– Я пришёл, потому что вам хорошо знакомы эти места. Может, подскажете, где искать мальчика, может, где-то здесь есть пещеры, заброшенные шахты? – спросил Юл.

– Ты здесь вырос, – усмехнулась Анна. – Тебе не хуже нас эти места известны. Тем более, что это твоя работа. Вот и ищи!

Она сурово посмотрела на отца, не давая ему и рта раскрыть, и велела всем садиться за стол.

Перед едой никто не произнёс никаких молитв, не предложил взяться за руки, чтобы «обменяться энергией». В общем, всё было вполне заурядно: миска каши, чугунок картошки, кувшин с молоком.

Странные молчаливые женщины, даже имён не назвавшие, так и сидели за общей трапезой, молча пряча глаза под низко надвинутыми платками. Ужин походил, скорее, на тризну.

Но, удивительное дело, он ел варёную картошку, время от времени поглядывая на сотрапезников, и не чувствовал себя чужим.

Юл посмотрел в окно. Солнце опустилось к самому горизонту.

Перехватив его взгляд, Анна громко объявила:

– А теперь чай.

Вставая, она опрокинула стул, словно пьяная.

– Мне пора, – сказал Юл, вставая.

Но отец, усаживая его обратно, попросил:

– Куда ты на ночь глядя?

– Ну, хорошо, – неуверенно согласился Юл, взглянув на телефон.

Сигнала по-прежнему не было. Подумав немного, он решил остаться на ночь. Всё-таки отец просит.

Безмолвные женщины принялись убирать тарелки и ставить на стол чашки.

Отец придвинулся к Юлу поближе и, вынимая из полотняного мешочка трубку, предложил:

– Покурим?

Они вышли на крыльцо. Потемневшее небо на горизонте пересекала полоса, похожая на кровоточащую рану.

Юл достал сигареты, щёлкнул зажигалкой, предложил отцу, и, стараясь поддержать разговор, похвалил:

– Красивая у тебя трубка. Вересковая?

– Да-а, – протянул отец. – Вещь старинная. Вереск суеты не терпит. Сборщики месяцами бродят по верещатнику, со знакомыми кустами разговаривают. А как соберут, непременно его умертвят сначала.

Юл чуть не поперхнулся от таких слов.

– Вереск, он ведь живой, – продолжал отец. – Если комель разрезать, то увидишь в сердцевине красноватую жидкость. Это кровь его. Из живого-то вереска трубка не получится. Он сначала годок отлежаться должен. Потом выварить. Потом просушить. В идеальном случае, ещё как минимум год.

Отец выпустил облако дыма и спросил, держа трубку за чубук:

– Ну, что скажешь о нашей жизни?

Его глаза внимательно изучали лицо Юла.

Что он мог ответить? Он и не видел-то ничего. Да и можно ли в нескольких словах выразить странное тягостное впечатление.

– Всё не так, как мне представлялось, – неуверенно начал он. – Да и что можно представить за такое короткое время?

– А вы разве пытаетесь? Разве вам это важно? Мать твоя, покойница, всё хотела, чтоб ты уехал, в институт поступил и человеком стал, как она говорила. Считала, что на земле человек главный. Опасное заблуждение. Ведь земля-то эта непростая. Она не всякого примет и не всякого отпустит. Не каждый сумеет через Власовы Пастбища пройти. Вот ты думаешь, почему сюда приехал?

Он смотрел на сына, прищурившись.

– Ну, родня всё-таки, – неуверенно сказал Юл.

– Правильно, сынок, родня, – подтвердил отец, продолжая смотреть на него испытующим взглядом. – Только неспроста ты именно сегодня к нам явился. Ведь ночь-то эта – Велесова. В эту ночь такую силу можно обрести! Если, конечно, страх преодолеешь, не побоишься в подземелье спуститься.

Перехватив непонимающий взгляд Юла, отец покачал головой.

– Память, она ведь как погреб глубокий, как подземелье. Ты, поди, и не спускался туда не разу, – он снисходительно улыбнулся. – А вот мы сегодня дверь-то закрывать не станем. Пусть предки заходят и за стол садятся вместе с нами. Может, и ты вспомнишь…

– Ну, да, – поддакнул Юл, холодея, чувствуя, что впутался во что-то странное, неконтролируемое. – В этой деревне ведь одни Власовы живут, мне сказали.

Отец тихо засмеялся.

