– Мама, у меня не жена, а клад! – похвалился Женя в очередной приход его матери. – Она спасла меня от стафилококков и стрептококков!

Он оживленно рассказывал матери о Лелиных целебных отварах, о ее настойчивости:

– Я не знал, куда деться от ее приставаний, когда она заставляла меня по сто раз в день полоскать горло, а потом чувствую – мне становится все лучше и лучше! И я перестал болеть! Но я не поленился, сходил за направлением, сдал мазки, и у меня ничего не нашли! Ни-че-го! И это при том, что лечение прошло без антибиотиков! А ты знаешь, что у меня от антибиотиков потом дисбактериоз…

– Леля, дорогая, я хочу, чтобы ты еще ему и грибки на ногтях вылечила, – вдохновленная рассказом сына заявила свекровь. – Сейчас мазь продают, я тебе запишу ее название, так вот говорят – она очень хорошо помогает от ногтевого грибка.

Она смотрела при этом на Лелю синими глазами в обрамлении черных ресниц и была уверенна, что та так сильно любит ее сына, что готова на разные подвиги ради него. Например, такие, как борьба с напавшими на дорогого Женечку стрептококками-стафилококками и ногтевыми грибками. Леля глядела в ее красивые, такие же, как у Жени глаза, и недоумевала. Неужели эта тетка не понимает, что вся эта инфекционно-грибковая гадость просто омерзительна? Неужели она не понимает, что вырастила недоделанного, недолеченного сына, которого подсунула, спихнула со всеми его бяками ей, молодой и мечтающей о романтике девушке?

После ухода свекрови Леля не могла смотреть на Женю. Ей просто противно было на него смотреть. А тот под впечатлением материнских разговоров снял свои вонючие носки и продемонстрировал Леле изъеденные грибком ногти.

– Фу! – вскрикнула Леля. – Не суй мне свою гадость!

– У меня болезнь, а ты гадость… – обиженно сказал тот, а Леля посмотрела в его глаза, и ее покоробило от того, что эти глаза совсем такие же, как у его матери. Муж смотрел на нее глазами свекрови. Фу!

Никакие грибки Леля ему лечить не стала – это было уже выше ее сил. Она просто купила Жене мазь, тот положил ее в ящик стола и благополучно забыл о ней. Нет, сначала он, правда, пару раз помазал свои искореженные ногти, при этом он их ничем не заклеивал и каждый раз пачкал постель. Леля возмутилась, и он перестал лечиться. Сам он не в состоянии был позаботиться о себе, а Леля не находила в себе сил заниматься его отвратительными ногтями. Она чувствовала, что ее красивый муж становится для нее все отвратительней. Его красивая внешность больше не привлекала ее. Секс с ним вызывал в ней чувство гадливости. Но она почему-то терпела, чего-то ждала, на что-то надеялась, жалела его, цеплялась за иллюзию каких-то чувств и удивлялась, что сам Женя совершенно ничего не замечает и уверен, что у них все хорошо. И когда она все-таки через четыре года их брака ушла от него, он долго потом надоедал ей своими просьбами вернуться к нему: «ведь они же так замечательно жили вместе!»

Вздохнув, Леля украдкой, скосив глаза, посмотрела на окна соседнего дома на девятом этаже. Мужчины там уже не было. Леля расслабилась и тут же с досадой на себя подумала, что снова она на какого-то красавца запала. А ведь никто не знает, что там скрывается за этой красивой оболочкой. Никто не знает, что у него за душой. Хотя зачем ей все это? Одно напряжение от этих мужчин. Вот ушел он со своей лоджии, и она сразу расслабилась, успокоилась и может спокойно любоваться закатом. Красота! Фантастическое зрелище! И никто у нее этого не отнимет.

Перед сном, уже лежа в постели, и погружаясь в сладостное оцепенение, она почувствовала, что к ней приближается что-то блаженное, такое, чего она хочет больше всего на свете. Но что это? Чего она так сильно жаждет? Любви? Любви – да, но это желание все же вторично, а больше всего ей хотелось увидеть, познать, принять ту фантастическую Истину, которая ТО САМОЕ, САМОЕ ТО. Она всегда, с самого рождения ощущала, что вся жизнь земная, это что-то НЕ ТО. Вот НЕ ТО и все тут. Какая-то компьютерная игра, у которой есть свой конец. Но ведь есть же что-то другое, есть что-то бесконечное и более осмысленное, чем все тут на земле! И вот это самое БЕСКОНЕЧНОЕ, и ОСМЫСЛЕННОЕ она и хотела. Может быть, это Бог, Высший Разум, Сверхсмысл – она не знала точно, но только она хотела познать ЭТО. Но как это сделать? Как быть с ТЕМ САМЫМ, которое ей всего дороже? Неизвестно.

