восседать в отдельной ложе, награждать победителей, а меня волновал сам турнир, я приветствовал рыцарей, которых знал, и вся атмосфера была праздничной и веселой.

Был только один тревожный момент. Во второй половине дня послышался далеко странный звук, который постепенно становился громче. Постоянное повторение пяти нот, металлический звон, и хотя я никогда раньше не слышал этого звука, я знал, что издавать его может только треножник. Я посмотрел в направлении звука, но из-за замка ничего не было видно. Окружающие не проявили никакого беспокойства — состязание восьми рыцарей на поле привлекало все их внимание. Даже когда над замком появилось полушарие, и треножник остановился над полем, расставив ноги по берегам реки, не было ни следа страха или волнения.

Ясно, что треножник всегда присутствовал на турнире, и у людей не было повода для беспокойства. Конечно, они больше свыклись с видом треножников, чем мы в Вертоне, где они появлялись лишь в день надевания шапок. Почти ежедневно можно было видеть, как они в одиночку или группами шагают по долине. Я тоже привык к этому зрелищу — на расстоянии. Но в тени треножника я почувствовал себя совсем по-иному. Я со страхом взглянул на полушарие и увидел ряды кругов, как будто сделанных из темно-зеленого стекла. Может, он через них смотрит. Наверняка. Я не замечал их раньше, потому что в Вертоне не осмеливался рассматривать треножника. Я опустил глаза и стал следить за ходом турнира, но мысли мои были далеко от него.

Однако прошло немного времени, и мое беспокойство улеглось. Треножник не издавал ни звука с тех пор, как занял позицию у замка, и не двигался. Он просто стоял, и я постепенно привык к его присутствию. Через час я уже радостно приветствовал своего любимца шевалье де Труильона, надеясь на то, что он победит и в финальном поединке. Он победил… его противник покатился по вытоптанной траве, и я присоединился к восторженным зрителям.

Вечером, как и в каждый день турнира, был пир. Поскольку погода была хорошая, он состоялся во дворе. Семья графа и рыцари с леди сидели за столом, им подносили пищу; остальные подходили к стоявшим в стороне столам, уставленным мясом, рыбой, фруктами, овощами, пирогами и бутылками с вином, и брали себе все что угодно. Но много не пили, а после того, как леди ушли в замок, рыцари остались, зажгли факелы, и тут допоздна звучали песни и шло веселье. Я не мог сосчитать количества блюд. Не просто разные виды мяса, дичи и рыбы, но и множество способов их приготовления, а также разнообразные соусы и подливки. Еда считалась здесь высоким искусством; я думаю, даже сэр Джеффри не мог бы понять этого, не говоря уж об остальных жителях Вертона.

Я ушел наевшийся и счастливый. Треножник по-прежнему стоял на месте, но теперь он выглядел смутной тенью на фоне звездного неба и казался чем-то далеким и неважным. Из окон своей комнаты я его не видел совсем. Виднелась яркая полоса Млечного Пути, горели факелы во дворе — и все. Я услышал стук в дверь, сказал: «Войдите!» В комнату скользнула Элоиза.

На ней по-прежнему было синее платье с белыми кружевами, но корону она сняла. И прежде чем я успел что-нибудь произнести, она сказала:

— Уилл, я не могу оставаться здесь. Мне удалось ускользнуть, но меня будут искать.

Я понял ее. У королевы турнира особое положение. Пока идет турнир, нет места приятным беседам и прогулкам. Я сказал:

— Выбор правильный. Я рад, Элоиза.

— Я хотела проститься с тобой, Уилл.