Когда познакомились, она засмеялась:

– Кто ж тебя именем таким наградил, Юлий?

– Мама. Потому что родился в июле. Так и звала Июлькой. А Юл, это ребята придумали.

– Ох, Юл, Юл, имя-то у тебя солнечное, а сам какой, – смуглый, глаза как тучи грозовые и волосы тёмные.

Он влюбился так, что первую зиму после свадьбы жил как во сне. День от ночи отличался только расцветкой. Открывал глаза и видел то причудливый лунный рисунок на стенах, то голубые сумерки или розоватый рассвет в окне, то белую неподвижность сугробов или случайный полёт чёрной птицы.

Ветер шуршал мёрзлой травой. Юл постоял, прислушиваясь к зову дикого вереска. Его вдруг охватил иррациональный страх, какой-то суеверный ужас. По спине побежали мурашки. Несмотря на очевидную абсурдность своего состояния, Юл никак не мог взять себя в руки. Инстинкт приказывал ему: беги, беги, пока не поздно.

– Что за…

Он судорожно сглотнул.

– Да есть здесь кто-нибудь? – громко сказал Юл и добавил себе под нос. – Или что-нибудь?

Юл подавил страх и шагнул. Замёрзшая трава хрустнула под ногой. И вдруг Юл почти побежал, задыхаясь и моля бога, чтобы он дал ему смелости. Стебли вереска стегали по ногам. Шаг за шагом бежал наугад через верещатник, не зная наверняка, куда бежит.

Облака закрыли солнце, краски быстро потускнели. Природа становилась всё угрюмей, нагоняя нежелание двигаться, думать. Она словно умирала и манила идти за ней. Юл и сам, словно не осень чуял, а тяжесть прожитых лет, хоть и было их у него за плечами всего-то без малого тридцать. Но и эти три десятка пахнули на сердце лютым морозом. Ему хотелось убраться отсюда поскорее. Казалось, если пейзаж не изменится, он умрёт.

И вдруг впереди полыхнуло зеркальце озера, как из-под земли поднялись несколько серых избушек и две маленькие фигурки возле крайнего дома.

Юл увидел их метров за триста и перешёл на шаг. Подойдя ближе, понял, что это две женщины, и окликнул.

Одна, почти старуха, кивнула в ответ. Другая, что помоложе, так и стояла молча, держа ведро с молоком.

– Мне бы Власовых, – сказал Юл.

– А здесь все Власовы, – ответила молодая, ставя ведро на землю.

– Петра и Анну, – уточнил он.

Старуха указала рукой на одну из шести изб, ту, что стояла в центре. Юл поблагодарил и направился туда, чувствуя на спине их взгляды.

Странная это была деревня. Искусно спрятанная в овражистых складках местности, молчаливая – ни одна собака не залаяла, когда он приблизился – ни единого человека на улице.

Отец и мачеха будто знали, что он придёт, стояли возле крепкой приземистой бревенчатой избы, почти чёрной, какие бывают только на севере. Низкая ограда, сложенная из грубых камней, будто оберегала какое-то зловещее пространство.

Анна стояла, сложив руки под грудью, и глядела на Юла из-под низко надвинутого на лоб платка. На ней было платье до пят с глухим воротом и длинными рукавами.

– Напрасно ты на ночь глядя в этих местах ходишь, – сказала она в ответ на приветствие Юла. – Здесь ночью опасно.

Юл взглянул на часы, ведь всей дороги-то предполагалось на час-полтора, и удивился, потому что стрелки показывали полшестого. Где его мотало-то десять часов?!

– Ночью везде опасно, – пробубнил отец, неловко стараясь обнять его за плечи, но Юл отстранился.

Они обменялись рукопожатием.

Вздохнув, Анна рассеянно огляделась.

– Позвала, значит, кровь-то? Ну, входи, – с едва уловимыми нотками угрозы в голосе сказала она.

– Хорошо, что позвала, – неуверенно пробормотал отец.

– А ты, – приказала ему мачеха, – пойди-ка, пригласи родню-то. Я пока на стол накрою. Праздник сегодня. Отметить надо.

– Но в таком случае Юлию придётся возвращаться ночью, – с нажимом на слово «придётся» сказал отец.

– А он у нас останется, – отрезала Анна. – Велесова ночь – праздник семейный.

Юл готов был поклясться, что глаза её в этот момент сверкнули.

