– Что навело вас на мысль об электрической пиле?

Рюзек заглянул в бумаги у себя в руках, через несколько секунд вытащил из пачки результаты соответствующих анализов и протянул их Фрэнку. На листе красовались увеличенное изображение поверхности раны и кость, выглядывавшая из-под рассеченной плоти.

– Здесь можно заметить, что плоть несколько разворочена, в то время как кость отрезана чисто и ровно. Подобное характерно для электрической пилы. – Рюзек вновь направился к бумагам, которыми был завален передвижной столик. – Вот эти снимки сделаны в области гениталий.

– А здесь преступник каким образом поступил? – спросил Фрэнк.

– Наверняка орудовал охотничьим ножом. Лезвие остро отточенное, длиной сантиметров двадцать, жесты уверенные, как и во всем остальном, что касается пыток.

– А как насчет маски?

– Здесь я мало что могу сказать, разве что он, дабы ее прибить, воспользовался тем же самым перфоратором, опять же следя за тем, чтобы не нанести смертельных ран, для чего ему понадобилась весьма примечательная точность.

– Думаю, доктор, я увидел достаточно, – сказал на это Фрэнк, – или у вас есть еще какие-то важные детали, о которых вы мне не рассказали?

– Нет, больше ничего.

«Пила… перфоратор… охотничий нож… – прошептал Фрэнк. – Если не считать последнего, считающегося традиционным холодным оружием, то выбор инструментов выглядит нетипичным».

Для профессионала слишком уж расчетливо и к тому же явный перебор. Место, образ действий, пытки, инструменты, маска – все эти элементы, с одной стороны, представляли собой признак большого мастерства, с другой – свидетельствовали о жестокости, присущей разве что сумасшедшему.

– Как по-вашему, чтобы ампутировать руку и отрезать гениталии, но при этом оставить человека в живых, глубокие медицинские познания требуются?

Перед тем как ответить, доктор Рюзек протяжно вздохнул:

– Нет, я бы не сказал, что для этого необходимы основательные познания в медицине. Это довольно просто. С другой стороны, я не думаю, что преступник проделывал подобное впервые. Слишком уж все у него чисто, как у настоящего мастера своего дела. Он прочно наложил жгут, чтобы жертва не истекла кровью. Так что чем-то подобным он занимался и раньше – ему известно, как все делать, чтобы не убить.

Фрэнк повернулся к Сильве.

– А под занавес этих жутких пыток он, стало быть, провел лоботомию, так?

– Совершенно верно, – согласился врач.

Мужчины встали в изголовье кровати, по обе стороны от нее, чтобы внимательно рассмотреть следы, оставленные на голове Сильвы этой последней гнусностью.

– Ее злодей тоже провел перфоратором, того же диаметра, которым воспользовался для грудной клетки. Причем воспользовался трансорбитальным методом, то есть вонзал сверло на уровне слезных мешков глаз и направлял его в середину черепа. Как и в случае с ампутацией, он точно знал, что делает. Повреждения жертвы необратимы. Это не лечится. С разрушениями участков мозга сделать уже ничего нельзя.

– А с отверстиями, чтобы прибить маску, та же самая история?

– Нет, там они носят поверхностный характер – злодей позаботился о том, чтобы просверлить череп, но при этом не задеть мозг.

– И в чем же будут заключаться последствия?

– В глубинных изменениях поведения жертвы. Преступник поставил перед собой цель уничтожить часть корки, расположенной во фронтальной доле мозга. Данная зона не относится к категории жизненно важных, но именно она, в значительной степени, несет ответственность за многочисленные составляющие человеческого поведения, управляя не только речью, либидо и способностью выносить суждения, но также памятью и социальными навыками жизни в обществе. К тому же это еще и центр ряда двигательных функций. В случае с месье Сильвой мы узнаем это, только когда он придет в себя. Чтобы обобщить, скажу так: фронтальные зоны, непосредственно затронутые операцией, участвуют в формировании глобального поведения пациента, в его координации, в способности к самоконтролю.

– И давно подобные варварские действия запрещены?

Доктор Рюзек улыбнулся едва заметной улыбкой, резко контрастировавшей с разговором, который они до этого вели.

– А кто вам сказал, что они запрещены? – с вызовом сказал он.