– Все мы здесь Власовы дети. И земли эти, – он широким жестом обвёл окрестности, – отцу нашему принадлежат.

Голос его был холоден и беспристрастен, в нём не чувствовалось упрёка.

– Отцу? – переспросил Юл, чувствуя, насколько бессмысленными кажутся здесь, в этом странном месте все его чаяния, мечты, да и вся его жизнь.

– Мы ждём, – игнорируя его вопрос, многозначительно произнёс отец. – Ждём часа, когда этот мир снова станет нашим.

От этих слов Юла передёрнуло.

– Мир давно изменился, – сбрасывая странное наваждение, ответил он и поискал глазами, обо что погасить сигарету.

– Зато здесь, – прервал его отец, убирая трубку в карман, – всё осталось по-прежнему.

Они вернулись на кухню в тот момент, когда одна из женщин ставила на стол самовар.

– Вот и чай, – облегчённо вздохнул отец.

Они снова уселись. Анна налила в чашку Юла какую-то густую пахучую жидкость.

Юл потянул носом терпкий запах и осторожно отхлебнул. Голова закружилась.

«Из чего они делают это пойло, – подумал он. – Это же невозможно пить».

Словно в ответ на его мысли Анна успокоила:

– Да не бойся ты, глупый, сурица это. Не слыхал? Правильно. Напиток-то древний, забытый, рецепт его никто, кроме нас, и не помнит уже. Если мудр, то на пользу, ну, а коли глуп….

И вдруг она улыбнулась ему так, что он чуть со стула не упал. Потом медленно встала и, перегнувшись через стол, погладила его по щеке. Прикосновение было приятным, волнующим, в нём было что-то запретное, неприличное.

Юл невольно покраснел.

Анна села, как ни в чём не бывало, продолжая смотреть на него без улыбки.

– Пей, – приказала она.

Её глаза лихорадочно блестели.

Юл сделал большой глоток. Жар хлынул в пищевод и стал быстро распространяться по всему телу. Юл запаниковал.

– Тише, тише, – проговорила Анна, медленно стягивая с головы платок. Каштановые волосы рассыпались по плечам. – Ты не бойся. Не страшно это... Обойдётся…

Юл дёрнулся, попытался встать, но понял, что не чувствует ног. Он даже посмотрел под стол – убедиться, что они есть.

– Проводи сына, – сквозь смех приказала Анна отцу.

Отец зажёг свечу, помог разомлевшему Юлу подняться и повёл по тёмному коридору. Юлу показалось, что идут они очень долго. Наконец, отец остановил его, открыл дверь в комнату, и, пожелав ему спокойной ночи, ушёл.

Юл остался один. Когда глаза немного привыкли к темноте, дошёл до кровати и лёг лицом вниз. Какое-то время лежал поверх одеяла, прислушиваясь к звукам чужого дома.

Часы на кухне пробили одиннадцать раз. В темноте что-то щёлкало, поскрипывало. Юл повернуться на бок, и вдруг заметил слабый свет, проникающий сквозь щели между дверными досками. Потом чьи-то когти царапнули стену.

– Кто здесь? – тихо позвал Юл. – Отец, ты?

В ответ – тишина.

Юл встал с кровати и пошёл к двери.

– Кто тут? – спросил он тишину.

Ни звука. Он приоткрыл дверь. Потянуло холодным сквозняком.

Юл выглянул из комнаты.

В конце коридора со свечой в руке стояла мачеха. В длинной белой рубахе она походила на привидение.

– Иди за мной, – велела она и дунула на пламя.

В коридоре стало темно. Только светилась рубаха Анны.

Юл пошёл за белым силуэтом. Под лестницей, возле двери, ведущей в хлев, Анна остановилась и, низко склонившись над корзиной и что-то пробормотала.

– Анна, что вы делаете? – окликнул он.

Мачеха отчётливо произнесла, не оборачиваясь:

– Дети… Приходят и уходят, когда им вздумается, я никак не могу их найти.

– Может, мне поискать? – с бешено бьющимся сердцем спросил Юл.

Продолжая что-то бессвязно бормотать, мачеха выпрямилась и направилась к двери. Когда она поравнялась с ним, Юл увидел, что глаза у неё закатились, и видны только блестящие белки.

– Анна, вам плохо? – спросил он.

Не обращая внимания на его вопрос, она толкнула дверь и вышла на улицу. Он пошёл следом.

На улице было морозно. Юл поёжился. Не потому что замёрз, а потому что увидел… их.