– Нет, – возразил он, с трудом отводя взгляд от её лица. – Не останусь, Таня будет беспокоиться.

– А ты ей позвони, – послышался глухой, сдавленный голос отца.

Юл посмотрел в его сторону, но тот уже шагал к соседнему дому. В сутулой отцовской спине было заметно напряжение.

– Да сигнала здесь нет, – с досадой засовывая мёртвый телефон в карман, возразил Юл.

– Ну, тогда в дом входи, – улыбнулась Анна, открывая перед ним дверь. – Гостем будешь?

В этих словах Юлу послышались вопросительные интонации. Отвечать не стал, о молча вошёл в дом следом за мачехой.

Для деревенского дома планировка была самая обычная – хлев, сени, две комнаты, разделённые глухой стеной.

– Проходи, садись, – сказал Анна, приглашая его в кухню. – Здесь теплее.

В обстановке кухни ничего особенного он тоже не заметил: старый буфет, сколоченный из тёмного дерева, стол, накрытый иссечённой трещинами клеёнкой, стулья. Печка-каменка вызвала интерес – в Росстани это стало уже редкостью. На белёной печной стене подвешены на леске пучки сухой травы. В простенке между окнами висели большие часы с маятником, они медленно, словно с неохотой отмеряли время этого уходящего холодного осеннего дня.

Пока Анна хлопотала, Юл украдкой её разглядывал. Прежде ему не удавалось как следует рассмотреть мачеху.

Анна была довольно молода, намного моложе отца. Юл никогда не мог понять, зачем он ей, невзрачный, худой, почти старик. Пожалуй, она была красива. Но в её внешности что-то настораживало: слишком жёсткая линия скул, слишком тонкие губы, слишком холодный блеск глаз. И двигалась она странно: слегка раскачиваясь вперёд-назад, как курица, но походка эта её совсем не портила.

– Проголодался, наверно? Не ждали, что приедешь, а то бы овцу зарезали, – сказала Анна и почему-то засмеялась.

Смех у неё был отрывистый, ироничный, с твёрдыми металлическими нотками.

– Да я не голодный, – смущённо пробормотал Юл.

Скрипнула входная дверь, и в кухню одна за другой вошли четыре женщины в длинных, как и у мачехи, платьях. Следом за ними отец. Направляясь к столу, он на секунду остановился возле Юла и шепнул:

– Будь осторожен.

Юл удивлённо вскинул глаза, но отец уже отошёл и как ни в чём не бывало уселся за противоположным концом стола.

Женщины молча принялись помогать мачехе, а она, вдруг раскраснелась, и нервно спросила:

– Ну, рассказывай, что стряслось?

– Люди пропадают, – ответил он, удивившись её проницательности, с чего это она взяла, что «стряслось».

– Человеческая жизнь нынче ничего не стоит, – буркнул отец.

– Мальчик шести лет, – не обращая внимания на отцовские слова, продолжал Юл. – Есть подозрение, что орудует маньяк.

– Маньяк, говоришь? – задумчиво проговорил отец. – Слово новое, а зло-то старое.

– Да не бывает зло старым или новым, – заметил Юл. – Зло всегда одно.

– Одно-то одно, да личин у него больно много, – продолжал отец. – Зло является в том облике, которому человек больше доверяет. Древнему демону нетрудно принять образ молодой женщины или доброго старичка. Теперь их маньяками называют.

Отец исподлобья смотрел на Юла.

– Иногда маньяками-педофилами, – уточнил Юл.

– Первенцы, – продолжил отец, назидательно подняв указательный палец, – принесённые в жертву древним демонам – это страшная плата за века свободы от их власти. Но вот какая странная штука, они возвращаются снова и снова. Скажи мне, Юлий, изменилось ли в мире хоть что-нибудь с тех времён, как люди открыто служили кровавым богам? А им требуются всё новые и новые жертвы. Почему, кто-нибудь из вас знает? А что делать, когда столкнёшься со злом в себе самом? Это такое важное знание, древняя наука. А люди всё забыли и вспоминать не хотят.

– А может так и надо? Забыть и не вспоминать никогда о зле? Похоронить его, – возразил Юл.

– Тогда зачем же ты пришёл сюда, Юлий? – вмешалась Анна. – Мы ведь только этого и хотим, чтобы вы про нас забыли, и сами ничего не желаем знать о вас!