– О, как могуча рука Извечного!

***

Время уходит. Его остаётся всё меньше. Оно убывает быстро и неумолимо, даже сейчас, пока он идёт по дворцу.

Шар-Рум вошёл в кабинет, положил на стол тексты посланий. Теперь он не успокоится, пока не приблизится к окончательной разгадке чёрного ящика.

Это была бессонная ночь. Великий магистр ходил по дворцу в раздумьях. О жизни и смерти. О роде человеческом.

Шуршащий, бормочущий эфир наполнился причудливыми, слегка искажёнными отзвуками того, что он услышал. Словно вещий голос Вселенной нашёптывал ему:

«Как мало мы всё-таки знаем! Что у нас есть? Только туманные легенды о минувших тысячелетиях. Но мы властвуем над тем, что происходит сегодня, только потому, что наша вера, наши убеждения основаны на том, что было вчера. А иначе мы все сорняки без корней в пустыне».

Магистр долго стоял у окна, ощущая на щеках ночную прохладу, не смея коснуться верёвок...

А когда на рассвете над Западными Твердынями вспыхнула Оранжевая, в дворцовом окне пламенел красный штандарт.

Фарфоровый город

От автора

Один из читателей назвал этот рассказ экзистенциальным фэнтези. Наверное, это так. В нём нет острого сюжета, да и вообще, пожалуй, нет сюжета как такового, нет неожиданных поворотов, экшена. Это текст-чувство, текст-переживание, текст-эмоция.

Полумрак и тишина – тяжёлая, как в укрытии. Если долго слушать такую тишину, то обязательно заснёшь. Но Флай не спится. Она просто лежит в ожидании рассвета, вспоминая события вчерашнего дня, как две капли воды похожего на все прошедшие, и, можно быть уверенной, на будущие. Эти одинокие дни без Ала...

Мысли короткие, юркие, как воробьи, возникают из бездонной пропасти, что зовётся памятью. Обрывки старых снов, фрагменты болезненных фантазий полустёртыми лоскутками опадают на пол, как лепестки белой розы, увядающей, поникшей.

На границе ночи, перед самым рассветом, пронзив тишину, в раскрытое окно влетает высокий звенящий звук, будто кто-то бьёт металлической ложечкой по тонкому фарфору. Звук отзывается сильным толчком крови в висок.

Флай встаёт с постели, вглядывается в знакомый городской пейзаж: над чёрными монолитами небоскрёбов, цепляя толстыми боками наружную рекламу, плывут серебристые дирижабли облаков, по струнам мостов, натянутым через реку, ртутными капельками скользят автомобили... Кое-где в окнах робко вырисовываются зелёные узоры симпатий, над крышами домов витают розовые облака любви… Многополосные хайвеи, мигающие светофоры, суматошные супермаркеты…

Никаких признаков враждебности. Но сегодня она пытается заглянуть глубже, и с удивлением обнаруживает то, чего не замечала прежде: над геометрически выверенными кварталами разлетаются в разные стороны огненно-красные стрелы гнева, с тугих баннеров-растяжек свисают бурые крючки зависти, в глухих переулках прячутся студенисто-серые сгустки страха, а под самым небом высоко и тонко звенит её белое фарфоровое одиночество.

Впервые оно прозвучало в тот день, когда на лице Ала угасла последняя улыбка. Глядя в его потухающие глаза, слушая прощальные признания, Флай вдруг осознала, кем он был для неё.

Последние слова Ала:

– Я покидаю мир отражённых форм…

…они заставили её задуматься о том, куда уходят обитатели Города, выдохнув в последний раз.

Ответ на этот вопрос может быть только у одного человека. И она пойдёт к нему.

Магистр всегда внушал ей благоговейный ужас, и Флай понимала почему, уровень её готовности к принятию подлинной Свободы всё ещё оставался недостаточным. Каждая встреча с ним отнимала много энергии, а для того, чтобы настроиться, подготовить свой разум и нервы, слишком мало времени. Но решение принято, и она не может ждать.

Несколько томительных минут в лифте, и вот она идёт по тротуару, вдыхая влажный, с горчинкой, осенний воздух. Солнце, поднявшееся над высотками, окрашивает листву в яркие цвета, но под навесами уличных кафе ещё таится дымная тень.