Ей вспомнились слова священника из утренней проповеди о том, что всем кругом надо помогать. И она подумала, что раз уж она появилась в этом ненастоящем мире, то свое появление оправдает хотя бы тем, что будет всем помогать.

Голуби и воробушки целым скопом накинулись на принесенное Лелей угощение. Что-то их стало совсем много. Когда только она начинала кормить, птиц было гораздо меньше, а сейчас их было так много, что они прыгали друг другу на спины, чтобы добраться до еды. Да и корма им раньше намного меньше нужно было, а сейчас килограммы требовались, чтобы прокормить всю эту ораву. Прорва какая-то. Но Леля наложила лимит на кормежку: килограмм пшена и буханка хлеба в день. Все. Больше увеличивать объем корма она не собиралась.

Птиц что-то напугало, и они взлетели все сразу вверх, взметая за собой целое облако пыли. Леля прикрыла лицо руками. Еще не хватало надышаться пылью возле помойки. Раньше-то она одно время кормила голубей прямо на перилах своей лоджии, но голуби и ее лоджию всю загадили, и те, что были ниже тоже. Соседи стали возмущаться, и Леля место кормежки переместила на улицу, во двор дома, прямо рядом с подъездом, недалеко от лавочек. Тут уж стали возмущаться бабки.

– Все эти птицы заразные! – накидывались они на Лелю. – А у нас тут дети!

И тогда Леля стала кормить возле мусорных баков. Теперь никто не возмущался, а голуби тут очень хорошо обосновались. Крупные и гладкие, разъевшиеся на Лелиных харчах, они сидели целыми днями возле мусорных баков, купались там, в пыли, танцевали свои брачные танцы, спаривались и активно размножались. Ну и воробьи здесь же отирались, только их, маленьких, не так было заметно среди больших голубей. В общем, хорошо птичкам было. Позднее, правда, не только Леля их кормила. Нашлись и другие сердобольные добренькие тети, которые не прочь были накормить эту птичью ораву.

Леле очень нравилось смотреть на огромное количество голубей и воробьев, прикормленных ею и другими женщинами. «Как в Троице-Сергиевой Лавре», – с величайшим удовлетворением думала она, глядя как голуби жадно заглатывают куски хлеба. Ей и вправду все это скопище птиц напоминало такое же скопище голубей у ворот Троице-Сергиевой Лавры, куда она ездила с матерью незадолго до ее смерти. Мама с возрастом стала очень набожной. Так вот у Лавры, голубей было несчетное количество! Блаженного вида прихожане считали своим долгом высыпать пакет с крупой этим кротким существам.

– Птички молятся! – заявила какая-то блаженная, когда увидела, что Леля кормит гулек прямо из рук. – Если у вас кто-то умер, то кормите голубей, и они помолятся об упокоении души усопшего.

Мама тогда очень глубоко восприняла слова блаженной и стала зимой подкармливать синичек салом, веря, что синички помолятся за всех ее усопших сродников, а самое главное за ее усопшего мужа, Лелиного отца. Леля не верила, что глупенькие птички будут, каким-то образом молиться Богу, но когда умерла мама, то сама стала кормить птиц. Она верила, что маминой душе это нравится, да и самой ей нравилось видеть перед собой такое же множество голубей, как и у ворот Лавры. И хотя Леля не была искренне верующей православной христианкой, но Троице-Сергиева Лавра произвела на нее неизгладимое впечатление. Она почувствовала там что-то такое древне-духовное, правдивое без искажений, как будто ее поставили лицом к лицу с Правдой. Намоленное место, место, где присутствие Высшего Существа ощущается всей душой…

Голуби суетливо клевали, воробушки подбирались к еде по их спинам, а Леле казалось, что здесь, в городе, благодаря птицам, она имеет свой кусочек Лавры. Но сегодня у нее по плану была не только кормежка гулек и воробушков, но еще и кормежка бомжей.