– Что? Ничего не понимаю.

– Французское законодательство не запрещает лоботомию. Да, сегодня ее действительно больше не применяют, считая, как вы справедливо выразились, «варварским действием», влекущим за собой непредсказуемые, пагубные последствия, но у нас нет закона, который в явном виде налагал бы на нее запрет.

– Я думал, что такие операции давно стали историей.

– В последний раз во Франции официально к ней прибегли в 1986 году, хотя она до сих пор в ходу в ряде европейских стран, таких как Швеция, Испания или Бельгия, а также в некоторых штатах США, равно как в развивающихся государствах.

– Вы хотите сказать, что наш преступник мог обучиться этой методике во Франции или в Европе?

– Насчет Франции, не думаю, разве что в теории. А в Европе или где-то еще, вполне возможно.

Фрэнк умолк. Чтобы собрать в кучу и рассортировать всю полученную только что информацию, ему требовалось несколько секунд. Перебивать его доктор Рюзек не посмел. Через мгновение комиссар заговорил вновь:

– В каком он состоянии?

– Пока я не могу ответить на ваш вопрос. Поражения представляются серьезными, и он вряд ли сможет вам когда-либо рассказать, что пережил. Человек, которого вы сейчас видите перед собой, больше не Филипп Сильва. Его поведение, индивидуальность, разум разрушены навсегда. И даже если он, придя в себя, сообщит вам какие-нибудь сведения о совершенном на него нападении, вы никогда не сможете оценить их достоверность.

– Как по-вашему, он скоро очнется?

– Не раньше, чем через несколько дней, которые понадобятся нам, чтобы полностью его стабилизировать. Потом мы потратим несколько недель, пытаясь понять, в каком он находится состоянии. На вашем месте, комиссар, я не рассчитывал бы на его свидетельства.

– Благодарю вас, доктор. И пожалуйста, держите меня в курсе его состояния, немедленно сообщая о любых его изменениях.

Мужчины пожали друг другу руки, возникшее между ними взаимное уважение можно было чуть ли не потрогать руками. После ухода доктора Рюзека Фрэнк еще ненадолго задержался в палате. Его охватил ужас. Сострадание подтолкнуло комиссара представить себя в шкуре жертвы. Когда он подумал, что его тоже могли вот так крушить и уничтожать, как телом, так и духом, у него в жилах застыла кровь. Фрэнка редко что-то выбивало из колеи, но сегодняшний день как раз стал таким исключением.

Ему не давали покоя несколько моментов. Для начала сам акт агрессии. Подобная безудержная жестокость всегда приводила к смерти. Здесь же преступник позаботился о том, чтобы сохранить Сильве жизнь, но при этом навсегда изменить ее до неузнаваемости. Тем самым он будто хотел сказать, что в его глазах тот собой представлял. К жертве он демонстрировал глубинную ненависть. Еще больше эту мысль укрепляла маска – в качестве инструмента, позволяющего скрыть, каким человеком был Сильва или же каким стал в результате пыток. Смысл данного посыла Фрэнку надо было понять как можно быстрее. Злодей, стоявший за этим преступлением, не хуже художника выражал все, что первородное чувство его гнева могло набросать на холсте. Наконец, инструменты, которыми он воспользовался, чтобы изуродовать жертву. Перфоратор и, главное, электрическая пила – два предмета, редко фигурирующие в делах по убийствам или причинению тяжких телесных повреждений. Где хрестоматийное огнестрельное оружие, яды, клюшки для гольфа? Где, наконец, американские кулаки? Конечно же, присутствовал нож, которым жертве отрезали гениталии, но куда девать все остальное? Фрэнк пытался представить себе последовательный план действий. Его руки повторяли движения человека, орудующего этими инструментами, чтобы нанести аналогичные раны. Здесь требовалась твердая рука. Да и потом, не надо забывать и о месте преступления, совершенного в медицинском центре Святой Анны. Это, конечно же, символ, только вот что с его помощью хотел сказать злодей? На данном этапе понять трудно. Это может быть каким-то образом связано с жертвой или с самим злодеем. Может, целью преступника было психическое состояние Сильвы? Откуда ему было известно об этом заброшенном крыле? Он здесь лечился? Навещал кого-то из близких? Может, родных?