На Ратушной площади бурлит утренняя толпа. Клерки, полисмены, студенты, домохозяйки… Непохожие друг на друга, вместе они составляют систему взаимосвязанных элементов. Только Флай сама по себе.

Над зданием Ратуши,сложенным из бледного, крошащегося от времени камня, кружатся робкие стайки неразгаданных тайн и недосказанных историй. Двойная арочная дверь на торцевой стене, слегка просела, отчего Ратуша кажется необитаемой. Но Флай знает, что это не так, потому что, перешагнув порог, она долго идёт по длинному коридору, устланному ковровой дорожкой, вытертой множеством ног.

Семь этажей, согласно Уставу Ордена, приходится преодолеть пешком по крутой мраморной лестнице. На последнем этаже она на мгновение останавливается перед тяжёлой дубовой дверью, делает глубокий вдох и входит в резиденцию Магистра.

Никакой роскоши и блеска, кроме солнечных лучей, линующих мозаичный пол ровными полосами яркого света.

Магистр стоит у стола – сильный, волевой, гордый. Его фигуру, исполненную величия, окружает пурпурная аура, вселяющая в душу странную болезненную тревогу.

Он бросает на Флай холодный взгляд, пригвоздивший её на том месте возле самых дверей, где она остановилась, затем неторопливо отходит к окну и долго, словно испытывая её терпение, стоит, отвернувшись, скрестив на груди руки.

А в небе за окном сверкают серебристые молнии сомнений, вспыхивают оранжевые сферы любопытства, слабо мерцают перламутром голубые бусины молитв.

Наконец, не оборачиваясь, Магистр кивает, позволяя Флай говорить.

– Экселенс, – тихо начинает она, изо всех сил стараясь казаться уверенней. – Я осмелилась обратиться к вам, потому что считаю свою просьбу не проявлением слабости, вызванной личной привязанностью, а твёрдой убеждённостью в необходимости продления срока существования мастера Алана Дау. Это заслуженный человек, тонкий художник и...

Магистр поворачивает к ней строгое лицо, чёрные брови удивлённо ползут вверх, но голос звучит мягче, чем она могла бы рассчитывать.

– Флай, – он обращается к ней просто по имени, но тон слишком явно говорит о пропасти, лежащей между ними. – Ты молода, но достаточно умна, чтобы понимать неизбежность умирания всего живого.

– Простите, экселенс, – осторожно возражает Флай. – Но в городе всем известно, что вы могущественны и можете сотворить чудо. Умоляю вас!

Магистр делает нетерпеливый жест рукой, и Флай умолкает, почтительно опустив голову.

– Дискуссия бесполезна, – произносит Магистр, и в его голосе слышны ноты раздражения. – Даже я бессилен отменять законы Извечного! Человека, износившего свою физическую форму, неминуемо настигает смерть, и важно лишь то, реализовал ли покидающий этот мир индивид предоставленные ему возможности. Насколько мне известно, мастер Алан Дау в этой жизни реализовалсяполностью.

Флай снова пытается возражать:

– Но, экселенс, я знаю, вы способны вернуть человека, уже переступившего последнюю границу. Пусть ненадолго, но…

– Допустим, – неохотно соглашается Магистр. – Но зачем? Мы не знаем, где эта грань, где тот рубеж, отделяющий бытие от небытия. Может быть, смерть всего лишь иллюзия? Мы даже не способны видеть человека всего сразу, целиком!

Магистр возвращается к окну и указывает рукой на парковый пруд:

– Когда человек входит в воду, его тело пересекает линия, условно отделяющая верхний уровень от нижнего. Он погружается глубже, и образ, отражённый на воде, постепенно меняется, но сам человек остаётся неизменен, хотя то, что видим мы, говорит о другом.

Магистр поворачивается к Флай и спрашивает:

– Так скажи, измерим ли человек?

Его слова звучат более, чем весомо.

– Но как научиться видеть больше?! – восклицает Флай.

– Только не при помощи глаз, – качает головой Магистр. – Лишь для мысли нет преград! Она проникает даже внутрь непроницаемого. Каждой мысли, каждому чувству соответствует вибрация. Материя тела, пребывающего в реальном мире приходит в колебание и выбрасывает часть себя в параллельную реальность, в Мир Отражённых форм, то есть в наш мир. Но где и в какой момент мысль превращается в движение и обратно? Нам это неизвестно.